Публикуем раздел из 6-й главы выходящей у нас книги «Демократия объектов» американского философа Леви Р. Брайанта.

Сочетая, подобно бриколеру, элементы множества различных теоретических подходов, таких как трансцендентальный реализм Р. Бхаскара, философия различия Ж. Делёза, теория социальных систем Н. Лумана, психоанализ Ж. Лакана и др., американский философ Леви Р. Брайант разрабатывает оригинальную версию объектно-ориентированной онтологии (ООО) — онтикологию. В отличие от ставшей канонической ООО Грэма Хармана, Брайант уделяет большое внимание переработке делёзовской концепции виртуального, настаивая на строго индивидуальном характере виртуального как собственного виртуального бытия любого объекта. Виртуальные бытия объектов, будучи несводимы к своим локальным манифестациям — качествам, или событиям, — различаются именно в том, на какие манифестации они способны. Более того, сами локальные манифестации, по мере своего осуществления, воздействуют на виртуальные бытия объектов, не позволяя им быть статичными образованиями, наподобие платоновских идей, и вынуждая их различаться относительно самих себя. Объекты, действуя как изъятые из непосредственного доступа (в том числе и от самих себя), независимые и динамические единицы, полные скрытых «вулканических сил», активно формируют свою окружающую среду, через интерфейс которой они вступают в отношения с другими объектами, в результате чего появляются новые объекты с присущими только им новыми средами. Такой плюрализм объектов/окружающих сред позволяет заключить, что мира как целого не существует, но существуют миры — тихоходок, амеб, рек, социальных институтов, кофейных кружек, тропических лесов (равно как и отдельных деревьев в этих лесах) и т. д., — которые не обязаны пересекаться друг с другом и которые скорее приспосабливаются к объектам, чьими окружающими средами являются, а не наоборот. Демократия объектов — это онтологический тезис, побуждающий «нас мыслить в терминах коллективов и переплетений множества акторов различных типов с присущим им многообразием пространственно-временных масштабов, вместо того чтобы сосредотачиваться исключительно на зазоре между людьми и объектами».

Мира не существует

Ключевым для плоской онтологии, которую предлагает онтикология, является тезис, гласящий, что мира не существует. В качестве альтернативы мы можем сказать, что не существует целого. Здесь я глубоко обязан «Логике миров» Алена Бадью и тёмной экологии Тимоти Мортона, выведенной в работе «Экология без природы». В «Логике миров» Ален Бадью показывает, что любая концепция Целого обречена на неконсистентность [1]. В «Экологии без природы» Мортон доказывает, что мы должны оставить концепт природы как единого целого, или среды (milieu), в которую помещаются сущие и по отношению к которой люди и культура составляют нечто внешнее, так что природа всегда оказывается «где-то там» [2]. Как мне думается, концепция бытия без природы Мортона имеет много общего с латуровским концептом «коллективов». В книге «Надежда Пандоры» Латур пишет:

В отличие от общества, которое является артефактом, установленным нововременным соглашением, [концепт коллективов] отсылает к ассоциациям людей и не-людей. В то время как разделение между природой и обществом делает невидимым политический процесс, посредством которого космос собирается в единое, пригодное для жизни целое, слово «коллектив» помещает этот процесс в центр внимания [3].

Если оставить в стороне ссылки Латура на политику, понятие «общества», согласно Латуру, основано на распределении, или разгораживании, сущих, при котором природа и общество рассматриваются как два уже собранных целых, которые каким-то образом должны вступать в отношения друг с другом, оставаясь при этом совершенно различными. Общество рассматривается как область всего, что относится к людям, как область свободы, агентности, смысла, знаков и т. д., в то время как природа рассматривается как область грубой причинности и механизма без агентности. Проводя дистинкцию, концепт общества, таким образом, подстрекает нас к тому, чтобы сосредоточиться на содержании и агентности, игнорируя при этом ту роль, какую нечеловеческие акторы, или объекты, играют в коллективах, включающих в себя людей. В пределах дистинкции, относящейся к природе, последняя рассматривается как то, что уже схвачено и унифицировано, и нас призывают сосредоточиться на одной только причинности и механизме. В противоположность этому, предлагая заменить понятие общества понятием коллективов, Латур призывает нас обратить внимание на то, как формируются связи между людьми и не-людьми.

