Начав публиковать переведённые отрывки из «Симулякров и симуляции» под никнеймом Exsistencia, к текущему моменту Алексей Качалов стал главным переводчиком Жана Бодрийяра на русский язык. Француз мог бы оказаться куда менее доступным для отечественного читателя мыслителем, если бы не энтузиазм Алексея, а поэтому Insolarance не мог не поговорить с ним.

Как Бодрийяр появился в русскоязычной интеллектуальной среде, почему обрёл популярность и что о нём знают немногие — обо всём этом в дискуссии Алексея Кардаша и Алексея Качалова.

Алексей, вы известны в интеллектуальных кругах, как популяризатор и переводчик Жана Бодрийяра. Во многом вокруг этой фигуры и будет строится сегодняшняя дискуссия, а поэтому предлагаю начать с истоков. Помните ли вы, когда и как услышали о Бодрийяре? Что подумали о нём впервые?

Как и миллионы молодых людей моего возраста, впервые я не услышал, а увидел крупным планом книгу Бодрийяра «Симулякры и симуляция» в фильме «Матрица». Хотя идея иллюзорности мира одна из древнейших, но в «Матрице» это было настолько убедительно и современно подано, что фильм произвел онтологическое потрясение. Это потом в «Матрице» обнаружили огромное количество всевозможных отсылок, прямая была лишь одна — «Симулякры». Как и многие, я бросился искать книгу, но в то время на русском из Бодрийяра не было вообще ничего. Хотя после «Матрицы» те же «Симулякры» перевели на десятки языков во всем мире, но только не у нас. Интернета тогда в России тоже, фактически, не было, так что о Бодрийяре на некоторое время пришлось забыть.

Вспомнил я о нем, когда мне понадобился теоретический материал для моего романа. Просто вбил в поиск ключевые слова, выпал некий текст, начал читать — оказалось Бодрийяр. Некоторые его работы к тому времени всё-таки перевели, и я просто прилип к монитору, запоем прочитал все, что было на русском (позднее многое читал в оригинале, но это отдельная история) — настолько все это согласовывалось с моими собственными ощущениями.

К тому же, Бодрийяр мне очень напомнил Ницше, которого я всего прочел ещё в юности. Как оказалось, не случайно. Ницше для Бодрийяра всегда оставался главным философом (за исключением временного увлечения марксизмом). «Меланхолический Ницше» — наиболее верный из всех навешанных на француза титулов, у них с немцем много общего: с одной стороны зашкаливающий гиперкритицизм, а с другой — необычная для философских трактатов поэтичность. В общем, я принял Бодрийяра сразу и безоговорочно. Именно потому, что он один из тех мыслителей, кто оказал непосредственное влияние на окружающую действительность. К примеру, как до Маркса мало кто знал, что живет при капитализме, так и до Бодрийяра мало кто знал, что живет в обществе потребления, в постмодерне, в гиперреальности, в мире тотальной симуляции и виртуализации, в интегральной реальности (самое актуальное определение, данное Бодрийяром в его последней книге). В отличие от Ницше с Марксом, Бодрийяр не породил таких мощных идеологий как фашизм или коммунизм, но именно потому, что в постмодерне происходит крушение всех идеологий и метанарративов. А уж в сокрушении Бодрийяр преуспел больше других.

Скажем так, существует камерная философия для философов, и она, несомненно, важна. Но есть и прикладная философия, имеющая не только теоретическое, но и чисто практическое значение. Бодрийяр интересен именно этим. Он и теоретизирует лишь с той целью, чтобы понять, как все это можно изменить. Если бы меня спросили, кто такой Бодрийяр одним словом, я бы сказал — революционер.

Получается, что переводить вы начали исходя из чистого интереса, который уже после был обрамлен работой с издательствами?

Так и было. Очень хотелось прочесть именно «Симулякры и симуляцию». Но книгу так и не перевели. Как потом выяснилось, из–за странной позиции французских правообладателей. Во Франции права на книги принадлежат издательствам, а не авторам. Французы либо требовали большие деньги за свой главный хит, либо просто не желали, чтобы русскоязычная аудитория ознакомилась с книгой (и это не единичный случай).

В общем, я планировал просто прочесть книгу, но понял, что не читаю, а перевожу. Это всё-таки не газетная статья и для осмысления лично мне гораздо удобнее воспринимать текст на родном языке. Так начал вырисовываться черновик. А затем я подумал, что кроме меня ещё очень многие ищут эту книгу, и начал выкладывать перевод прямо в Живой Журнал (тогда это был очень популярный ресурс). С каждой главой читателей становилось все больше и больше, и они требовали продолжения, даже деньги перечисляли, лишь бы я не бросил начатое.

