Цитатный коллаж, отражающий мировоззрение Жоржа Батая и находящий необычные ответы на незаданные вопросы — в авторской компановке Ивана Кудряшова.

О судьбе человека. У меня вырывается стон, как у больного ребенка, над которым склонилась, поддерживая тазик, заботливая мать. Но нет у меня матери, у человека нет матери, а вместо тазика надо мною звездное небо.

Об эстетике. Форма большого пальца ноги сама по себе не имеет ничего специфически уродливого; это отличает ее от других частей тела, например, разинутого рта, обнажающего свою внутренность… Коль скоро благодаря прямохождению род человеческий худо-бедно вознесся над земной грязью, а, с другой стороны, коль скоро высокомерие и спесь всякий раз обращают в прах самые возвышенные порывы, на что невозможно смотреть без судорожного смеха, большой палец ноги, имеющий вид чаще всего довольно нелепый и унизительный, вероятно, выступает неким психологическим аналогом низвержения человека и, следовательно, смерти. (…) Жутко-мертвенный и в то же самое время дерзкий, вызывающий вид большого пальца ноги как нельзя лучше передает этот комизм, выступая ярчайшим проявлением разлада в человеческом теле, что является следствием глубокого взаимного несогласия между отдельными его органами.

О преодолении классики и том, о чем нужно писать. Тематизировалось всё то, что могло бы парализовать идеалистический взгляд греков: агрессивная чудовищность, всплески чувств при виде крови и прочих мерзостей, вопли, всё, что не несёт ни смысла, ни пользы, не даёт ни стабильности, ни надежды и ни в коем случае не вызывает образа приличия: постепенно распад лошади перешёл все границы и принял облик чудовищной психологии народов, живших в состоянии внушения.

О цели и смысле внутреннего опыта. Я хочу вознести мою личность на пинакль [1].

Об ощущении при письме. Когда кассир ловчит со счетами, директор может прятаться за шкафом, подстерегая нескромного служащего. Писать значит ловчить? Не знаю, но знаю наверняка, что директор может явиться в любую минуту, и тогда я сгорю от стыда. Но нет же читателя, который может вызвать такое смятение! А если какой-нибудь умник станет меня обвинять, рассмеюсь и только: боюсь-то я себя.

Об истине. Истина и справедливость требуют уравновешенности, и тем не менее они всегда на стороне жестоких.

Об эротизме. Эротизм без всяких уловок представлен как непосредственное постижение надрыва… Для того чтобы до конца забыться в экстазе сладострастия, нам следует всегда обозначить его ближайшую границу: ужас. Приблизить меня к тому моменту, когда у меня все поднимается от ужаса, позволяя достичь состояния радости, легко соскользающее в безумие, способны не только боль другого человека или моя собственная, — можно сказать, что не существует ни одной формы отвращения, в которой я не видел бы сходства с желанием…. Опасность парализует, но, будучи менее сильной, она может возбудить желание. Мы не дойдем до экстаза иначе как в перспективе смерти, в перспективе собственного разрушения. … Нам следовало бы презирать наслаждение, если бы оно не было этим ошеломляющим превозможением… Бытие нам дано в невыносимом превозможении бытия, не менее выносимом, чем смерть…

О поцелуе. Поцелуй — начало каннибализма.

О поиске глубинно-человеческого. Любимое существо в этом разделенном мире стало единственной силой, сохранившей свою добродетель и способной вернуть теплоту жизни. (…) То потерянное, трагическое, «ослепительно чудесное», что имелось в глубинах человеческого существа, теперь можно встретить только в постели.

О своем детстве. Боже мой, вспоминаю, что прежде всего я был ужасно ленив… Не то, что бы мне нечем было заняться, но, по сути дела, глубочайшая скука в которой я жил, была причиной того, что я был готов на что угодно, лишь бы из этой скуки выскочить! В общем-то, как все дети я был — драчуном. И я хорошо этой помню… Хотя быть драчуном я давно перестал… По росту я был самым маленьким в классе, но постоянно лез драться и меня, более чем часто, били…

О собственном стиле. Я в предельной степени испытываю нужду в создании произведений, носящих характер фрагментов, которые до сего дня составляли выражение моей мысли. Мне видится необходимым делать это именно так, чтобы прояснить тот факт, что это не поэзия, существующая вокруг философии, но, вопреки всему, философия вполне завершенная, также желающая быть антифилософией.

О трансгрессии в искусстве и жизни. Люди отличаются от животных тем, что соблюдают запреты, но запреты двусмысленны. Люди их соблюдают, но испытывают потребность их нарушить. Нарушение запретов не означает их незнание и требует мужества и решительности. Если у человека есть мужество, необходимое для нарушения границ, — можно считать, что он состоялся. В частности, через это и состоялась литература, отдавшая предпочтение вызову как порыву. Настоящая литература подобна Прометею. Настоящий писатель осмеливается сделать то, что противоречит основным законам общества.

О важности секспросвещения. Многие будут воротить нос от этой статистики, но неужели так сложно признать, сколько пользы мог бы принести «Отчет Кинси» [2], посвященный Советскому союзу.

О противоположности праздника и труда. Теперь я ставлю перед собой на стол большой стакан спиртного. Я был полезен, я купил себе стол, стакан и проч. Но этот стол больше не является орудием труда — он служит мне для пития спиртного. Поставив на стол свой стакан, я уничтожил этот стол, или, по крайней мере, я уничтожил труд, который требовался для его изготовления (…) этот стол в этой комнате, отягощенный моей прикованностью к труду, на какое-то время получил своей единственной целью разгул.

О жертвоприношении. Жертвоприношение прежде всего является определенной позицией перед лицом смерти: движение, составляющее его, представляет собой насилие, требующее, чтобы смерть произошла (…) Поэтому жрецы, священники связывали жертвоприношением не только мужество разрушения, но и определенные гарантии против его последствий. Посредством жертвоприношения «люди религиозной смерти» прежде всего представлял единственную последовательно мужественную позицию перед лицом смерти; они единственные были способны превратить смерть в огонь, который не только пожирал человеческую жизнь, но и сообщал ей обжигающий привкус и последний блеск; однако после постоянных отступлений, после многочисленных ухищрений они стали просто «людьми лжи».

Автор текста: Жорж Батай.

Составитель текста: Иван Кудряшов.

[1] Пинакаль — декоративно-функциональная остроконечная башенка на готическом храме, обычно наверху контрфорсов, также на уступах контрфорсов и башен, на коньках и столпах стен.

[2] «Отчеты Кинси» — монография одного из первых сексологов, изучавшая сексуальное поведение людей на основе анонимных опросов.