Сопротивление спесишизму и расширение сообщества равных
Марк Бекофф
Марк Бекофф — профессор кафедры экологической, демографической и органической биологии Колорадского университета в Боулдере. Области исследований: поведение животных, когнитивная этология (изучение разума животных), поведенческая экология, бережное отношение к окружающей среде, взаимодействия человека и животных, а также защита прав животных.
Перевела Яна Фишова
Комментарий в конце статьи
Проблемы, с которыми должны иметь дело те, кто интересуется защитой нечеловеческих животных (далее «животные»), многочисленны, разнообразны, трудны и чрезвычайно спорны; должна быть проделана междисциплинарная работа для того, чтобы прийти к консенсусу по этим вопросам (см. Bekoff 1998). Вопросы, вызывающие озабоченность, включают то, какие особи или группы животных должны находиться в центре морального внимания, какие критерии являются наиболее подходящими для принятия таких решений, какие правила являются подходящими и как их следует применять, а также следует ли требовать от студентов заниматься вивисекцией или диссекцией. Разумные люди с общими интересами по защите животных от эксплуатации человека часто расходятся во мнениях по основным вопросам и по поводу того, куда их могут направить различные точки зрения.
Что не так со спесишизмом
Одним из наиболее значительных движений в защиту животных, когда-либо возникших при сильной и постоянно растущей междисциплинарной поддержке, является проект «The Great Ape Project» (GAP; Cavalieri and Singer, 1993). Амбициозная и важная цель данного проекта состоит в том, чтобы принять всех человекообразных обезьян (включая людей) в Сообщество Равных, в котором предоставляются следующие основные моральные принципы или права, закрепленные законом: право на жизнь, защита личной свободы и запрет пыток. И GAP работает. Действительно, британское правительство недавно объявило о запрете использования человекообразных обезьян в исследованиях, главным образом на основании их когнитивных и поведенческих характеристик.
Тем не менее, несмотря на свои амбициозные цели и сильную междисциплинарную поддержку, GAP является спесишистским (Burghardt 1997; термин «спесишизм» был введён Райдером [Ryder 1998]),
Спесишист*ки часто также используют такие слова как «высшие» и «низшие» для обозначения различных групп животных. Однако использование таких слов и такие действия, как ранжирование видов путём определения границ (рис. 1) для размещения различных групп животных «выше» и «ниже» других, вводят в заблуждение, поскольку не принимают во внимание жизни и миры самих животных. Спесишизм также может игнорировать эволюционную преемственность (Fouts with Mills 1997). Тем не менее, использование таких слов является обычным явлением. Например, недавнее эссе об использовании животных (Mukerjee 1997) поддерживает миф о существовании «низших» и «высших» животных, ссылаясь на животных, «находящихся ниже на филогенетическом дереве». Более того, решение о том, какие из критериев, используемых для распределения видов в
Однако индивидуумы, представляющие разнообразные виды, испытывают боль, страх и страдание (физически и психологически), даже если это не те типы боли, страха и страдания, которые испытывают люди или даже другие животные, включая членов одного вида.
Спесишистский когнитивизм: сложные моральные дилеммы
Спесишист*ки часто ссылаются на когнитивные различия в типичном для видов поведении и межвидовых вариациях «интеллекта» при принятии решений об использовании животных. Например, люди часто спрашивают, способны ли «низшие» животные, такие как рыбы или собаки, выполнять сложные модели поведения, которые обычно ассоциируются с «высшими» животными, такими как нечеловеческие приматы. Этот вопрос обычно принимает форму: «А собаки ведут себя как обезьяны?» или «А рыбы ведут себя как собаки?» На мой взгляд, эти вопросы ошибочны, потому что индивидуумы должны уметь делать то, что им нужно делать, чтобы жить в своих собственных мирах (Bekoff 1994, 1997, DeGrazia 1996, Allen и Bekoff 1997). Несмотря на то, что существуют различия видов в поведении, сами по себе эти различия мало что значат для аргументов в пользу защиты животных. Действительно, следует ожидать, что различия в поведении видов будут скорее правилом, чем исключением, но эти вариации не следует рассматривать как «хорошие» или «плохие» или использовать их для распределения животных «выше» или «ниже» на линейной шкале. Таким образом, следует противостоять узкомыслящему приматоцентричному и антропоцентричному спесишистскому когнитивизму в исследованиях познания животных и в применении знаний в этой области для принятия решений о том, как следует обращаться с животными. Тем не менее, некоторые исследователь*ницы пишут так, будто только некоторые нечеловеческие приматы, особенно человекообразные обезьяны, наряду с человеческими приматами, имеют богатую когнитивную жизнь. Например, рассмотрим утверждения Ричарда Бирна в его превосходной книге «Думающая обезьяна» (The Thinking Ape 1995, курсив Бекоффа):
«Кажется, что человекообразные обезьяны, особенно обыкновенные шимпанзе, могут приписывать психические состояния другим индивидуумам; но никакая другая группа животных не может этого сделать, кроме нас самих и, возможно, китообразных» (стр. 146).