Вообще, меня поразила реакция сети. Я, конечно, знал, что это одна из самых долгожданных (в прямом смысле) книг на русском, но такого ажиотажа вокруг философского труда как-то не ожидал. Черновик тут же растащили по всем онлайн-библиотекам, разобрали на цитаты в соцсетях и на форумах, включили в различные списки для обязательного прочтения, различные топы, начали ссылаться в научных работах. Короче, книга, даже еще до окончания перевода, стала модной у нас (догнали-таки остальной мир). Количество посещений и скачиваний в совокупности быстро перевалило за сотню тысяч (сейчас уже порядка полумиллиона). В общем, этот проект в сети стал событием.

Перевод похвалил Дмитрий Кралечкин и вот тут на меня уже вышли издатели. Сразу пять издательств пытались договориться с французами, но это удалось сделать лишь Олегу Вавилову при содействии «Рипол-Классик». На сговорчивость французов повлияло, в том числе и то, что перевод все равно уже был в открытом доступе. Так книга, предвосхитившая виртуальную реальность, в русском варианте сама вышла из интернет-матрицы. Затем она повторила успех уже в офлайне, и мне стали предлагать перевести и другие работы Бодрийяра.

Существует мнение, что французские тексты, например, как у Жака Лакана — это в значительной мере непереводимая игра слов. Касаемо Бодрийяра, есть ли в его оригиналах что-то труднопереводимое на русский язык? Есть ли особенности которые теряются в переводе?

Игра слов у всех французов не случайна. Это последствия лингвистического поворота и лингвофилософии в широком смысле. У Бодрийяра игра слов имеет особое значение. Потому что у настоящего, «аналогового» языка появился конкурент — «цифровой», компьютерный язык. Если в последнем игра слов невозможна — это просто ошибка, то в настоящем языке — это поэзия. Бодрийяр, как и Ницше, был поэт, об этом не стоит забывать при его чтении. Поэзия, игра слов, тропы — это то, что не позволяет компьютерному языку поглотить настоящий. То есть даже на этом уровне у Бодрийяра существует противостояние реального и виртуального. При переводе на передачу всей этой игры слов уходит очень много времени. По счастью, литературный русский язык возник во многом благодаря литературному французскому. Эти два языка вполне равнозначны (в отличие от ущербного английского). Это облегчает задачу. Ну, а там, где невозможно подобрать аналоги, на помощь приходят слова оригинала, заключенные в квадратные скобки (эту фишку я позаимствовал из научных работ). То есть потерь при переводе я стараюсь избегать.

Кроме игры слов, еще одной особенностью любого бодрийяровского текста является то, что его структура построена всего на десятке ключевых терминов. Причем в каждой новой книге в термины он превращает зачастую самые обычные слова. Сложность в том, чтобы при переводе добиться их единообразия — иначе рушится вся структура. Еще сложнее, когда в оригинале эти ключевые слова-термины многозначны и Бодрийяр всячески обыгрывает эту многозначность. К примеру, в «Симулякрах и симуляции» самым сложным оказался перевод одного из таких структурообразующих слов-терминов «dissuasion». Более подробно на этом я останавливаюсь в предисловии к новому переводу книги, которая, надеюсь, выйдет в этом году.

Отдельное внимание стоит обратить на важнейшее для всей философии Бодрийяра слово «реальность». Дело в том, что для обозначения реальности Бодрийяр использует три разных слова. Словом «réalité» (собственно «реальность») он обозначает реальность как представление о ней, так называемую «объективную реальность», и обычно это слово имеет отрицательную коннотацию. Слово «réel» («реальное») он использует, в основном, с положительной коннотацией, как противопоставление «реальности». А словом «vérité» он обозначает «реальное положение дел», «реальность как она есть», «действительность», «достоверность», «подлинность», «истинную, настоящую реальность». К примеру, с учетом этого, знаменитый эпиграф к «Симулякрам» можно перевести как: «Симулякр — это вовсе не то, что скрывает собой реальность, — это реальность, скрывающая, что ее нет. Симулякр — это реальность».

К вопросу о камерной философии. Бодрийяр — это несомненно сверхпопулярная фигура в общеинтеллектуальном и медийном пространстве, но в академических рамках он сейчас не кажется востребованным. Соответственно, не возникает некоего продолжения его философии, как например у Делёза, от мысли которого рождена значительная часть современной континентальной философии.