Утверждая, что природы не существует, Мортон подвергает сомнению представление о том, что существует нечто вне природы или что природа есть нечто иное, существующее вне области общества. Как утверждают Делёз и Гваттари, теперь нет таких вещей, как человек или природа: есть один лишь процесс, который производит одно внутри другого и соединяет машины вместе [4]. Ни природа, ни бытие не являются неким «вовне» (outside), которого мы стремимся достичь или которое хотим встретить, гуляя по лесным тропкам Шварцвальда. Напротив, бытие есть имманентное поле без всякого «вовне» и без всякого прочего. И здесь, когда Делёз и Гваттари обращаются к машинам, я не вижу никаких причин, чтобы не рассматривать эти машины как объекты. Словом, коллектив — это переплетение человеческих и нечеловеческих акторов, или объектов. Однако здесь важно быть осторожным, ведь тогда как коллективы, состоящие из человеческих объектов, или акторов, действительно существуют, мы все же не должны делать вывод, будто коллективы как таковые обязательно состоят из человеческих и нечеловеческих акторов. Коллективы с тем же успехом могут быть коллективами, состоящими из тихоходок и других объектов, из планет и астероидов и т. д. — без какого бы то ни было участия человека. Словом, в понятии коллективов важным является то, что оно, как и понятие режимов аттракции, указывает на переплетение объектов в сетки, или сцепления. Если Мортон так желает исключить понятие природы из экологической мысли, то это, как я полагаю, не потому, что он хочет свести все сущее к культуре, но потому, что для того, чтобы действительно мыслить экологически, мы должны преодолеть представление, будто природа является замкнутым целым, или тотальностью, находящейся «там», или вовне, человеческих отношений.

Если установление того положения, что Мира не существует, обладает таким большим значением для плоской онтологии, то это потому, что мир не должен рассматриваться как среда, в которой сущие, или объекты, содержатся как части целого. Словом, если плоская онтология действительно должна быть плоской, то в таком случае необходимо установить, что мир — это не вместилище, внутри которого находятся сущие. Кроме того, следует показать, что мир — это не суперобъект, состоящий из всех прочих объектов, как в случае подмножеств, формирующих гармоническое целое, состоящее из сущих как комплементарных и взаимосвязанных частей. Таким образом, согласно Бадью, существует не мир, но миры. Вселенная, которая в действительности является только оборотом речи, есть плюриверсум, или множество вселенных. Далее, здесь важно рассмотреть роль определенного артикля в тезисе «мира (the world) не существует». Как правило, когда мы говорим о «мире», мы используем это слово как условное обозначение целокупности всего, что существует. Тезис о том, что Мира не существует, есть тезис о том, что такой целокупности реально не существует и она не обладает возможностью быть сформированной. Скорее, бытие целиком и полностью состоит из объектов и коллективов.

Есть два пути доказательства того, что Мира не существует, первый из которых уже был намечен в 5-й главе в контексте мереологии. В рамках формальных рассуждений система аксиом Цермело-Френкеля выявляет противоречивость любой попытки сформировать тотальность, или целое. Теория множеств предоставляет ряд различных средств для того, чтобы оспорить непротиворечивость любой тотальности, или целого, однако здесь я сосредоточусь на аксиоме множества подмножеств. Как мы уже видели, аксиома множества подмножеств, или аксиома булеана, позволяет рассмотреть множество всех подмножеств данного множества. Поэтому, если перед нами множество, состоящее из элементов [a, b, c], то множеством всех подмножеств данного множества будет множество [[a], [b], [c], [a, b], [a, c], [b, c], [a, b, c]]. На уровне формальной аргументации, если аксиома множества подмножеств предполагает крушение любого целого, или целокупности, то так происходит по той причине, что она выявляет существование бурлящей избыточности внутри любого целого или набора.

Речь идет об одном из вариантов парадокса Кантора. Парадокс Кантора показывает, что наибольшее кардинальное число не может существовать именно потому, что множество подмножеств любого кардинального числа необходимо будет больше, чем само это кардинальное число. Потрясающе инвертируя древний тезис, гласящий, что целое больше суммы своих частей, аксиома множества подмножеств показывает, что части, напротив, всегда больше, чем целое. Как я доказывал в предыдущей главе, если исходить из определенной перспективы, каждый объект представляет собой скопление, содержащее в себе плюральность других автономных объектов, которые скорее всего ничего не «знают» об объекте, частями которого они являются. Любое целое, которому действительно удается установиться, есть, согласно Делёзу, «Единое, или Целое, столь специфичное, что оно возникает из частей, не изменяя их фрагментации и диспропорций между ними, и, подобно [китайским] драконам Бальбека или фразе [из сонаты] Вентейля, само по себе действительно в качестве части, существующей наряду с другими частями, смежной с ними» [5]. Мощность множества раскрывает плюральность «мира», бурлящего ниже какого-либо единства, или тотальности. Любая тотальность, или целое, в свою очередь, сама по себе является объектом, или Единством (One), наряду с единствами всех других типов.