«Это контрастирует с открытиями о понимании убеждений, атрибуции намерений и того, как всё работает, — где подразумевается резкий разрыв между высшими приматами и всеми другими животными» (стр. 154).
«Конечно, пока не будет проведена аналогичная кропотливая работа с обезьянами, мы не можем утверждать, что только обезьяны обладают такими способностями… и никто ещё не рискнул огромными затратами времени и денег, чтобы выяснить это» (стр. 172).
Приматоцентричные утверждения основаны на очень небольшом количестве сравнительных данных, полученных в результате тестов на очень небольшом количестве нечеловеческих приматов, которые могут быть не полностью репрезентативными для своего вида. Диапазон тестов, которые использовались для получения доказательств преднамеренной атрибуции, также чрезвычайно мал, и такие тесты предвзяты в сторону действий, которые могут отдавать предпочтение человекообразным обезьянам перед другими обезьянами или представителям других видов, не относящихся к приматам. Более того, большая часть работы, которая была проделана с нечеловеческими приматами, включала лишь несколько из многих существующих видов. Шестнадцать лет назад Бек (Beck 1982) предупреждал об опасности шимпоцентризма в исследованиях познания животных. Совсем недавно Томаселло и Калл (Tomasello and Call 1997, стр. 399-400) пришли к выводу, что «экспериментальное основание для утверждений о том, что человекообразные обезьяны «умнее» обезьян, не является надежным, и есть немного, если вообще каких-либо естественных наблюдений, которые подтвердили бы такие широкие и общие заявления о видах».
Что касается неприматов, необходимо собрать больше данных и пересмотреть существующие, прежде чем будет исключена возможность того, что по крайней мере некоторые идивидуумы-неприматы также имеют богатую когнитивную жизнь (Allen and Bekoff 1997). Бирн (1995) четко определяет свои обобщения и признает, что необходимые широкие сравнительные исследования ещё не проводились. В разборе социального познания нечеловеческих приматов и птиц Марлер (Marler 1996, стр. 22) пишет: «Я вынужден заключить, по крайней мере временно, что между птицами и приматами больше сходств, чем различий». Хотя его интересовали группы животных, а не отдельные индивидуумы, безусловно, модели поведения, которые используются, например, для характеристики семейств или видов, принадлежат индивидуумам. Другие исследователь*ницы поведения также признают, что межвидовые сравнения часто приводят к приписыванию когнитивных способностей тем индивидуумам видов, которые часто исключаются при обсуждении познания животных. Исследователь*ницы явно далеки от того, чтобы иметь достаточную базу данных, на основе которой могли бы появиться значимые утверждения о таксономическом распределении различных когнитивных навыков (Allen and Bekoff 1997). Тем не менее, до сих остается возможность обсуждения, являются ли шимпанзе «умнее», например, мышей или собак. Однако исследователь*ницы должны четко понимать, почему спокойно утверждают, что шимпанзе в среднем умнее мышей. То есть, они должны четко понимать критерии, которые используются для сравнительных утверждений о сообразительности и интеллекте — что они имеют в виду, когда и если они утверждают, что социальная жизнь шимпанзе более сложна, чем у мышей, что шимпанзе могут решать более комплексные или трудные проблемы, или что шимпанзе демонстрируют более разносторонние модели поведения в ответ на изменения окружающей среды. И важно помнить, что мыши и шимпанзе прекрасно себя чувствуют в своих собственных мирах, и то, что ни одна из них не преуспеет в мире другой. Суть в том, что, хотя, у большинства людей, вероятно, не было бы особых проблем с принятием решения причинить вред или убить мышь вместо шимпанзе (если бы необходимо было сделать такой выбор), это решение не следует принимать произвольно или легко, исходя из видовой принадлежности.