Как вы думаете, почему так произошло? Можно ли вообще «продолжить» Бодрийяра? Даже если и не говорить о продолжении, то может быть, Бодрийяра можно интересно интерпретировать?

Академических кругов сам Бодрийяр старался всячески избегать. Он не причислял себя ни к какой-либо школе, ни к какому-либо течению, а когда это делали за него, он категорически сопротивлялся. Демонстративно порвал и с марксизмом, и с фрейдизмом, и с постструктурализмом, и с постмодернизмом. Он отказался от звания профессора и вообще считал, что Университет (в широком смысле этого слова) деградирует, буквально: разлагается как труп. При этом его лекции случайные прохожие путали с рок-концертами — настолько был велик ажиотаж вокруг них. Но после смерти в академических кругах вздохнули свободно и постарались забыть о Бодрийяре. Как раз потому, что его невозможно классифицировать, каталогизировать, интерпретировать.

Для академической среды он был неудобен во всех смыслах. Но поколения меняются. На Западе выходят новые исследования. Одна из последних книг с весьма выразительным названием «Назад к Бодрийяру». У нас также наблюдался спад, но новые переводы сделали свое дело и лекции о Бодрийяре вновь пользуются приличным спросом. Есть и попытки интерпретации. Лично я считаю это лишним. Вот Гегелю был необходим интерпретатор, и он нашелся в лице Кожева (Маркс — это особый случай). А Бодрийяр абсолютно самодостаточен. Он сам все вполне внятно сказал, да еще и повторил. Он не нуждается ни в интерпретации, ни в продолжении. Просто потому, что все по-прежнему продолжается: и тотальная симуляция, виртуализация, да и общество потребления никуда не делось. Что тут еще можно добавить?

Продолжатели появляются, когда эпоха того или иного мыслителя заканчивается. Эпоха Бодрийяра не закончилась и заканчиваться не собирается. Ведь закончится она может лишь концом света. Вернее, концом конца света, в терминах Бодрийяра — окончательным решением. К высосанному из пальца «метамодернизму» всерьез относиться нельзя. Если в нем и есть что-то интересное, то это как раз переиначенный Бодрийяр. Честнее было бы просто причислить его к метамодернистам, раз уж без него никак. Тем более, что его уже причисляли и к постпостмодернистам и к сверхпостмодернистам — а ведь это два из трех вариантов названия метамодернизма. Но вот как раз такого «продолжения» Бодрийяр явно не заслужил.

В общем, «академизация» Бодрийяру не грозит, и слава богу. Он всегда подчеркивал свое простонародное происхождение, пусть и остается народным философом.

Забавно, что в Википедии среди «продолжателей» Бодрийяра указаны Вачовски со своей «Матрицей», Пелевин, которого из русскоязычной версии почему-то убрали, как и Шнурова. Я бы добавил ещё создателей сериала «Черное зеркало» и Эндрю Никкола: его фильм «Симона» — лучшая «экранизация» Бодрийяра, а «Шоу Трумана» сам философ приводил в пример в качестве иллюстрации симуляции. Бегбедер также испытал сильное влияние, а у Пелевина полно цитат из Бодрийяра. К Шнуру можно относится по-разному, но бодрийяровщина в его творчестве очень заметна. А еще есть целое направление в современном искусстве — симуляционизм (впрочем, симуляционистов Бодрийяр разгромил на выставке в свою же честь). То есть идеи француза находят свое продолжение в сфере творчества, а не в академической среде.

При этом, у популярности мыслителя есть и негативная сторона. В случае Бодрийяра — это восприятие его исключительно, как автора концепта симулякра. Причём, сам симулякр такими людьми понимается в том определении, которое дано в википедии.

По вашему мнению, насколько важен симулякр для Бодрийяра? Справедливо ли расхожее мнение, что это центральная теория его философии?

Если бы об обществе потребления не написал Бодрийяр, об этом написал бы кто-то другой. Возможно, позже, возможно, хуже. Да тот же Фромм спустя шесть лет после Бодрийяра вернулся к изобретенному им термину. А вот к симулякрам и симуляции Бодрийяр шел очень сложно и долго, и потом не раз возвращался к этой теме. Предсказать важнейший феномен еще только зарождающегося информационного общества — дорогого стоит.

