Insolarance продолжает цикл материалов о метамодерне. Про то, откуда возник и как этот концепт стал популярным благодаря акционизму. Про символическую победу постмодерна и к чему всё это привело — в статье Алексея Кардаша.

Читайте эту и другие статьи на сайте Insolarance:

https://insolarance.com/metamodern-popularity/

Как понять новую эпоху

Ранее мы обратились к философским основаниям метамодерна, но это не единственная составляющая, через которую стоит понимать эту теорию. Равнозначной и, возможно, в чём-то даже более важной является медийная жизнь концепта — контекст возникновения и то, как метамодерн стал популярным. Всё-таки даже на рынке философских идей конкуренция происходит, в том числе, и маркетинговыми методами.

Так как сами академические мыслители не часто имеют время, моральные силы и талант для продвижения своих идей, то нередко возникает некоторая третья фигура, которая «кладёт вишенку на тортик» и доносит идею до тех, до кого следовало бы. Грубо говоря, каждому Лакану нужен свой Жижек.

Так и у Вермюлена и Аккера появился собственный популяризатор — фотограф и деятель искусства Люк Тёрнер, который первым начал прикладывать усилия, дабы приписать себя к волне метамодерна. Ещё в 2010 году Тёрнер создал тематический сайт, а после быстро понял, что «Заметки о метамодернизме» слишком длинный текст для целевой аудитории, да и налёт академической скромности слегка портил ощущения от прочтения. Будучи человеком действия, Тёрнер зарерайтил заметки в утвердительной форме. Получился «Манифест метамодерна».

На дворе был 2011 год, и пока ещё метамодерн интересовал только ближайшую аудиторию — малую часть европейской творческой интеллигенции и арт-критиков. Но, будем честны, для около-философской идеи это уже неплохой результат.

Вероятно, в последующие два-три года после написания манифеста Тёрнер осознал существенную проблему в академических дискуссия о постпостмодерне. Мета-, альт-, гипер- и другие новые модерн появлялись ещё с 90-х, но не закреплялись в интеллектуальной среде. По большей части ввиду того, что сама тематика подразумевает высокий уровень арбитрарности. Каждый новый мыслитель, который брался рассуждать о новой эпохе, понимал, что другие рассуждают о теме в известной мере произвольно, а поэтому возникал вопрос — зачем всерьез воспринимать чужие выдумки, если можно развивать свои?

Добавим к этому предположение о том, что многие мыслители с новыми «модернами» действительно считали, что именно они попали в характерные черты современности и запечатлели это в своих теориях с тем же талантом, что Джеймисон постмодерн. И в итоге мы получаем щедрую россыпь “новый эпох” на любой вкус — альтермодерны, трансмодерны, цифромодерны, гипермодерны и так далее. Но при этом сам по себе вопрос о постпостмодерне в формулировке Хатчеон всё ещё открыт, потому что пока ещё нет причины признать один модерн более релевантным эвристическим ярлыком для описания новой эпохи, чем другой. Пока ещё нет подходящего и общеизвестного слова.

Для входящего в тот момент в дискуссию мыслителя, диспозиция следующая. Философствующая арт-критика признает существование постпостмодерна, но не может определиться с тем, какого именно. Так как всё это ещё и связано с миром искусства и арт-рынком, то витает и некое чисто финансовое напряжение. Всё-таки надо же разобраться под каким ярлыком нам продают настоящее искусство новой эпохи, а под каким пытаются загнать постмодерн, косящий под настоящее искусство новой эпохи. С определенным успехом альтермодерн Николя Буррио набирал популярность по схеме продвижения постмодерна — через творческие и интеллектуальные круги. Тем не менее, никто не смог спрогнозировать одного риска.

Вся эта олимпиада «модернов» происходила по сути в рамках очень небольшого круга людей, условно скажем, интеллектуально-творческого бомонда и причастных. При этом, сама по себе тема осмысления современной культуры, завершения постмодерна и фанатизма от деления культуры на эпохи модернов интересовала куда более широкие слои населения. Что важно, в отличии от философов и культурологов, люди ждали не аргументов или стройных моделей, а некоего вдохновляющего рассказа и способа взгляда на действительность.

Поэтому первый, кто бы догадался продвинуть свой «модерн» на бо́льшую аудиторию, просто задавил бы массой внутреннюю конкуренцию. Непонятно, намеренно или случайно, но Люк Тёрнер сделал именно это.

Расцвет метамодерна

Произошло всё в 2014 году и сразу же в форме прямого действия. Взяв себе в напарники Настю Ронко и Шайю Лабафа, Люк Тёрнер сформировал своеобразный ансамбль вирусных перфомансов.

Внимание привлекалось элегантным ходом — известная звезда блокбастеров занималась якобы провокационным акционизмом и современным искусством. Это выгодно отличалось на фоне рынка акционизма, загруженного множеством людей, про которых более ничего и не скажешь, что они “artist”. Людей изрядно удивляло, почему актёр, которого они видели в «Трансформерах», занимается тем, что обычно делают эксцентричные выпускники колледжа искусств.