На формальном уровне реальная сила аксиомы множества подмножеств заключается в том способе, каким она раскрывает возможность существования множества отношений и объектов внутри любого коллектива. Следует напомнить, что любое экзоотношение между объектами само по себе потенциально тоже является объектом. Если мы зададим странный вопрос «когда есть объект?», то мы можем ответить на него с помощью гипотезы, согласно которой объект есть тогда, когда экзоотношениям между другими объектами удается достичь оперативной закрытости таким образом, чтобы их агрегат, множественная композиция, стал способен воспринимать возмущения как информацию с точки зрения собственной эндоконсистенции. С одной стороны, аксиома множества подмножеств раскрывает возможность [существования] плюральности других объектов внутри каждого коллектива. С другой стороны, аксиома множества подмножеств выявляет возможность альтернативных экзоотношений между объектами — отношений, не присутствующих в целом, из которого извлекаются данные подмножества. Наконец, аксиома множества подмножеств раскрывает возможность изъятия объектов из их отношений с коллективами, причем объекты могут функционировать в качестве автономных акторов, либо входя в другие коллективы, подсистемы, либо действуя в одиночку внутри порядка бытия.

Если с позиции формальной аргументации нет Целого, нет Единого, то есть мира не существует, то именно потому, что эти подмножества, эти возможные объекты и отношения, населяющие множество подмножеств Целого, или мнимого Единого, не исчисляются и являются неисчислимыми в Целом, или Едином. Словом, любое Целое, или Единое, содержит в себе избыток, который сам по себе не рассматривается в качестве части Целого, или Единого. Иными словами, такие подмножества включены в множество, из которого они извлекаются, при этом ему не принадлежа. Однако именно такое отсутствие принадлежности, или членства, и вызывает разрушение Целого, Единого, или Мира.

Однако, в то время как формальная аргументация теории множеств предоставляет нам средства для того, чтобы помыслить несуществование Мира, его несуществование ею все же не устанавливается. Тот, кто столкнулся с формальной демонстрацией избытка, бурлящего внутри Целого, или тотальности, с легкостью может ответить на нее указанием, столь же провокационным, как и сама эта демонстрация, — указанием на то, что само понятие мира относится не к возможному, но к действительно существующему. В этой связи демонстрация того, что любой набор (collection) может содержать другие объекты или отношения, не устанавливает того, что мир действительно содержит другие объекты и отношения, неисчислимые внутри данной тотальности. Так как понятие мира относится к тем отношениям и объектам, которые действительно существуют, формальная демонстрация несуществования Мира никак не влияет на тезис о том, что Мир существует.

Для того чтобы установить, что мира не существует, требуется не демонстрация возможности разрушения любого Целого, но демонстрация того, что мира фактически не существует. Материал для этого второго доказательства уже бы разработан в моем рассуждении об оперативной закрытости в 4-й главе данной книги. Там мы выяснили, что любой объект является оперативно закрытым, так что он устанавливает свою дистинкцию система/окружающая среда. Парадокс такой дистинкции заключается в том, что, в то время как она является различением между системой и средой, сама эта дистинкция попадает на сторону того, что она различает — на сторону системы. Словом, различение система/окружающая среда не относится к двум подручным сущностям, к системам и окружающим средам, но устанавливается системами как таковыми. Такая дистинкция, в свою очередь, устанавливает открытость сущности по отношению к ее окружающей среде, а такая открытость всегда имеет избирательную природу. Однако, чтобы установить разницу между окружающей средой системы и системами внутри окружающей систему среды, мы должны действовать с осторожностью. Принимая во внимание, что объект действительно конституирует свою окружающую среду в том смысле, что им устанавливаются те виды возмущений, к которым он открыт, объекты все же не конституируют другие объекты, или системы, внутри своей окружающей среды. В лучшем случае — если исходить из предпосылки, что объект открыт по отношению к некоторым другим системам из своей окружающей среды, — объект переводит возмущения, полученные им от этих других объектов.