Есть всего два слова, наиболее точно отражающие окружающую нас действительность: симулякры и симуляция. Вот прямо сейчас чем мы с вами занимаемся? Симуляцией интервью. В кармане или кошельке у каждого прямо сейчас есть симулякры, и если бумажные деньги имеют хотя бы оболочку, то электронные все чаще не имеют даже носителя. С тех пор как деньги перестали быть обеспечены золотом — они стали чистыми симулякрами без какого-либо референта в реальности. Вот я сейчас открою холодильник, а там ничего кроме симулякров продуктов нет. Разве что кусок свежего мяса. Так и тот кусок индустриально выращенного животного, то есть животного-симулякра. Да и сам холодильник — симулятор погреба или ледника. А если выйти в интернет, а если, не дай бог, включить телевизор — куда ни плюнь, всюду симулякры и симуляция. Другое дело, что это слово в обыденном понимании превратилось в ругательство, хотя просто по определению не может нести оценочного суждения. Симулякр — это просто данность, всего лишь объект гиперреальности и продукт симуляции, не случайно в название книги вынесено оба этих слова. А в эпиграфе прямо сказано: «Симулякр — это реальность».

Насколько симулякр важен для Бодрийяра сказал он сам. На похоронах Деррида Бодрийяр произнес замечательную речь. После чего к нему подошел журналист и сказал: «Очень многие, возможно, только сейчас узнали, кто же такой был Деррида. Но когда умрете вы, о вас сказать уже будет некому (кстати, так и получилось). Поэтому не могли бы вы заранее сказать кто такой Бодрийяр?» «Я есть симулякр самого себя», — последовал ответ.

Очень важные слова о симулякре Бодрийяр сказал в «Совершенном преступлении»: «К примеру, вы выдвигаете идею симулякра, при этом не веря в это полностью, и даже надеясь, что реальность ее опровергнет. Сама же реальность, как кажется, не склонна возражать, совсем наоборот — дает свободу действия всевозможным симулякрам. Присвоив идею симулякра, отныне она парирует удары со всей риторикой симуляции. Когда подтверждается самая циничная, самая провокационная гипотеза — это очень хитрый трюк, потому что вы оказываетесь обескуражены плачевным подтверждением своих слов беспринципной реальностью».

То есть теория симулякра была провокацией, чтобы вызвать ответную реакцию реальности, а та просто легла под эту теорию. «Реальность — это сука!» — в сердцах восклицает Бодрийяр. И предлагает парадоксальное решение: нужно уничтожить основу симуляции — реальность. Если нет реальности, то нет и ее симуляции. В этом и заключается совершенное преступление. Это, конечно же опять провокация, но она снова срабатывает (и снова не так, как хотел Бодрийяр). Реальность не то чтобы самоустраняется, она интегрируется в виртуальную реальность, в гиперреальность. В своей последней книге «Понимание зла» Бодрийяр обозначает все это термином «Интегральная реальность», то есть реальность, включившая в себя все виды реальности.

Если в «Симулякрах» Бодрийяр писал, что надо спасать реальность от симулякров, в «Преступлении» попытался убить эту самую реальность, чтобы вместе с ней избавится от симулякров, то в «Понимании зла» он заявляет, что теперь надо спасать симулякры. Он сравнивает их с хищниками в мире животных. Они нужны для того, чтобы контролировать ту или иную популяцию от непомерного роста. Как безобидные кролики в Австралии без хищников превратились в злостных вредителей, так и реальность, интегрировав в себя все негативное, сама становится злом. Но в интегральной реальности абсолютно непонятно, где реальность, а где ее симуляция (привет, метамодернизм). Поэтому и нужно спасать симулякры. И Бодрийяр вновь предлагает последнее парадоксальное решение. Не буду пересказывать всю книгу, надеюсь, что она все-же выйдет на русском. Факт в том, что идея симулякра не давала покоя Бодрийяру до самой смерти, а теперь она не дают покоя всем остальным.

Отходя от расхожих мнений, есть ли что-то важное о Бодрийяре, что при этом знают немногие? Или на что немногие обращают внимание?

Есть две вещи, о которых Бодрийяр упорно твердит от книги к книге, но на которые столь же упорно не желают обращать внимание. На одну по политическим причинам, на другую, так скажем, по академическим.

Для начала опровергнем один из ложных мифов о Бодрийяре, который сейчас существует только в русскоязычном пространстве. Очень режет слух, когда известные лекторы, вслед за русской википедией повторяют, что Бодрийяр не участвовал в событиях Красного мая (социальных протестах 1968 года во Франции). Миф этот родился из интервью, в котором Бодрийяра спросили «какое он принимал участие в последней французской революции?». То ли в шутку, то ли с обидой Бодрийяр ответил: «Да никакого». Позднее это появилось во всех англоязычных энциклопедических статьях о нем. И лишь когда лично знавшие Бодрийяра французы (на русском вообще есть лишь одна биографическая статья Алена де Бенуа) возмутились, это «никакого» исправили. Отличная иллюстрация того, с какой легкостью медиа рождают симулякры и искажают истину.