Определение моральных границ на уровне вида с использованием некоторого набора средних и типичных видовых характеристик сопряжено с трудностями. Действительно, в некоторых случаях (например, при рассмотрении вопроса о том, использовать ли в эксперименте здоровую мышь, а не шимпанзе с серьезными психическими отклонениями, в устойчивом вегетативном состоянии, или при обсуждении ограничения физических движений здоровой мыши, а не шимпанзе, находящегося в тяжелой форме физической инвалидности), можно было бы возразить, что нужно щадить отдельную мышь, а не отдельного шимпанзе. Но в таких решениях нет необходимости сравнивать здоровую мышь с шимпанзе с отклонениями от нормы. Например, если бы некоторая процедура могла быть безвредна для шимпанзе, но потребовала бы нанесения вреда мыши, то в таком случае мышь следует пощадить (Бернард Роллин, Государственный университет Колорадо, личное общение). Такие мысленные эксперименты заставили бы людей договариваться при решении сложных проблем в каждом конкретном случае, а не просто отмахиваться, что предпочтение всегда должно отдаваться шимпанзе.
Углубление этологии и наука
«В то время я работал с кальмарами, и я считаю, что кальмары — самые красивые животные в мире. И это просто начало беспокоить меня. У меня появилось ощущение, что не было ничего, что я мог бы узнать, и что стоило бы убийства ещё одного кальмара» (Ruth Hubbard, цитируется Holloway 1995, стр. 49).
Изучение нечеловеческих животных — привилегия, которой нельзя злоупотреблять. Исследователь*ницы должны серьезно относиться к этой привилегии и уважать достоинство животных, которых они используют. Учёные, которые с сочувствием выражают свои чувства по поводу боли и страданий, причиняемых многим животным, и которые задаются вопросом, как делается наука, действуют ответственно (например, Fouts и Mills 1997, Gluck 1997), несмотря на риски для своей карьеры; они не предатели и не перебежчики. Ставя под сомнение науку, мы делаем её более качественной и ответственной, а ставя под сомнение то, как люди используют животных, мы способствуем появлению более обоснованных решений об использовании животных. Один из способов достижения этой цели — научить детей и студентов принимать ответственные решения в отношении использования животных, несмотря на давление со стороны сверстников или любое другое давление, подчиненное историческим прецедентам. Как заметил Менч (Mench 1996, стр. 9): «Наука больше не занимает привилегированное и неоспоримое положение, которое она когда-то занимала. Люди все больше и больше сомневаются в преимуществах “прогресса” для продления жизни, разработке генома человека и животных и разработке новых репродуктивных и биомедицинских технологий. Более того, наука — это в значительной степени деятельность, финансируемая государством. Соответственно, ответственность — это новый лозунг, а государственное образование и достижение консенсуса — новые цели». Действительно, проводится много исследований по разработке альтернатив использованию животных, особенно в научных исследованиях (например, van Zutphen и Balls1997; существуют также крупные центры, посвященные разработке альтернатив животным, в Калифорнийском университете в Дэвисе и в Университете Джонса Хопкинса).
