Ганнибал против познания
Телевизионный проект Брайана Фуллера «Ганнибал», стартовавший позапрошлой весной на канале NBC, с хитростью, достойной, пожалуй, самого известного серийного убийцы кинематографа — собственно, Ганнибала Лектера, чье имя носит сериал, маскируется под главный тренд кинематографа ужасов последнего времени, являясь, на самом деле, крайне консервативным сюжетом.
Фуллер, на первый взгляд, предлагает зрителю настоящий аттракцион под названием «в шкуре Монстра» — при просмотре сериала, мы, конечно, только отчасти соотносим себя с протагонистом — специальным агентом ФБР Уиллом Грэмом. Красивые картинки с мертвыми девочками, повисшими в воздухе на пронзающих их оленьих рогах, разложенные по цветовой гамме тела жертв, мертвое тело, превращенное в музыкальный инструмент — всё это как-то совсем не сочетается в зрительском восприятии с фразой Грэма: «Убийство — самое уродливое деяние на свете». Совсем никакой симпатии не вызывают у нас другие сотрудники ФБР, склонные к слепому следованию закону, да в
Но вот в чем кроется подвох: вся личность Лектера для нас сведена исключительно к внешним её проявлениям. Эстетика его преступлений, утонченные манеры, брезгливость — всё это подается как нечто очень привлекательное, но вот, какие за этим скрываются намерения — нам вроде как неизвестно. Ганнибал Лектер у Фуллера непознаваем до конца, и дело здесь вовсе не в тайне, окружающей методы его действий — откровенная неправдоподобность создания «человека-дерева» посреди пустынной парковки всего за одну ночь. Сколько Уилл Грэм (а вместе с ним и зритель) не бьется в попытках распознать мотивы и паттерны действий Лектера — он всегда промахнется, попутно оказавшись запертым в лечебнице или истекающим кровью на полу кухни своего противника.
Западная культура, провозгласившая гедонизм, на протяжении веков яростно отвергавшийся христианством, давно отказалась от образа дьявола как величайшего зла. Уже у Гюго дьявол порождает свободу, образ Бога-отца, как подавляющего человеческую натуру, присутствует у Фрейда. Зло в массовой культуре, вслед за трудами гуманитариев, становится всё более психологизированным, понятным и близким. За маской маньяка из «Техасской резни бензопилой» стоит травмированный в детстве ребенок. Вампиры из «Настоящей крови» — вовсе не злые, просто их отвергает общество.
Какое же оправдание есть у Ганнибала Лектера в фуллеровской версии? Да в
Но Фуллер поступает хитрее авторов «Восхождения»: ни нам, ни Грэму никогда не понять плана Лектера, хотя он особенно никогда не врет, просто отвечает на вопросы уклончиво и открыто для интерпретации. Более того, он постоянно заявляет, что желает Уиллу всего самого наилучшего, и каждая человеческая жизнь для него — ценность. Конечно, сам Уилл в такую версию совершенно не верит и с остервенением продолжает бороться с ветряными мельницами, а зря.
Ганнибал Лектер действительно очень любит людей, а особенно Уилла. И с героической миной приняв на себя вакантную роль вездесущей Силы (он ведь действительно умудряется быть везде), начинает «воспитывать» Человека. Человеку Уиллу Ганнибал дарует направление, оставляя и пространство для свободной воли, которую, однако, Уилл умудряется всегда использовать неправильно к большому разочарованию своего наставника.
В Ганнибале угадывается богоподобный образ — он наставник, он непонятен, он полностью автономен, он создает определенную реальность вокруг себя; во втором сезоне Фуллер с излишней настойчивостью акцентирует внимание на этом подобии — тут тебе и сцена распятия, и всевидящее око, взирающее на людские массы.
Сумасшедший доктор Гидеон называет Ганнибала дьяволом, и ошибается — про дьявола нам давно все известно, и он уже совершенно нестрашен. Ещё сильнее ошибается Уилл, надеясь Ганнибала понять — даже когда он садится напротив него в зеркальную позу и начинает всячески копировать поведение Лектера, он, на самом деле, оказывается отброшенным назад.
Никакой рационализм тут не работает — Ганнибала Лектера во всем его величии поймет только Ганнибал Лектер. Бороться с ним невозможно — он нас всегда обыграет, какие бы гениальные логические построения мы не осуществили. Смотрим, ибо бессмысленно.