Телевизионная программа «Что? Где? Когда?» всегда содержала в себе сильный элемент импровизации, и тем самым была «Другим» советского телевидения, где на игровом поле, в эфире сталкивались не просто знатоки и телезрители, но достаточно разнородные реальности. Например, в музыкальной заставке игры периода 80х годов звучит знакомая инструментальная тема из «Так говорил Заратустра» Рихарда Штрауса, но соединенная с афробит-ритмом.

Забегая вперед можно еще заметить, что время написания симфонической поэмы «Так говорил Заратустра» — 1896 год — то есть приблизительно то время, когда происходит беседа Соловьевских аристократов из «Трех разговоров».

Режиссеру Владимиру Ворошилову удавалось под видом «просветительской» программы устраивать практически карнавал по Бахтину, куда вклинивались даже официально запрещенные музыкальные исполнители (особенно это проявлялось как раз в новогодних выпусках 80x). Распорядителем карнавального действия является голос ведущего, которому в какой-то момент его карьеры телевизионное начальство запретило появляется в кадре, но он сумел не только не исчезнуть, но и сделать свое аудиальное присутствие предельно заметным и узнаваемым.

Предположим, что перед погружением в игровой космос «Что? Где? Когда?» происходит просмотр фильма Кристи Пую «Мальмкрог», снятого по той самой пьесе Владимира Соловьева. Разговор размеренный, пространство разреженное, темы философско-метафизические, фоново происходят совсем незначительные вещи, по сути ничего кроме разговора не происходит, а когда он прекращается, возникает герметичная даль зимнего пейзажа. Здесь можно вспомнить о «Туринской лошади» Белы Тарра, где речи немного, но она как бы вбивается гвоздями в повествование об исчезающем мире. Даже в названии есть это указание на животное, как агента фильма, носителя послания, вести о разрушении, нисхождении мира. Мальмкрог же просто место, хотя фонетически кажется что это некое чудовище из книг Лавкрафта. На мгновение кажется, что аристократы из Мальмкрога исчезают в чреве этого чудовища, проглоченные им, как герои сказок.

Самая большая тревога в этом фильме создаётся не изображением, не содержанием разговоров, а ожиданием, выходящим на пикующие высоты, когда прекращается речь. И единственное, чем могут ответить слуги аристократам — это крики и выстрелы.

Оба явления — и это медленное румынское кино о пред-апокалипсисе, семантическая карта которого все время дрожит на грани обращения в прах, и карнавальные финалы «Что? Где? Когда?» 80х сужающие поле мышления/припоминания/эрудиции до 1 минуты — интересным образом перекликаются. Как будто на протяжении фильма Пую его персонажи — аристократы начала XX века задают один и тот же вопрос: что в черном ящике истории? Их конец? Ее конец ? Всеобщий апокалипсис, как он описан в христианских откровениях? Смена космических циклов, как она манифестирована в восточной метафизике?

Знатоки перехватывают эстафету у исчезающих в зимней Трансильвании русских аристократов, чье собрание как будто происходит на новый год, но никаких его примет, как и напоминаний о рождестве, там нет. Актерская игра как бы заморожена и вся погружена в речь своего персонажа или в нетерпеливое внимание к репликам собеседника. Немногие жесты и действия, выпадающие на долю героев, балансируют на грани невнятности и театральности, включая бунт слуг.

И теперь посмотрим на знатоков — в них есть флюидность, которую сложно описать словами, здесь-и-сейчасность присущая прямым эфирам — постоянное волнение. У Пую же скорее трескающиеся в процессе говорения статуи, костюмированная драма ледникового периода, усиленная книжно-абстрактной разновидностью французской речи.

Продолжая эти сопоставления, неминуемо приближаешься к основному в этом контексте вопросу о различии: насколько теперь отличается то, что находится в черном ящике истории от того, что находится в черном ящике экрана или медиа?