Научная деятельность могла бы извлечь из этого пользу, если бы исследователь*ницы, использующие животных, проявляли большую чуткость к животным, которых они используют. Хотя Пул (Poole 1997, стр. 116) утверждает, что «счастливые животные делают хорошую науку» (в основном потому, что они менее подвержены стрессу), важно помнить, что если индивидуумы способны быть счастливыми, то они также способны быть грустными и, конечно же, чувствовать боль и страдание. Более того, некоторые исследователь*ницы (придерживаясь неспесишистской позиции) демонстрируют разное отношение к животным одного и того же вида в зависимости от контекста, в котором эти животные используются, то есть от того, встречаются ли они в лаборатории или дома. Многие ученые, которые дают имена животным-компаньонам (например, собакам), привязываются к ним, хвалят их когнитивные способности и делят с ними свой дом, вероятнее всего оставят такой «багаж» дома, когда войдут в свои лаборатории для проведения исследований над другими представителями того же вида. Основываясь на серии интервью с практикующими учёными, Филлипс (Phillips 1994, стр. 119) сообщает, что многие из них создают «отдельную категорию животных — “лабораторное животное”, которая контрастирует с теми животными, которым можно давать имена (например, домашними животными) во всех основных аспектах… кошка или собака в лаборатории воспринимается исследователями как онтологически отличные от домашней собаки или кошки». Другими словами, лабораторное животное рассматривается как объект, а не как субъект. Роуэн (Rowan 1995) отмечает, что, возможно, если бы учёные были менее холодно объективны в своих исследованиях и проявили хотя бы немного сострадания к нечеловеческим животным, которых они используют, то те, кто ставит под сомнение науку в целом и использование животных в частности, могли бы относиться более одобрительно к использованию некоторых животных в некоторых исследованиях.
Что касается возможных связей между изучением познания животных и защитой невинных, не дающих свое согласие животных, я считаю, что «глубокая этология» поможет людям лучше осознать свои моральные и этические обязательства перед всеми животными. Я использую термин «глубокая этология», чтобы подчеркнуть, что люди не только являются неотъемлемой частью природы, но и несут уникальную ответственность перед природой. Те, кто апеллирует к «жестокости природы», чтобы оправдать некоторые действия людей к животным, не понимают, что животные не являются моральными агентами. Скорее животные являются моральными пациенсами в том смысле, что они не могут нести ответственность (как и большинство людей в качестве моральных агентов) за свои действия как «правильные» или «неправильные», «хорошие» или «плохие». Действительно, если рассматривать животных как моральных агентов значит приписывать им когнитивные способности, которые коррелируют со способностью выносить моральные суждения, то обладание такими способностями сделает использование животных ещё более спорным.
Глубокая этология также означает восприимчивость к мирам самих животных и серьезные попытки принять их точки зрения. Люди могут многое узнать о наших нечеловеческих сородичах, если мы будем бережно наблюдать и прислушиваться к ним. Когда все животные-индивидуумы будут приняты в сообщество равных, они будут защищены независимо от их когнитивных навыков или их способности испытывать боль, страх и страдание. В таком случае нарушение их прав потребует серьезных дискуссий (Bekoff and Elzanowski 1997).
Давать животным преимущество сомнения
Даже в рамках морального индивидуализма решения о том, как можно использовать индивидуумов, чрезвычайно трудны. Как подчеркивает Линзи (Linzey 1998) по мере развития моральной восприимчивость людей и роста нашего научного понимания моральные различия также могут измениться. Я утверждал, что, когда мы не уверены в способности человека рассуждать или думать, мы должны предполагать, что он или она может делать это по-своему. И когда мы не уверены в способности индивидуума испытывать боль, страх и страдание, тогда мы должны предположить, что он или она могут это испытывать. Мы должны допускать нашу ошибку в отношении животных. В конце концов, это действительно ставит другие жизни под угрозу, и к ним нужно серьёзно относиться, независимо от того, умны ли индивидуумы или способны ли они чувствовать боль и страдать физически или психологически.
Когда все животные-индивидуумы будут приняты в сообщество равных, они будут защищены независимо от их когнитивных навыков или их способности испытывать боль, страх и страдание. В таком случае нарушение их прав потребует серьезных дискуссий.
Подводя итог, дуализм «мы» против «них» просто не работает — ни в спесишистских взглядах на «животных» против «людей», и не в тех случаях, когда оппоненты в дебатах об использовании животных изображают друг друга таким образом. Именно сходство, а не различия между людьми и другими животными, является движущей силой многих исследований, в которых жизнь животных ставится под угрозу. Если «они», которые используются в исследованиях, так похожи на «нас», то необходимо проделать гораздо больше работы, чтобы оправдать определенные исследовательские практики. Людям необходимо ценить наш общий моральный статус и вступать в близкие и двусторонние отношения со всеми существами в этом более чем человеческом мире (Abram 1996).