Из приведенных выше наблюдений вытекают два момента. Во-первых, поскольку окружающая среда конституируется объектом, «проводящим» различение между системой и окружающей средой, нельзя сказать, что окружающие среды (environments) представляют собой подручное окружение (milieu), в котором объекты существуют. Согласно тому, что мы рассмотрели в 5-й главе в связи с нашим рассуждением о теории развивающихся систем, объекты конструируют свою окружающую среду даже тогда, когда они находятся под ударами возмущений, наносимых им другим системами из их окружающей среды. Во-вторых, и в очень близком русле, поскольку объекты лишь избирательно открыты по отношению к своим окружающим средам, отсюда вытекает, что объекты открыты не для всех систем внутри своей среды. Тихоходка не принадлежит окружающей среде дерева, а дерево не принадлежит ее окружающей среде. Точно так же моя трехлетняя дочь, будучи социальным субъектом, не принадлежит окружающей среде ее коробки для игрушек. Сколько бы моя дочь не кричала на крышку своей коробки с игрушками, когда та случайно падает на ее голову (а она и в самом деле будет кричать и проклинать на свой лад эту коробку), коробка не ответит и не склонится перед ее волей. В то время как она может обращаться к своей коробке как к «младшему брату» — по причинам, которые меня основательно озадачивают, — коробка остается безразличной к ее именованиям (designations) и ругани. Кто-то может возразить, что акустические резонансы ее ругающегося голоса воздействуют на коробку, и такое возражение отнюдь не будет ошибочным. Однако тот способ, каким вибрации этого детского голоса воздействуют на полированное дубовое дерево сундука с игрушками, не предполагает, что дубовый ящик преобразует эти возмущения в информацию, то есть голос. К сожалению дочери, эта коробка тупа, как дуб.

Возможно, мы можем вместе с Лейбницем сказать, что существует столько же миров, сколько существует объектов. Однако чего мы сказать не можем, так это того, что Мир образует какого-либо рода органическое единство, или целое, в котором все объекты пребывают во взаимоотношении друг с другом в качестве совозможной системы. Никакой мир-системы нет именно потому, что нет Мира. С одной стороны, вопреки Уайтхеду, просто не происходит того, что каждая сущность относится к каждой прочей сущности. Многие сущности всецело выходят за пределы локальных коллективов таким образом, что те совершенно не обращают на них внимания, на что, в свою очередь, не обращают внимания сами эти сущности. Иначе говоря, существуют моменты, когда нет никакого резонанса между сущностями. Они буквально принадлежат разным вселенным. Так, в случае с нейтрино, которые не способны вступать в отношения с большинством других частиц вследствие наличия у них нулевого [электрического] заряда, ученые должны кропотливо создавать приборы, способные ввести эти частицы в отношение с другими сущностями нашего мира. С другой стороны, даже тогда, когда сущности пребывают в отношениях, каждая сущность относится к другим сущностям сама по себе — в зависимости от дистинкций, которые она проводит, и от специфичности ее организации. Как следствие, нет никакого целого, или тотальности, которая может быть сформирована из сущностей, населяющих мир.

Тезис о том, что Мир образует органическую тотальность там, где [в действительности] никакой подобной тотальности не существует, подспудно рассматривает этот коллектив (Мир) как уже сформированный, как уже сущий здесь, не уделяя внимания ничему из той работы и переводов, которые необходимы для начала существования коллективов. Коллективы здесь рассматриваются как уже законченные, тогда как та тяжелая работа, необходимая, чтобы любой коллектив сформировался, игнорируется. По существу, данный тезис игнорирует как антагонизмы, которыми наполнено бытие, так и отсутствие резонанса между всеми типами объектов. В то время как идея Мира как органического и гармоничного единства может казаться утешительной и обнадеживающей, наделяя нас ощущением того, что мы принадлежим некому Целому, в котором каждая сущность занимает надлежащее место, подобная концепция бытия абсолютно несправедливо относится к сущностям, населяющим множественную композицию бытия, и в конечном итоге приводит к повторению дискурса господина и логики онтологий трансцендентности. Иначе говоря, представления о Мире как об органическом Целом, или тотальности, исключают странного чужестранца. Каждая сущность, говорят далее, занимает положенное ей место в органической тотальности и определяется своими отношениями со всеми прочими. Тем самым исключают нереляционность любого отношения, а также признание какого бы то ни было отношения, являющегося совершенно нереляционным применительно к любому отдельному коллективу или сущности.

