Совсем недавно мне пришло в голову озадачить себя вот каким вопросом: что общего между живописью Микеланджело Меризи да Караваджо, прозой Маркиза де Сада, театральными штудиями Всеволода Мейерхольда и нашим современным искусством? На странный этот вопрос я смог ответить лишь целым эссе, которое и предлагаю вам для прочтения.

Если вспомнить историю культуры, то о натурализме, как о стиле художественного отображения реальности, заговорили в последних десятилетиях XIX столетия. Заговорили так, как будто ранее этого явления в искусстве никогда не было. И, конечно, ошибались. Натурализм зародился много раньше и дал мировой культуре много больше, чем принято считать. Уже в античности натурализм заявил о себе эротической вазописью Афин и фривольными фресками помпейских лупанариев. В Средние века можно найти множество манускриптов, украшенных самыми причудливыми натуралистическими маргиналиями, изображавшими половые органы, разные формы соития, процесс испражнения и т.д. Короче говоря, уже задолго до Нового времени натуральное изображение тела (я не говорю о великих пластических образах, рождённых Высокой античностью) и его жизненных проявлений широко практиковалось искусствами разных видов и народов.

Однако не стоит думать, что натурализм переживает бесконечный расцвет и никогда не уходит с исторической сцены. Он появляется лишь тогда, когда искусство находится в нравственном тупике и тщетно пытается найти точку опоры своему утраченному величию. В этот кризисный период культурой завладевают две крайности. С одной стороны актуальным становится мир иллюзорного, мечтательного, романтического и даже мистического, с другой — тот самый натурализм, предлагающий грубые физиологические решения тонких духовных проблем. Средний гармонический стиль, примиряющий в себе обе эти крайности, в такие смутные эпохи особой популярностью не пользуется.

Вызывающе диссонансными были эпохи Барокко, Романтизма, Модерна…. Ибо натурализм бунтует против изображения человека в виде универсальной идеи (Ренессанс), рассудочного проекта (Просвещение), вершины эволюционной лестницы (Эволюционизм). Всем своим первозданным диким существом натурализм восстаёт против любых идеализаций человека, против каких бы то ни было благодушных утопий с ним связанных. Примеры найти легко. Жизнь и творчество Караваджо уже совсем не были похожи на тот образ ренессансного кавалера, который запечатлел Бальдассаре Кастильоне в трактате «Придворный». Маркиз де Сад с поистине садическим методизмом попирает своими разнузданными романами главные принципы учения классициста Буало. А Всеволод Мейерхольд кардинально расходится во взглядах на театральное искусство со Станиславским и предлагает вместо его психологизма свой биомеханизм.

Подумайте, не то же ли самое происходит сегодня в искусстве на наших с вами глазах? Взгляните на современную живопись, литературу, театр, музыку, кинематограф и вы предельно ясно увидите, что все они страдают одним и тем же серьёзным заболеванием, имя которому НЕОНАТУРАЛИЗМ: да позволено мне будет дать столь бесхитростное название явлению, касающемуся каждого из ныне живущих на планете Земля, так как в нашу эпоху развитого глобализма культурное заболевание локального характера достаточно быстро перерастает в мультикультурную пандемию. Мы быстро научились воспринимать новый натурализм как само собой разумеющийся творческий метод, щекочущий наши нервы и будящий самые тёмные наши инстинкты. Именно так влияют на нас театральные постановки Кирилла Серебренникова и Романа Виктюка, которые заполнены голыми и полуголыми телами, корчащимися и мечущимися по сцене с разной степенью осмысленности и красивости. Тем же грешит и современная популярна музыка. Послушайте Моцарта и обратите внимание на свои ощущения. Вы обязательно почувствуете в своём сердце отклик, восторг, блаженство без каких-либо физиологических позывов. Это воистину успокаивающая, примиряющая душу с телом, музыка. Однако большинство современных музыкальных композиций вызовет у вас необъяснимое желание совершать телесные движения, отключив при этом такие нормальные для человеческого существа средства защиты как стыд, достоинство, благоразумие. Под воздействием неонатуралистической мелодии так легко превратиться в сатира или вакханку, коим не ведомы и малейшие телесные ограничения. Современная популярная музыка — это в основном музыка оргаистического характера, призванная не только снять с человека сексуальные запреты, но и максимально упростить его социальные реакции, свести его отношения с другим человеком на примитивный стайный уровень.