Благодарности
Многие идеи этого эссе более полно развиты в моем эссе «Когнитивная этология, глубокая этология и Great Ape/Animal Project: расширение сообщества равных» (Bekoff в печати). Я благодарю Ребекку Часан, Дейла Джеймисона, Гэри Варнера, Бернарда Роллина, Стива Сапонциса и анонимного рецензента за комментарии к этой статье. Пол Мориарти оказал большое влияние на мои размышления о возможных отношениях между когнитивными способностями и моральным положением.
Цитируемые работы
Abram D. 1996. The Spell of the Sensuous: Perception and Language in a More-Than- Human World. New York: Pantheon Books.
Allen C, Bekoff M. 1997. Species of Mind: The Philosophy and Biology of Cognitive Ethology. Cambridge (MA): MIT Press.
Beck BB. 1982. Chimpocentrism: Bias in cognitive ethology. Journal of Human Evolution 11: 3-17.
Bekoff M. 1994. Cognitive ethology and the treatment of nonhuman animals: How matters of mind inform matters of welfare. Animal Welfare 3: 75-96.
___1997. “Do dogs ape?” or “do apes dog?” Broadening and deepening cognitive ethology. Animal Law 3: 13-23. ,
___ed. 1998. Encyclopedia of Animal Rights and Animal Welfare. Westport (CT): Greenwood Publishing Group.
___In press. Cognitive ethology, deep ethology, and the Great Ape/Animal Project: Expanding the community of equals. In Gluck J, Orlans B, eds. Applied Ethics in Animal Research. West Lafayette (IN): Purdue University Press.
Bekoff M, Elzanowski A. 1997. Collecting birds: The importance of moral debate. Bird Conservation International 7: 357-361.
Burghardt GM. 1997. Review of Cavalieri and Singer. Society and Animals 5: 83-86.
Byrne R. 1995. The Thinking Ape: Evolutionary Origins of Intelligence. New York: Oxford University Press.
Cavalieri P, Singer P, eds. 1993. The Great Ape Project: Equality Beyond Humanity. London: Fourth Estate.
DeGrazia D. 1996. Taking Animals Seriously: Mental Life and Moral Status. New York: Cambridge University Press.
Fouts R, Mills ST. 1997. Next of Kin: What Chimpanzees Have Taught Me about Who We Are. New York: William Morrow and Co.
Gluck JP. 1997. Learning to see the animals again. Pages 160-167 in Lafollette H, ed. Ethics in Practice: An Anthology. Cam- bridge (MA): Blackwell.
Holloway M. 1995. Profile-Ruth Hubbard: Turning the inside out. Scientific Ameri- can 272: 49-50.
Linzey A. 1998. Sentientism. Page 311 in Bekoff M, ed. Encyclopedia of Animal Rights and Animal Welfare. Westport (CT): Greenwood Publishing Group.
Marler P. 1996. Social cognition: Are primates smarter than birds? Pages 1-32 in Nolan V Jr., Ketterson ED, eds. Current Ornithology, Vol. 13. New York: Plenum Press.
Mench J. 1996. Animal research arouses passion, sparks debate. Forum for Applied Research and Public Policy (Spring): 5-15.
Mukerjee M. 1997. Trends in animal research. Scientific American 276: 86-93.
Phillips MT. 1994. Proper names and the social construction of biography: The negative case of laboratory animals. Qualitative Sociology 17: 119-142.
Poole TB. 1997. Happy animals make good science. Laboratory Animals 31: 116-124.
Rachels J. 1990. Created from Animals: The Moral Implications of Darwinism. New York: Oxford University Press.
Rowan A. 1995. Scientists and animal research: Dr. Jekyll or Mr. Hyde. Social Research 62: 787-800.
Ryder RD. 1998. Speciesism. Page 320 in Bekoff M, ed. Encyclopedia of Animal Rights and Animal Welfare. Westport (CT): Greenwood Publishing Group.
Tomassello M, Call J. 1997. Primate Cognition. New York: Oxford University Press.
van Zutphen LFM, Balls M, eds. 1997. Animal alternatives, welfare and ethics. Proceedings of the 2nd World Congress on Alternatives to Animal Use in the Life Sciences; 20-24 October 1996; Utrecht, The Netherlands. New York: Elsevier.