На самом деле, Бодрийяр принимал самое непосредственное участие в Красном мае и даже был одним из его вдохновителей (или подстрекателей — кому как угодно). Во-первых, в то время он был очень близок к ситуационистам и участвовал в выпусках ряда леворадикальных журналов. Во-вторых, центром Красного мая стал именно социологический факультет Нантера (в то время филиал Сорбонны), где и преподавал Бодрийяр — один из самых известных лидеров студентов Кон-Бендит учился именно там. Перед майскими событиями студентами была выпущена прокламация «Почему социологи?», часть лозунгов из которой перекочевала на улицы. Судя по стилю, Бодрийяр явно приложил к ней руку. Наконец, в недавно опубликованных полицейских донесениях Бодрийяр неоднократно фигурирует как один из явно сочувствующих студентам преподавателей. Также известно, что когда Кон-Бендит стал депутатом Европарламента, Бодрийяр встречался с ним как со старым приятелем и о чем-то очень долго беседовал.

В общем, Красный май — одно из самых главных событий в жизни Бодрийяра. Почти в каждой книге он возвращается к этой немного странной, но тем не менее революции. Анализирует ее и пытается найти новые способы борьбы с тем, что он называет системой. Новые, потому что прежние после Красного мая уже не работают. Один из важных постулатов Бодрийяра в том, что протесты и массовые возмущения лишь укрепляют систему, на разрушение которой они якобы направлены. А если вдруг оппозиция исчезнет, то власть будет вынуждена ее симулировать, галлюцинировать (что мы сейчас и наблюдаем).

Единственно действенными он называет фатальные стратегии, которые заключаются не в борьбе с существующей системой, но в возведении всего в энную степень, выведении за свои собственные пределы, доведении до абсурда, экстаза, до полного или фатального («более финального, чем финальность») конца. Кстати, подобную стратегию Бодрийяр предлагает еще в «Обществе потребления» — единственное в чем он упрекает это общество, так это в том, что оно недостаточно потребляет для того, чтобы самоуничтожиться.

«Эта революция не будет символической, ослепительной и субъектной, а будет неясной, темной и иронической. Она не будет диалектической, а будет фатальной». Так Бодрийяр говорил о постмодернистской революции и постмодернизм в течение пары лет представлялся ему как стратегия борьбы с системой. Но система взяла, и сама стала полностью постмодернистской. И лишь укрепилась за счет протеста. Именно в этом причина разрыва Бодрийяра с постмодернизмом — он стал бесполезным. Система переварила его и сделала своей частью. Конечно, Бодрийяр на этом не остановился и продолжал искать все новые способы борьбы. До тех пор, пока власть, субъектная власть, не начала исчезать, а ее место постепенно начала занимать иная власть — власть объекта. Но об этом мы поговорим чуть позже.

Ну и вторая вещь, на которую стараются не обращать внимание. Как только не называли Бодрийяра, куда только его не причисляли. Тогда как он сам всегда прямо говорил: я — патафизик. Если от научных званий он отказывался, то ненаучное звание сатрапа Коллежа патафизики принял с почетом. Коллеж патафизики — это интернациональное сообщество различных деятелей культуры, созданное в 1948 году в Париже как пародия на научное общество со своими секциями, комиссиями, подкомиссиями, церемониями приема, корпоративными торжествами и т. д. Главное правило общества — отсутствие всех правил и полная бесполезность. Коллеж имеет зарубежные отделения, собственный календарь, выпускает «Тетради», «Записки» и другие издания. Бодрийяр был членом этого коллежа наряду с Умберто Эко, Ионеско, Дюшаном и многими другими, включая даже всю Четвертую республику.

Патафизика — по определению Альфреда Жарри, который ввел этот термин, воображаемая наука, посвященная изучению того, что лежит за пределами области метафизики, то есть понятие более широкое, чем физика и метафизика, «соединяющее науку и поэзию». Есть еще одно определение Жарри, которое вполне можно поставить эпиграфом ко всему творчеству Бодрийяра: «Патафизика есть наука о воображаемых решениях, которая образно наполняет контуры предметов свойствами, пока что пребывающими лишь в потенции». Бодрийяр еще со школы был знаком с творчеством Жарри. Он часто использует гротескный образ Папаши Убю в своих текстах. При этом пьеса Жарри «Король Убю», написанная еще в 1894 году, уже имеет в себе все основные черты постмодернизма, отчего сейчас и идет с успехом в нескольких театрах. Учитывая творчество Жарри, всю хронологию постмодерна следует существенно сдвинуть, а истоки постмодернизма Бодрийяра, также как и Умберто Эко, следует искать именно в патафизике. Уж эти двое точно знали откуда ноги растут и что постмодернизм как метод — это просто хорошо забытое старое.