Обратимся теперь к современной литературе как отечественного, так и зарубежного образца. Достаточно, к примеру, взять любой из романов Владимира Сорокина или пробежать глазами «50 оттенков серого» Элеоноры Джеймс, чтобы, зайдя в очередной книжный магазин, более не глядеть в сторону полок с современной литературой. Конечно, далеко не все современные писатели напрямую исповедуют Сада и Мазоха, но практически у всех из них грубость стиля взяла верх над словесным изяществом, сексуальная тема заслонила тему истинной любви, а всё мировоззрение свелось к трём только мыслям: о выживании, насилии и получении удовольствий. Прочие же литераторы, считающие себя поборниками славных традиций высокой литературы, грешат манерностью и высокопарной мертвенностью стиля — той самой шишковщиной, над которой уже смеялось лет двести назад другое, в разы талантливее нашего, поколение русских писателей.

А что живопись? Совсем недавно (в 2011-м году) ушёл из жизни Люсьен Фрейд, которого иные всерьёз называют лучшим художником начала нашего века. Спорить не буду, но хочу лишь подчеркнуть, что стиль картин этого популярного художника — всё тот же дикий неонатурализм с поправкой на английскую действительность. Его картины являют нам обнажённых людей с бессмысленными выражениями перекошенных лиц, созерцание коих порождает в душе самые резкие чувства — от жалости до полного отвращения. Да, перед нами искусство, но искусство полного уныния и бессилия показать нечто большее, чем та ужасающая гуманистическая деградация, каковая постигла объекты его художественной рефлексии.

Хоть и есть некоторые основания предполагать, что Запад, пережив сексуальную революцию, вот-вот переживёт и свой неонатурализм, однако реальное положение дел гораздо сложнее. В западном искусстве (речь идёт об искусстве США и Западной Европы) натуралистические тенденции заявляют о себе на данный момент также уверенно, как и в России. Единственное и коренное отличие западного неонатурализма от русского в том, что русский всё ещё делает попытки любоваться телом как таковым, тогда как западный уже совершенно извращает представление о телесном, показывая его в болезненно-деструктивных тонах. И чем болезненнее, чем деструктивнее физиология персонажей романа, театральной постановки, художественного полотна, фотографии, тем больше у них шансов получить одобрение на разного рода фестивалях и конкурсах Западной Европы.

Особенно моя неонатуралистическая версия справедлива в отношении современного кинематографа. Не нужно изо дня в день ходить по кинотеатрам или просматривать всякий новый фильм, выложенный в Интернет, чтобы удостовериться в полной натуралистичности кинематографа нашего времени. Чем характеризуется подобное киноискусство? Во-первых, обязательными кадрами с участием обнажённых тел и их интимных подробностей. Во-вторых, исключительным вниманием ко внешнему декоративизму фона действия в ущерб его психологическому наполнению. В-третьих, максимально упрощёнными диалогами между главными действующими лицами. В-четвёртых, стремлением к дешёвым визуальным эффектам, компенсирующим блеклость актёрской игры. Я могу навскидку назвать вам несколько отечественных и зарубежных картин, которые будут точно отображать главенствующие тенденции современного кинематографа: «Морфий» (реж. Балобанов, 2008 г.); «Овсянки» (реж. Федорченко, 2010 г.); «Елена» (реж. Звягинцев, 2011 г.); «Ганнибал» (реж. Скотт, 2001 г.); «Убить Билла» (Тарантино, 2003 г.); «Чёрный лебедь» (Аронофски, 2010 г.); «Грозовой Перевал» (реж. Арнольд, 2011 г.); «Рай: Любовь» (реж. Зайдль, 2012 г.) и несть этому списку конца.

Конечно, новая волна натурализма обрушилась на нашу культуру не случайно. Есть некоторые устойчивые законы развития человеческого мира, которые содержательно повторяются на протяжении тысячелетий, но при этом постоянно меняют свою форму. Именно потому я в самом начале данного эссе не побоялся свести вместе личностей совершенно, казалось бы, разных исторических периодов и найти в их творческих интенциях ряд сходных черт. И для Караваджо, и для Маркиза де Сада, и для Мейерхольда возможности человеческого тела — его уродство и красота, его сила и немощь, его сексуальная притягательность и угроза — намного действительнее и законнее, чем самые высочайшие порывы души. И для большинства из нас, живущих ныне по принципам «увидеть, потрогать, понюхать, овладеть, съесть», творческие воззрения упомянутых выше персон намного понятнее, чем юродивый альтруизм Дон-Кихота Сервантеса или беспечное добродушие пушкинского Моцарта.