Если представления о мире, основанные на органическом единстве Целого, повторяют логику дискурса господина и онтологий трансцендентности, то это потому, что данные дискурсы неизбежно должны демонстрировать регресс к какой-либо сущности, которая нарушает «естественный» порядок, препятствуя гармоничному существованию Целого согласно предписаниям онтологий Мира. Человек, техника, инородец и т. д. всегда вносят возмущение в «естественный» порядок. Иными словами, в концепции Природы как органического целого, или тотальности, всегда остается источник жуткой агентности, порождающей дисгармонию, что нарушает гармонический естественный порядок. Подобные концепции бытия обязательно скатываются к объекту, а как подрывной агентности, нарушающей «естественный» порядок. Более того, эта подрывная агентность, этот трикстер, если использовать памятный термин Леви-Стросса, рассматривается как акцидент, который может вернуть естественный порядок в состояние гармонии в случае своего искоренения. В конечном итоге дискурсы существования Мира и предустановленной гармонии природы повторяют логику друга-врага, столь тщательно проанализированную Шмиттом.

Однако речь идет не просто об идее Мира как органического и гармоничного Целого, производящего объект, а в качестве остатка, который является проблематичным. Напротив, в утверждении, что Мир существует, что он образует органическое Целое, все объекты оказываются подчиненными Миру как части Целого. Таким образом, их единственная ценность и бытие возникает из того, чтó они вносят в Мир, или в Целое, в качестве элементов этой обширной машины, которая поглощает их в тотальной системе, в которую они интегрируются. Как следствие этого, бытие частей полностью стирается и часть становится всего лишь функциональным элементом, обеспечивающим возмущения, которые Целое может вызвать при производстве информации в рамках осуществляемого им аутопоэзиса. Таким образом, сами объекты не обладают никакой автономией вне Целого; они просто суть то, что они суть в качестве элементов Целого. Получается, Гея — это либо фашист, либо тоталитарист.

Дело не в том, что коллективы не могут оказаться в хаотических руслах аттракции, что означает их уничтожение или, в крайнем случае, бифуркацию в будущем, но в том, что эти странные чужестранцы не являются, используя аристотелевские или схоластические термины, акцидентами. Точнее, эти странные чужестранцы не находятся вне миров, но являются их элементами. Тезис луддитов, гласящий, что Человек, Техника и Медиа являются неестественными самозванцами, которые вносят дисбаланс в естественный порядок Мира, основан на предпосылке существования Мира, которого никогда не существовало. Они рассматривают в качестве онтологического то, что в реальности является скрытым нормативным суждением. Еще раз, суть здесь не в том, что не следует производить нормативные суждения, но в том, что такие суждения производят, исходя из точки зрения отдельной системы, или объекта, однако сами суждения не определяют, что есть, а чего нет. Но на более фундаментальном уровне, с точки зрения миров, гармонии не было никогда. Никогда не было так, чтобы только Человек, Техника или Медиа являлись бы тем, что вносит возмущение в Природу. Вероятно, в этот самый момент где-то во Вселенной или в мультиверсуме существует гигантская черная дыра, которая поглощает Солнечную систему вместе с богатыми и сложными экосистемами, поддерживающими чувствующую и разумную жизнь. Черная смерть охватывала Европу и Азию на протяжении десятков и сотен лет, уничтожая обширные популяции людей и других существ. Организмы докембрийского периода послужили причиной исчезновения многих современных им видов, поскольку насыщали окружающую среду кислородом и поглощали углекислый газ, в котором те нуждались для успешного развития. Весьма вероятно, что динозавры вымерли в результате падения астероида. Лишенными порядка и испытывающими нехватку гармонии оказываются сами миры. Хотя мы должны признать существование определенных форм равновесия, баланса или гармонии, мы не должны онтологизировать утверждения [об их существовании] и рассматривать их как отражение «Богини-Земли». Следует прямо и открыто говорить, что подобные утверждения представляют собой нормативные суждения, произведенные исходя из точки зрения отдельного объекта, или системы. С точки зрения [возбудителя] бубонной чумы, заболевание является всего лишь удобным способом самовоспроизводства. Иными словами, для возбудителя чума вообще не является болезнью.