Влияние патафизики на Бодрийяра заключается и в самом методе непрерывного написания текста, без какого-либо плана и набросков. Он просто брал пачку бумаги, садился за машинку и печатал подряд. И словно входил в своего рода транс (чего, кстати, добивается и от своего читателя) — отсюда и его пророчества, как он сам говорил: «Мысль обязана опережать время и события».

Еще один момент в творчестве Бодрийяра, связанный с патафизикой (а вовсе не с постмодернизмом) — это провокация. Его задача не столько высказать истину (потому что в постмодерне абсолютной истины не существует, в лучшем случае существуют сразу несколько истин, но это не точно), сколько заставить своего читателя мыслить, буквально спровоцировать мысль. Нужно заставить читателя возмутиться либо парадоксальностью высказывания, либо противоречивостью изложения (других вариантов также хватает), чтобы читатель воскликнул: «Что он несет!». Вот тут и начинается самостоятельная работа мозга. То есть, если вы чем-то возмущены или полностью несогласны, то это сделано вполне намеренно. Включи мозги, как бы говорит Бодрийяр, — это самое главное.

Кстати, вовсе не метамодернисты первыми заметили, что состояние постмодерна меняется. У Бодрийяра другие формулировки, но вот что он говорит в последнем интервью: «Сегодня, погрузившись в эту интегральную реальность, в этот особый интегризм реальности, реального и рационального, мы живем в мире, который, сам того не ведая, оказался полностью патафизическим!»

Быть может, все же не мета- (то, что после), а пата- (то, что за пределами) модернизм?

В целом, Бодрийяра очень трудно назвать недооцененным мыслителем, но по вашему видению, есть ли аспекты творчества француза, которые не были оценены должным образом или которые оказались в тени популярных концептов?

Их множество, и они настолько разнообразны, насколько был разнообразен сам Бодрийяр. Здесь мне бы хотелось остановится на самом важном. Наиболее значимым достижением Бодрийяра представляется разворот от традиционной философии субъективности к объектно-ориентированной теории. Главный объект и субъект (во французском слово субъект в данном контексте означает предмет, тема, вопрос, сюжет) исследования Бодрийяра — это сам объект. Заголовок его первой книги в оригинале так и звучит: «Система объектов» (во французском слово объект в данном контексте означает и просто некий материальный предмет, и объект потребления, то есть вещь, товар). С самого начала Бодрийяр обращается к таким непрезентабельным вещам как бытовые предметы-объекты, мертвецы, дикари (все это бывшие субъекты, ставшие объектами) и т.д.

В общем, все смотрели в одну сторону — сторону субъекта, а Бодрийяр посмотрел в другую — в сторону объекта.

Ещё тогда он заметил странное взаимоотношение, некое противостояние между субъектами потребления (людьми) и объектами потребления. Это противостояние субъекта и объекта, понимаемых в самом широком смысле, впоследствии и станет его главной темой. Ну, а совершенный им «переход на сторону объекта» позволил Бодрийяру взглянуть на мир и место субъекта в мире совсем по-иному. Далее, с распространением компьютеров, Бодрийяр и сам попытается стать машиной (подобно Энди Уорхолу в «Совершенном преступлении»). Ведь машина, пусть и наделенная искусственным интеллектом, все равно остается вещью-объектом. Собственно, в подобной «объективизации» и заключается секрет Бодрийяра.

Если другие просто констатировали смерть Бога, автора, человека (все это ипостаси субъекта), то Бодрийяр констатирует смерть субъекта вообще, субъекта как понятия, и идет дальше, провозглашая верховенство объекта. Суть «Фатальных стратегий» можно сформулировать следующим образом. Главным различием между банальной и фатальной теориями является то, что в одной субъект по-прежнему считается коварнее, чем объект, а в другой предполагается, что объект всегда коварнее, циничнее, гениальнее, чем субъект, которого он «дразнит» и, наконец, «соблазняет». Тем самым приходит конец классическому отношению субъекта и объекта, когда первый всегда говорил от имени второго. Новый мир — это бессубъектный мир объектов.

