Я остался один на жёлтой парковой скамейке с массивными чугунными ножками в виде львиных лап. Огибая клумбу, Диана тряхнула влажными рыжими прядями, и меня мгновенно укололо воспоминание о Лизе — сколь милой, столь и далёкой теперь.

— Постой, Диана, — крикнул я уже набегу.

Она услышала и остановилась.

— Телефон … Твой номер … Я запишу…

— Очень скоро я всё сменю. Я ведь уеду в другую жизнь.

— Ты не уедешь.

— Записывай скорее. Я действительно тороплюсь.

Она продиктовала мне одиннадцать обычных цифр, означавших для меня чуть ли не шифр её души, а девятка в конце почему-то вселяла надежду на нашу скорую встречу. Мы дождались такси и, сажая Диану на задние сиденья, я успел коснуться губами её прохладного (с крестовинкой бирюзовых жилок) запястья … Через несколько секунд она уехала, оставив на рукаве моей куртки две медные ниточки волос.

Город встречал моё появление приготовленным загодя ритуалом. На трамвайной остановке, безыскусно сложенной из силикатных кирпичей (ночном приюте бродячего люда) меня добросовестно обнюхал чёрный, неопределённой породы, собачий нос. Со стороны кленово-ясеневых прогалов в полтора окна посматривал купеческий особнячок: вздыхал и кланялся, кланялся и вздыхал.

«Оказаться под присмотром целого города! Неужели ему всё ещё интересен человек, постыдно бежавший милости этих реликтовых домов, улиц, площадей? Как много значительного, летописно великого легло на его чело задолго до меня. Зачем я нужен ему? Чего он ждёт, оборачиваясь любопытным прохожим или наблюдая за мной голубиным оком с классического фронтона?».

Трамвай плавно замедлил движение и я вышел на знакомой свежевыкрашенной остановке. Зайдя в квартиру, я тут же ощутил степень её одиночества. Тяжёлый застоявшийся воздух, словно неприветливый хозяин, рад был как можно дольше держать меня у порога. Я приоткрыл оконную секцию, нарушив тишину звуками вечернего полиса. Через час я мысленно обнаружил себя на шведском диване в компании «Любимого города». С первых же реплик и фотографий понял я, что за прелесть мне подсунули. Героями номера были четверо насильников, надругавшихся над девочкой-подростком. Самоуверенная журналистка, тщетно стараясь показать животную мерзость ситуации (работайте над стилем, дамы и господа!), написала сентиментальное приключение с позитивно-романтическим финалом: жертва становится директором московской фирмы V. На первой странице разворота святой отец тридцати четырёх лет от роду с тату-портретом кумира на розовой шее рассказывал, как поменял косуху на рясу, а байк на ортодоксальную «Ладу» десятой модели. На второй — прошлогодний выпускник психфака давал советы женщинам по охмурению богатеньким холостяков. Муарная шатенка на плохо сделанном рекламном фото, небрежно прикрывающая грудь газовой тканью, символизировала «Уют в вашем доме».

Газета переливалась улыбками простых дыбинцев, которые делились с миром впечатлениями от южного отдыха, кулинарными рецептами, народными средствами против геморроя. «Теперь банкир Гламазеев собирается ехать за очередной пивной кружкой в Индию» — последнее, что мелькнуло перед моими, пленёнными сном, глазами.

Пробудился я только на следующий день. «Любимый город», перетасованный и помятый, валялся на полу. Сразу вставать не хотелось. Глаза то открывались, то закрывались, но мозг уже анализировал тончайшие отзвуки уличной жизни. И тут, как в старом наивном фильме ушедшего века, ожил домашний телефон. Покрытый тонкой пыльной плёнкой он разразился непривычным для сросшегося с тишиной пространства электронным звоном. Я подумал: перележу. Прошла целая минута, прежде чем мне стало ясно, что имярек знает о моём приезде.

— Здравствуй, мистер Гарольд, — почти прокричал Станислав Коцак в трубку, и мне сразу захотелось убежать от этого голоса в охваченную лихорадкой бунта Элладу.

— Неужели и у стен моей квартиры твои уши?

— Никакого расчёта, дружок — одна интуиция.

 — Представь себе, Коцак, иногда я напрочь забываю о твоём существовании, а случается, что и не верю в него.

 — С детством нужно вовремя расставаться, Вадим.

 — Перестань… Я знаю цену твоей философии.

 — Раньше она вполне тебя устраивала…

 — Я делал вид, потому как не имел своей.

 — Ожидаемо, ожидаемо… Путешествия таким впечатлительным натурам приносят одни разочарования.

 — Ты перепутал меня с кем-то.

 — Разве?! Может быть я ошибся и номером твоего дома, и подъездом?

 — Зачем ты приехал?

 — Говорить… серьёзно и, возможно, в последний раз. Спускайся. Я буду ждать в машине.

Ответить я не успел, расстроился, на мгновение забыв о свойственной ему манере общения с миром. Впрочем, встреча эта должна была когда-то случиться и, тайно, я много раз думал о ней… Передняя дверь бесшумно отделилась от тёмно-синего автомобиля марки «Opel», задев по пути молодой куст жёлтой акации.

— Флористый у тебя двор. Да, если бы каждый в этой унылой стране начал с себя, со своего двора… Пристегнись.

— Поговорим здесь. Нет у меня желания болтаться в пробках ради нескольких прощальных слов.

 — Хм… Допустим… Тогда я настоятельно прошу тебя…

 — Постой, Станислав, скажи — для меня это очень важно сейчас — как сложилось у Лазаревой?

— По-дурацки. После чудесного, иначе не объяснишь, выздоровления она собралась похоронить себя в детском доме. Во имя чего этот срыв? С её семейными возможностями, положением, с её прекрасной молодостью… Я убеждал её, но поздно — там случилась химическая реакция. Девочка с большими обещаниями превратилась в жалкую народоволку. А ведь мы с ней по-другому задумывали нашу жизнь.

— Вашу жизнь?! Какой же редкий ты лицемер. Ты столько наврал мне о ней, столько мистифицировал… Теперь я буду делить всё сказанное тобою на два, нет — на три.

— Делить ничего не нужно. Я уезжаю… Рената была не той — не двенадцатой. Теперь я с Дианой и нас очень скоро не будет в этом городе. Теперь всем нам будет проще жить на одной земле.

Кровь ошпарила голову изнутри. Сонм полувероятных случайностей стал телом огромного, как скала, факта. Коцак же смотрел поверх руля и напряжённо молчал. Слова… Их копилось всё больше…

— Видишь ли, она мне предсказана, — не выдержал Коцак, — только она двенадцатая может сделать меня счастливым. Она ещё не до конца понимает свою избранность, но я помогу, я научу её понимать себя и меня.

Он вытащил из бардачка декоративно изогнутую фляжку и сделал несколько сильных глотков.

— Вадим, сверни чуть-чуть в сторону, обойди наше счастье. Ведь ты, я знаю, хочешь его для Дианы. Она уже страдала от поэтических обещаний, а я дам ей возможность играть. Тебе тоже надо поверить — вместе с нами…

Коцак бубнил словно шаман, не переставая смотреть поверх руля на кирпичную, облицованную розовой краской, стену соседнего дома, как будто и её хотел убедить в том, чему сам верил при помощи виски. Наконец мне надоело слушать этот пьяный миф и специально заморозив голос, я громко сказал:

— На твоей части неба впервые зажглась такая звезда, но знай — ей будет жутко одиноко там под твоим презрительным и назойливым взглядом.