Тезис о том, что мира не существует, имеет ключевое значение для плоской онтологии постольку, поскольку помогает избежать подспудного рассмотрения собранного как чего-то изначального. Несуществование мира учит тому, что миры суть работа, что сетки должны производиться и что нельзя говорить, будто они существуют заранее. Согласно меткому, красивому и поэтичному выражению Грэма Хармана из книги «Партизанская метафизика», таково «плотничество» («carpentry») бытия. То есть коллективы должны выстраиваться объектами, которые нисходят до того, что вступают в структурные соединения друг с другом. В данном отношении несуществование мира привлекает наше внимание к тому, что Латур назвал «социологией ассоциаций» в противоположность «социологии социального» [6]. Кажется, Латур предпочел бы совсем отбросить термин «социология», если бы только он мог так поступить, поскольку данный термин насквозь заражен тем, что Латур называет «конституцией Нового времени», в которой природа и общество рассматриваются как две различные области. Но даже если термин «социология» и следует сохранить, то сохранить его следует не как название теории о специфической и уникальной для человека области, но скорее как название теории о той области, к которой относятся ассоциации, отношения, или то, что Харман назвал «плотничеством бытия». Тогда как социология социального обращается к обществу, общественным силам, власти, смыслу, языку и к множеству других низменных сущностей, относящихся к человеку, объясняя, почему люди ведут себя так, как ведут, социология ассоциаций обращает внимание на то, как выковываются отношения при сотворении ассамбляжей.

Глубокое различие, воплощенное в социологии ассоциаций Латура, заключается не только в том, что она обращает внимание на отношения между людьми и не-людьми, а также на то, как эти отношения устанавливаются и какое влияние они оказывают, но и в том, что мы можем представить себе такую социологию ассоциаций, которая вообще не включает в себя людей. Речь идет не просто об анализе сообществ пчел, муравьев и горилл, следуя моде, введенной Джейн Гудолл, но об исследовании коллективов, в которых вообще нет никаких живых существ. Например, социолог ассоциаций может исследовать влияние различных штормов и ветров на страты горных пород и то, как последним удается сохранять столь замечательную хаотичную консистенцию. В данном отношении молекулярный биолог и химик являются социологами ассоциаций, ведь они исследуют то, как среди отдельных акторов формируются отдельные коллективы. Просто эти коллективы состоят не из людей или животных, а из атомов кислорода, водорода и тяжелых металлов. Кроме всего прочего, для целей плоской онтологии важно помнить не только о том, что Мира не существует, но также и о том, что коллективы должны устанавливаться. Более того, следует помнить, что отнюдь не все сущности состоят в отношениях со всеми прочими, а также, что существуют коллективы, не ассоциирующиеся с другими коллективами и ничего о них не знающие, подобно Облачному городу из фильма «Империя наносит ответный удар» (Empire Strikes Back, 1980) Джорджа Лукаса. Несмотря на то, что тезис о несуществовании Мира, или о том, что бытие не образует органической гармоничной тотальности, может показаться мрачной гипотезой, лишающей нас исключительности и единства со всем остальным [сущим], данный тезис также воплощает в себе свободу и надежду коллективов, ведь он предусматривает, что мы можем начать тяжелую работу по выстраиванию новых коллективов и гостеприимно встретить неслыханных странных чужестранцев, создавая ранее невиданные коллективы. Иными словами, теория, гласящая что Целого и Мира не существует, обещает нам освобождение из–под тиранического гнета одного коллектива, а также предоставляет нам возможность по построению других коллективов. Не являясь критикой, которая необходима по-своему и с определенной точки зрения, тезис о том, что Мира не существует, предлагает нам деятельность композиции.

Перевод с английского Олега Мышкина

Примечания

[1] Badiou A. Being and Event. Oliver Feltham, trans. New York: Continuum, 2005, pp. 109–112.

[2] Morton T. Ecology Without Nature: Rethinking Environmental Aesthetics. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2007, pp. 181–197.

[3] Latour B. Pandora’s Hope: Essays on the Reality of Science Studies. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999, p. 304.

[4] Делёз Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип : Капитализм и шизофрения / пер. с фр. Д. Кралечкина. Екб. : У-Фактория, 2008. С. 14.

[5] Deleuze G. Proust and Signs: The Complete Text. Richard Howard, trans. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2000, pp. 164–165.

[6] Латур Б. Пересборка социального : Введение в акторно-сетевую теорию / пер. с англ. И. Полонской. М. : Издательский дом Высшей школы экономики, 2014. С. 21.