Если в первых двух книгах Бодрийяра речь идет о вещах-объектах, в которых погрязло общество потребления, и которые не просто начали навязываться, но и навязывать потребителям модели поведения, чуть ли не образ жизни; если в «Фатальных стратегиях» речь идет о научных объектах, которые изучающим их субъектам навязывают свою специфическую «ироническую» логику; если в «Молчаливом большинстве» речь идет о массах — бывшем народе, потерявшем свою субъектность и превратившемся в объект, то в «Симулякрах» и «Совершенном преступлении» речь идет уже о технических или технологических объектах, наделенных определенным разумом. «В этом вся патафизическая ирония ситуации. Вся метафизика сметена подобным изменением ситуации, когда субъект перестает быть причиной процесса, а становится лишь агентом или оператором объективной иронии мира. Теперь уже не субъект представляет себе мир (“I’ll be your mirror!” [Я стану твоим зеркалом!]), но сам объект отражает [réfracte] субъект, и ловко, с помощью всех наших технологий навязывает свое присутствие и свою алеаторную форму».

Посмотрите сколько прямо сейчас вокруг людей, уткнувшихся в экраны различных гаджетов (включая читающих этот текст). Когда-то Бодрийяр сказал: «Это не вы смотрите телевидение — это телевидение смотрит вас (как вы живете)». Сейчас достаточно заменить всего лишь одно слово: «Это не вы смотрите в гаджет — это гаджет смотрит вас (вашу жизнь)». Причем буквально, потому что в нем есть камера, микрофон, различные датчики и сканеры, в нем есть все ваши фото и видео (и не только в нем, а и в облачных хранилищах). Никакие спецслужбы за вами, конечно же, не следят. За вами следит нечто иное, быть может еще недостаточно разумное, но уже помнящее о вас все, причем даже лучше вас самих. Он знает о вас все: ваш голос, ваше лицо, ваши отпечатки пальцев, ваше местоположение, ваше расписание, ваш круг общения и т.д. Это он интегрирует в себя вас, всю вашу жизнь. Это не вы изучаете объект — это объект изучает вас.

Уже сейчас он не только смотрит и слушает вас. Он может говорить с вами, а может и говорить за вас. Он может подсказывать вам, а может и думать за вас. Да, он всего лишь объект, но субъект ли уже вы?

Что характерно, подтверждением вышесказанного теперь является и сам Бодрийяр. Говоря слово «Бодрийяр» мы на самом деле имеем ввиду ряд объектов носителей того информационного сгустка или, с позволения, симулякра, который был атрибутирован, как «Бодрийяр». То есть, не будет таких объектов, и «Бодрийяра» не будет. Человек в общем-то выступает таким же носителем, как книга или статья в интернете, только биологическим.

Напоследок я хотел бы затронуть следующую тему. Вы упомянули, что изначально хотели использовать Бодрийяра для личного творчества. Это вылилось в то, что вы углубились в творчество этого философа и продолжительное время занимаетесь его переводом на русский язык.

Некоторые переводчики, занятые одним автором иногда выказывают сожаление о том, что их начинают ассоциировать с этим автором, что он затеняет их личные идеи. Спустя все эти годы, кем Бодрийяр оказался для вас? Как его философия и фигура повлияла на вас и ваше творчество? Что изменила?

Стоять в тени Бодрийяра — это честь, на что тут жаловаться. В моем случае Бодрийяр наоборот прояснил ряд моих личных идей и наполнил новыми.

К тому же, перевод — это возможность пообщаться с тем, с кем пообщаться уже нельзя. Бывает восхищаешься, а бывает и ругаешься с автором из–за чересчур заковыристой синтаксической или логической конструкции. Или когда разгадываешь очередную патафизическую провокацию и понимаешь, что автор над тобой посмеялся. Это может происходить и при чтении, но при переводе ощущение присутствия автора совсем иное. Ведь в процессе перевода ты должен попытаться стать его двойником, а в случае с Бодрийяром, я бы сказал, сообщником. Нужно вжиться не только в текст, но попытаться влезть в шкуру самого автора. В определенной степени, отречься от себя, перейти на сторону объекта перевода. Лишь тогда можно выведать все его тайны.

Чему меня научил Бодрийяр? Анализу, тому самому радикальному мышлению, к которому он призывал всех, кто еще способен мыслить. И еще… маркетингу. Ведь это он переосмыслил лозунг: предложение порождает спрос. Недаром реализации своих идей у него учились (а сейчас учат в различных вузах, на факультетах весьма далеких от философии) многие менеджеры знаковых фирм, включая Apple, а также всевозможные маркетологи от политики. Только, в отличии от них, Бодрийяр смог навязать пару своих идей самой реальности.

