Хоуппанк и соларпанк. Вспомнив о киберанке, несложно догадаться, что речь идет о жанрах научной фантастики, точнее — спекулятивной фантастики. Переводы первых составных: «надежда» и «солнечный» — тоже ведут нас в правильном направлении. Да, это фантастика, и наконец-то — не антиутопичная! Они теснят киберпанк, такой вездесущий, неизбежный, неоновый, нуарный и безнадежный, при этом возвращая этой их общей второй составляющей больше смысла. Вместо растиражированной и упрощенной версии панка как лишь нигилистического, отрицающего будущее и разумность попыток изменений — восстанавливается ипостась панка, отличающаяся сознательностью и требованиями радикальных перемен, анархо-панка Crass и The Ex. Это особенно приятно. Но еще приятнее то, насколько далеки они от гримдарка, в котором «только война».

Преподавательница Алисса Халл в публикуемой статье рассказывает об этих других видениях будущего и об особой необходимости в них — неапокалиптичных, неантиутопичных — сегодняшних детей и подростков.

Работа над переводом: ииван кочедыжников и стася кхукхуренко для taste the waste

Оригинал: Hopepunk and Solarpunk: On Climate Narratives That Go Beyond the Apocalypse

«Мои учени_ки не могут или не хотят обсуждать изменение климата. Они слишком привилегированны/заняты своими телефонами/просто не заинтересованы». Я слышу такое от некоторых моих коллег-педагогов чаще, чем хотелось бы.

Разумеется, эта молодежь — эти подростки, это поколение Z — не хочет обсуждать это с нами. Мы буквально (буквально) просим их встретиться лицом к лицу с собственной смертностью.

Несмотря на невероятный массовый энтузиазм, который мы сейчас наблюдаем вокруг возглавляемого молодежью климатического движения — забастовки в школах, протесты ООН, гнев и проницательность таких детей и подростков, как Грета Тунберг — многие из моих учени_ков слышат слова, что «у нас есть 18 месяцев, чтобы справиться с изменением климата, иначе будет уже слишком поздно», и думают, что через 18 месяцев они умрут. Может быть, именно эта мысль вдохновляет их присоединиться к молодежным климатическим движениям или к Extinction Rebellion; или — что более важно — может быть, эта мысль парализует их, обезболивает, держит в стороне, держит в спячке.

Я объясняю им, что планета не собирается самопроизвольно воспламениться в ближайшие 17 или 18 месяцев, если мы не «решим» проблему изменения климата. Как ученая и преподавательница естественных наук, я признаю, что признание неопределенности, присущей любому научному начинанию, включая науку о климате, рискует придать власть диссидентам-отрицателям. Но выбор (даже если это вынужденный выбор) глобального потепления на 1, 2, 3 или 5 градусов никогда не был научным: это социально-политический выбор, опирающийся на науку. Это выбор между тем, каким мы хотим видеть будущее, и тем, чем мы можем пожертвовать и насколько быстро, чтобы добраться туда.

Нас постоянно засыпают сообщениями о «климатической катастрофе», «катаклизме» и «апокалипсисе» (мой наименее любимый). Мы сейчас находимся в кризисе, и нам нужно, как говорит исследовательница-экофеминистка Донна Харауэй, «оставаться-с-бедой». Для этого нам нужны нарративы, не вызывающие наивного оптимизма относительно будущего нашего вида и других, населяющих эту планету вместе с нами. Нам отчаянно нужны нарративы, которые двигаются в обход апокалипсиса как конечной точки, не только потому, что уже есть люди и общества, ежедневно живущие в видении западным миром климатического апокалипсиса, но и потому, что взгляд на климатический кризис как на апокалипсис может только вдохновить беспомощного на ожидание этого внезапного прихода пост-апокалипсиса, который оторвет уже прошлое от будущего.

Климат — это не погода, погода — это не климат, и мы не делаем себе никаких одолжений, думая, что климатологи могут дать нам достаточно оптимистичный или апокалипсический прогноз для нашего почтового индекса через 18 месяцев или 5 лет. Вместо этого нам нужны истории, демонстрирующие множество возможных будущих, от мрачных до полных надежд.