Комментарий переводчицы
Данную статью, конечно, сложно назвать относящейся к веганским или критическим исследованиям животных. Несмотря на многообещающее название «Сопротивление спесишизму и расширение сообщества равных» Марк Бекофф не стремится действительно отвергнуть основанную на спесишизме и антропоцентризме эксплуатацию и использование нечеловеческих животных в лабораторных экспериментах. В данной работе Бекофф пытается убедить других учёных и исследователь*ниц в том, что если те будут с большей жалостью и состраданием относится к лабораторным животным, то другие люди будут «относиться более одобрительно к использованию некоторых животных в некоторых исследованиях» (Rowan 1995, курсив переводчицы).
В начале своей статьи Бекофф разбирает и критикует критерии, по которым определяются животные, которые могут быть подвергнуты лабораторным испытаниям. Бекофф отмечает, что проект GAP, занимающийся защитой прав приматов, спесишистский, так как не включает всех животных-индивидуумов под свою защиту. Вместо этого исследователь предлагает расширить «сообщество равных» и включить в него всех нечеловеческих животных. В противоположность спесишистскому подходу, единственным критерием которого является принадлежность индивида к определенному виду, Бекофф выделяет неспесишистский подход, основанный на уникальных характеристиках индивидуума «для принятия моральных решений» (Бекофф 1998). Бекофф аргументированно критикует спесишистскую позицию, которая выделяет «низших» и «высших» животных, однако очень сложно понять, что именно значит «неспесишистская» позиция в понимание Бекоффа и автор*ок, на которых он ссылается, а также что значит необходимость «уделять пристальное внимание индивидуальным вариациям в поведении внутри видов» (Бекофф 1998). Значит ли это, что использование нечеловеческих животных должно зависеть от их индивидуальных особенностей, например, насколько животное физически и психологически здоровое, является ли оно недееспособным или живёт «с серьезными психическими отклонениями» (Бекофф 1998)? Складывается ощущение, что критика спесишизма в понимании Бекоффа основывается только на человеческих предубеждениях в отношении различных видов нечеловеческих животных и их сравнения, а не на сравнении «уникальной» позиции человека и всегда инструментальной позиции всех остальных живых существ.
Бекофф обоснованно отвергает приматоцентризм в исследованиях познания животных, который позволяет защищать права только приматов. Однако кроме его утверждений, что все жизни должны быть уважаемы, нет никаких призывов или аргументов против использования всех нечеловеческих животных в экспериментах. Автор указывает на противоречивое отношение исследователь*ниц к животным дома и в лаборатории, однако что значит, «уважать достоинство животных, которых они используют» в экспериментах (Бекофф 1998)? Исходя из данной работы, Бекофф пытается убедить исследователь*ниц с большим сочувствием относиться ко всем лабораторным животным, чтобы люди (особенно защитники прав всех животных), не ставили под угрозу научную деятельность институтов, проводящих опыты на животных.
Бекофф предлагает термин «глубокая этология», который описывает этическое изучение животных и понимание их миров как таковых. Однако может ли чуткость и сочувствие прекратить страдания и эксплуатацию всех нечеловеческих животных или это только удобное философское прикрытие, позволяющее причинять «добрые» страдания и «комфортную» эксплуатацию? На мой взгляд, расширение сообщества равных требует расширения понимания спесишизма в первую очередь, как
В конце статьи Бекофф отмечает, что дуализм «они» и «мы» не работает, и вместо этого предлагает видеть сходства между людьми и нечеловеческими животными для того, чтобы «оправдать определенные исследовательские практики» (Бекофф 1998). Таким образом, неспесишистский подход, «глубока этология», «расширение сообщества равных» и стремление понять миры других животных нужны только для оправдания «определённых» экспериментов над «некоторыми» животными. Остаётся только один риторический вопрос — как именно от сострадательного взгляда данные «некоторые» будут меньше испытывать боль и страдание, находясь в клетке?
Цитируемые работы
Bekoff, Marc. “Resisting Speciesism and Expanding the Community of Equals”. BioScience, Vol. 48, No. 8 (Aug., 1998).
Rowan A. 1995. Scientists and animal research: Dr. Jekyll or Mr. Hyde. Social Research 62: 787-800.