Я уже говорил, что в первую очередь ценю Бодрийяра за его «прикладную» философию, имеющую не только теоретическое, но и чисто практическое значение.

К примеру, он учит неверию в симулякры и мифы, ведь они существуют до тех пор, пока мы в них верим, или делаем вид, что верим. Изначально слово «симулякр» означало статую бога, им поклонялись, перед ними трепетали. В древнеримских богов давно никто не верит, а их симулякры по большей части уничтожены, и лишь остатки хранятся в музеях. Взгляд на них давно не вызывает никакой веры и трепета. Так же как у меня (надеюсь и у всех читателей Бодрийяра) взгляд на нынешние «иконы» власти, экономики, культуры и т.д. Всё это симулякры и симуляция.

Однако сделать подобное заявление после Бодрийяра легко. Гораздо сложнее определить то, что не является симулякром и симуляцией, а является проблеском реальности, ее кажимостью. Например, для Бодрийяра таким проблеском было падение башен-близнецов (хотя все от него ожидали обратной реакции). Мне запомнилось высказывание Бодрийяра о Курте Кобейне, лидере «Нирваны», последней из великих рок-групп. Симуляция достигла своего апогея в шоу-бизнесе — артисты готовы прикинуться кем угодно, лишь бы получать побольше денег. Все думали, что Кобейн нашел свою «фишку» — суицид, и очень неплохо на этом зарабатывает. Но когда он на самом деле застрелился, все испытали шок. Но шок вовсе не от смерти рок-звезды, говорит Бодрийяр — это дело привычное. Шок от того, что, как оказалось, Кобейн не симулировал: он пел «Я ненавижу себя и хочу умереть» и реально вынес себе мозги. Это тоже был проблеск реальности, а именно реальность и вызывает шок в мире симуляции. Не важно, что ее проблески пробиваются лишь на краю гибели, важно хотя бы их не просмотреть. Недаром Бодрийяр так ждал конца конца света. Потому что только в этот момент мы все смогли бы, наконец, узреть реальность во всей ее полноте.

Впрочем, не всё так плохо, если учитывать одну подсказку Бодрийяра. Да, всё, что прошло через медиум, то есть опосредовано через камеру, микрофон, печать, компьютер и т.д. — уже нереально, а гиперреально. То есть все фотографии, видео и т.д. — симулякры, уже изначально подделки, искажающие действительность. «Информация, которая отражает событие или посредством которой транслируется событие, уже является искаженной формой этого события». Реальное только то, что воспринимается без посредника-медиума, непосредственное восприятие. Только вашу память пока нельзя подделать. Поэтому не стоит полагаться на гаджеты, а стоит полагаться лишь на свои чувства.

Что ещё… Ну вот до Бодрийяра я был довольно политизированным человеком. Но его постулат о том, что протесты и массовые возмущения лишь укрепляют систему, на разрушение которой они якобы направлены, очень сильно на меня повлиял и заставил по-иному взглянуть на оппозицию и вообще политическую борьбу. Мы всегда отстаём от Запада, и у нас власть как субъект еще жива. Поэтому нужно искать иные способы противостояния, или искать тех, кто их ищет. Только таким можно доверять, чтобы не нарваться на очередной симулякр.

Продолжение размышлений Бодрийяра об объекте также весьма продуктивно. Например, их можно использовать для понимания машин с их искусственным интеллектом, что сейчас чрезвычайно важно. Можно использовать для понимания бессубъектных масс. С их помощью можно объяснить нынешнюю «гендерную революцию» и много чего еще. Для себя я уже многое объяснил, но стоит ли этим делиться?

Бодрийяр убедил меня еще и в том, что идея может быть материальной, и иногда лучше промолчать. Получила ли бы такое распространение симуляция, если бы Бодрийяр, как он сам признается, ее не выдумал? Получило ли бы такое распространение общество потребления? Сам капитал, в конце концов? Бодрийяр ругал Маркса именно за то, что тот, детально его описав, по сути, придумал капитализм. Но и сам француз с симуляцией и консьюмеризмом угодил в ту же ловушку. Не случайно последнее написанное им слово было «безмолвие».

Интервьюер: Алексей Кардаш.

Для обложки использовано обработанное фото из личного архива Алексея Качалова, где Жан Бодрийяр подписывает ему книгу.