Нам отчаянно нужны нарративы, которые двигаются в обход апокалипсиса как конечной точки.

Здесь я как писательница и читательница обращаю взгляд на спекулятивную фантастику, на жанр, который заигрывает и с вариантами настоящего, и с вариантами будущего. Сопротивление тенденции апокалиптического, антиутопического климатического будущего вдохновило спекулятивный поджанр «соларпанк», который вырос из постов в социальной сети Tumblr в начале 2010-х годов. Соларпанк как образ жизни и культурное движение фокусируется на зеленых и экологичных будущих, ставших возможными благодаря устранению энергии ископаемого топлива в пользу солнечной энергии и биодизайна. Он может быть утопичным полностью или нет, но, безусловно, стремится быть красивым, зеленым и красочным, с эстетикой, которая часто сочетает в себе элегантность ар-нуво и природность пермакультуры. Хотя соларпанк как жанр еще не захватил читателей спекулятивной фантастики так же, как сделали его предшественники киберпанк и стимпанк, такие сборники рассказов, как «Вес света» (изданный Центром науки и воображения Государственного университета Аризоны) и «Санволт», и такие писатели, как Эндрю Дана Хадсон, представили убедительные видения будущего.

Хоть я и нахожу варианты моды, архитектуры и энергетики соларпанка вдохновляющими, я ищу нарративы, которые предлагают что-то помимо абсолютного оптимизма или полного отчаяния. Познакомьтесь с хоуппанком! Термин «хоуппанк» был придуман Александрой Роуланд в 2017 году для описания жанровой фантастики, которая является противоположностью вечно популярному гримдарк-умонастроению «все-отстой-и-все-ужасно». Хоуппанк-истории не ориентированы конкретно на климат и, что более важно, не влекут за собой необходимость обнадеживающих миров. В эпоху Трампа этот основной акт распространения на другого человека доброты, а не презрения или колкости, становится политическим нарративом, и его можно найти в трудах писател_ьниц спекулятивной фантастики, в частности, Бекки Чемберс и Кэт Рэмбо. («Если это продолжится: Научно-фантастическое будущее сегодняшней политики», антология спекулятивно-фантастических рассказов под редакцией Рэмбо, опубликованная в марте 2019 года, сформировалась из ее «ярости, горя и надежды».)

Спекулятивной литературе не помешало бы расширить спектр предлагаемых климатических будущих: включить — помимо антиутопического, апокалиптического и гримдарк-будущих — те, где в условиях меняющегося климата все еще необходим хоуппанк и даже оптимистические будущие солар-панков. Мне кажется, что я ценю хоуппанк, потому что он разрешает нам потепление в 3 или 5 градусов — с чем мы можем справиться и как нам это узнать? — и это означает: мы, вероятно, потеряем что-то (виды, дома, людей), что собирались спасти.

Нарративы, которые мы создаем, истории, которые мы сами рассказываем, должны отдавать должное тому, что, несмотря на научный консенсус в отношении того, что атмосфера нагревается в результате наших выбросов от ископаемых видов топлива, многие аспекты и масштабы изменения климата остаются неопределенными. Написание неапокалиптических нарративов об изменении климата может расчистить место — интеллектуально и эмоционально — для наших неудач, для их скорейшего воздействия. Что-то будет потеряно, многое уже было потеряно.

Я хочу сказать своим учени_кам: «Даже если уже слишком поздно, мы пока не можем этого знать», потому что боюсь, что они все равно сдадутся.

*

Одна из мрачнейших и в то же время самых воодушевляющих книг, которые я прочитала за последнее время, — «Город Темной Рыбы» («Blackfish City»), спекулятивный роман о ближайшем будущем, мир которого сам автор Сэм Дж. Миллер назвал «реалистично ужасающим». Он мрачен, потому что будущее, которое предлагает — темное, безысходное и тем не менее время от времени пригодное для выживания в соответствии с концепцией Роуланд о хоуппанке.