Отчего же так происходит в культуре, что ценности интеллектуального и духовного характера на всех фронтах проигрывают телесно-ориентированным ценностям? Мне кажется, что любая система ценностей, в том числе и культурных, развивается, как и человек, от варварских мечтаний детства до снобской самоуверенности преклонных лет. Мы, не разделяющие взглядов предыдущего столетия и ещё не выработавшие своих, живём в состоянии настоящего культурного варварства, отображением коего и стал неонатурализм, проникший во все сферы современной жизни. Варварство — это всегда вызов устоявшимся принципам старой культуры (любой сложившейся культуры!). Культура XX столетия — хотим мы того или нет — это для нас уже старая, отжившая своё, культура. Мы можем восхищаться её деятелями и достижениями оных, но уподобиться им у нас нет ровно никакой возможности и, скажем честно, потребности. Нам снова приходится начинать с ноля, с первых азов, штрихов, слогов, кадров и т.д. Мы вновь дикие и необразованные, ибо нам только предстоит создать свои города, университеты, произведения искусства. А сейчас мы отупелыми глазами смотрим на творения Рафаэля и Тициана, не понимая, что эти древние люди хотели сказать нам своими идеальными формами и гармоническими цветами. И по-настоящему, если уж брать в качестве примера живопись, нам нравятся только Ван Гог и Пикассо за их смелые художественные эксперименты с телами, в том числе и со своими.

Неонатурализм нашего времени — это море крови на экране телевизора, это женщина в ультра-мини-юбке, это зубная паста с ароматом лесных трав, это популярные фотографии в стиле ню, это бесконечные поиски гармонии и беспредельная любовь к братьям нашим меньшим. Да, всё это вещи одного порядка, ибо всё это варварская Природа, вышедшая на бой с дряхлеющей Культурой.

Неонатурализм, потихоньку задвигающий на задний план постмодернизм, выражает вектор нашего исторического движения от сложных схем к простым решениям, от общественного к приватному, от идеального к естественному и даже от христианского к языческому, если хотите. Неонатурализм является высшей формой телесного эгоцентризма — тем особым периодом культуры, когда плотское становится ценным само по себе, когда разнообразная жизнь нашего тела (модные ныне курсы эротического массажа, обилие порнографических роликов в Интернете, популярность пляжного футбола, наше бесконечное самофотографирование в одежде и без, поголовное увлечение фитнесом и йогой und anderes mehr) становится интересней движений нашей же души, а презентабельный внешний вид и отсутствие серьёзных проблем со здоровьем важнее, чем подвиг во благо человечества и умаление себя перед величием Божьего замысла. Мы, как дети, ни в чём не можем себе отказать. О, как нам всем ещё предстоит повзрослеть! О, сколь мучительным будет это взросление!

По сути, ни один стиль в искусстве нельзя назвать хорошим или плохим, ибо каждый даёт нам особое представление о тех незримых изменениях, которые идут в нас с вами из года в год и во всём человеческом обществе от века к веку. Сегодня мы побеждены неонатурализмом, а завтра, быть может, наши сердца и умы завоюет какой-нибудь «новый сладостный стиль». В этом, пожалуй, и заключается неизменная изменчивость земного бытия. Я оптимистически полагаю, что Караваджо, проживи он дольше, стал бы рисовать аскетические тела, укрытые монашескими одеждами. Я допускаю возможность, что Маркиз де Сад, появись он на свет двадцатью годами ранее, не посмел бы содрогать общественность бесстыдной прозой, а посвятил бы себя размышлениям о возможности общественного договора. Я представляю, как Мейерхольду, не будь он репрессирован, пришлось бы стать художником соцреалистического направления, что, конечно, больше похоже на его кошмарный сон, чем на возможную творческую альтернативу. И мне хочется продолжать верить, невзирая на всеобщий скепсис, в благотворную метаморфозу современного искусства, которое рано или поздно начнёт сложнеть и вновь вспомнит, что у человека есть не только половые, но и нравственные признаки.