Хоуппанк-истории не ориентированы конкретно на климат и, что более важно, не требуют миров надежды. В эпоху Трампа этот основной акт распространения на другого человека доброты становится политическим нарративом.

Где-то между Гренландией и Исландией плавает город Каанаак, спроектированный работать на метане, производимом из городских отходов, и разделенный на районы-рукава, расходящиеся из центра, содержащие различные слои общества. Рукав 1 — для самых богатых и могущественных, сверхзажиточных, которые избежали самых страшных климатических опустошений и основали город прежде, чем обрели анонимность, чтобы защитить себя и свое богатство; Рукав 8 — беднейший и самый переполненный. Это город глобальных беженцев, которые спасаясь от войн за водные ресурсы, повышения уровня моря и религиозного фанатизма, приезжают в Каанаак. (Какие-нибудь из этих кризисов звучат знакомо?) Принятие решений в городе происходит с помощью искусственного интеллекта при лишь незначительном участии людей-руководителей.

Нарратив — мозаика из разных персонажей; мы следуем за помощником второстепенного политика, бойцом местного босса мафии и курьером, пытающимися выжить в жестокой апатичной системе. Их ежедневные акты сопротивления — это просто существование, существование в качестве квир-людей, небелокожих, пока они не оказываются связаны друг с другом попытками остановить болезнь, известную как «перебои». Перебои — болезнь несоответствующих воспоминаний: тревожащих обрывков памяти, которые не являются их собственными. Вопросы «чьи» и «как» становятся одним из центральных пунктов сюжета «Города Темной Рыбы».

Эти персонажи назначены не невидимой рукой. Никто из них не альтруист. Они довольно обычные по своей природе. Подобно климатическим активистам, вышедшим на улицы в последние дни, месяцы и десятилетия, их желание осуществить глубокие преобразования в Каанааке мотивировано признанием (и, возможно, историческими знаниями) того, что они живут в сообществе, где ресурсы скудны, а сотрудничество имеет первостепенное значение. Они не первопроходцы сопротивления, но скорее извлекают выгоду из триумфов и неудач предыдущего поколения.

Каанаак ужасен, равно как и причины, каким образом и почему он существует — и тем не менее это мир, в котором персонажи, создающие семя сопротивления богатым акционерам Рукава 1, — квир-, небинарные, небелые люди без извинений и оправданий — или все три сразу; история не дает объяснений, почему они таковыми являются и просит ли объяснений общество, окружающее их. Строительство мира в «Городе Темной Рыбы» делает то, что часто является субтекстуальным, подразумевающимся в основных дискуссиях о климате (раса, гендер, сексуальность) явно текстуальным, буквальным; маргинализованные группы, особенно бедные и люди с другим цветом кожи, особенно на Глобальном Юге, выносливы и будут продолжать терпеть больше трудностей, чем те из нас, что белокожи, среднего класса и живут на Глобальном Севере. Видеть в авангарде движения сопротивления коллектив персонажей маргинализированных идентичностей, противодействующих системе, которую они считают несправедливой — убедительное свидетельство этой реальности.

Я хочу сказать своим учени_кам: «Даже если уже слишком поздно, мы пока не можем этого знать», потому что боюсь, что они все равно сдадутся.

Я хочу, чтобы мои учени_ки читали эти книги. Я хочу, чтобы они знали, что у них будет будущее — если мы будем работать над ним, вместе, сейчас. Я хочу, чтобы у них были книги, которые освободят пространство для разговора о горе, о провале и о будущем.

Меня вдохновляют многие члены этого грядущего поколения. Они просыпаются гораздо быстрее и объединяются в группы с гораздо большей храбростью, чем я и мои товарищи-милленниалы. Но я подозреваю, что некоторые все же по понятным причинам боятся вступать в бой. Признать, что изменение климата здесь, что оно изменит их жизнь, означает принять конец этих жизней. А это конец: определенного образа жизни; определенного мышления; но это не Конец.

Нам нужны истории, чтобы вести их — нас — за пределы.