В общем-то гадюка фастфуд медиа сладко сцепилась с жабой кричащей современной контркультуры. Как и полагается, пошёл первозданный хайп — акционизм освещали примерно также, как какой-нибудь звёздный скандал. Поэтому все, кто в тот момент интересовались миром кино и массовой культуры, слышали про сии перфомансы, вроде «Я больше не знаменит». Возможно, не все понимали, что «Лабаф сходит с ума» во имя метамодерна, но по ходу дела этот термин дошёл до значительно большей аудитории нежели мог дойти через те каналы распространения, которые выбирали Вермюлен и Аккер, вроде журналов про эстетику и около-академических лекций.

Тут возникает важный момент. Скорее всего акционизм и метамодерн сплелись случайно. Посудите сами, довольно похоже на то, будто бы для Тёрнера это были независимые способы привлечения внимания. Просто когда перфомансы выстрелили, то наконец-то появилась возможность закрепить метамодерн, как значимый тег на арт-рынке, и, что важнее, Тёрнер смог крепче связать своё имя с этим термином. Отдельный момент заключается в том, что творцам нужно как-то концептуализировать своё искусство, чтобы как минимум было что сказать в интервью, а поэтому Люк в какой-то степени действительно вдохновился метамодерном и на протяжении пяти лет всячески старался это в чём-нибудь воплотить. И только в совмещении с акционизмом произошёл яркий успех, который одновременно знаменовал и то, что больше никакого медиа про метамодерн и прочих краткий введений не будет.

Теперь же подумаем над тем, как всё это повлияло на рынок философских идей. Оказалось, что академическим теоретикам новых эпох противопоставить массовой популярности нечего, и метамодерн радикально потеснил все постпостмодерны. Одновременно с этим серьезный интерес к теме с 2015 года начал неуклонно угасать. Метамодерн постепенно становился прерогативой популярных изданий, глянцевых журналов и прочих видеоблогеров.

При этом Вермюлен и Аккер свою долю популярности получили и воспользовались ей в очень специфическом ключе — они начали привлекать в концептуализацию метамодерна других мыслителей, в том числе некогда развивавших иные модерны. Сейчас они стараются сделать из этого зонтичный термин, в котором, как некогда в постпостмодерне, будут уже новые теоретические схватки.

Таким удивительном образом и был исполнен запрос Хатчеон — заменить одно слово на другое и при этом создать теорию новой культурной парадигмы. Как известно, современные проблемы требуют современных решений, а поэтому, довольно логично, что битва за концепцию современной культуры произошла не как кабинетно-публикационные баталии, а как внезапная атака со стороны популярных медиа.

Символическая победа постмодерна

Меж тем с 2015 года Тёрнер оставил метамодерн на теоретической периферии и продолжал акции как самостоятельный объект искусства. Вероятно, повлияло то, что его считают популяризатором и грубым пропагандистом метамодерна на фоне мэтров и авторов — Вермюлена и Аккера. Хотя казалось бы, ключевым моментом было сделать термин популярным, и это сделали Тёрнер, Ронко и Лабаф. Но признание удивительнейшим образом вернулось к изначальным авторам, а репутационные издержки остались исключительно за группой акционистов.

Как мы помним из прошлой статьи, ввиду интеллектуальной парадигмы, к которой принадлежат Вермюлен и Аккер, идеи метамодерна имеют явное левое звучание. При этом авторы не то чтобы раскрыли вопрос, что и кто именно является метамодерном в политике, но упомянули, что к ним относятся лозунги Барака Обамы. На момент написания эссе в 2010-м прошёл всего год с избрания Обамы. Неудивительно, что президента воспринимали как проявление новой эпохи, которая понимает и молодежные тренды, и заскоки дедов, и перерабатывает всё это в истинно современный взгляд на мир.

Любопытно, но в русскоязычной среде политическое звучание метамодерна оказалось непонятым, поэтому он ситуативно привинчивался к любым идеологиям. В то же время на западе концепт изначально был более понятным и привлекательным для людей с пост-социалистическими взглядами. Поэтому медийные родители метамодерна — Тёрнер, Ронко и Лабаф не могли пройти мимо заката эпохи Обамы и избрания Трампа. Они сделали «He Will Not Divide Us».

По сути, это единственная явно провальная акция трио. Задумка состояла в том, чтобы на протяжении президентства Трампа вести постоянный стрим в открытом пространстве, куда могут прийти единомышленники и заявить: «Он не разлучит нас». Подробную историю с политическими коннотациями вы можете прочитать в другом месте, а я подчеркну символизм произошедшего.

Получается, что в глазах метамодернистов на смену прогрессивному Обаме приходит исчадие постмодерна — Трамп, который словно по указке Бодрийяра, не стесняется превращать свою жизнь в реалити, рестлинг и твиттер. И ладно случилась бы только такая небольшая беда, как избрание президента — бравые акционисты уже взялись это исправить, если и не фактически, то метафизически и культурно. Но откуда не возьмись, акцию начали срывать тролли с форчана и, что хуже, они попросту начали гонять метамодернистов с одного места на другое. Перфоманс превратился в посмешище.

Теперь же вспомним пример Вермюлена и Аккера с ослами, которые бегут за морковкой. В нём ослик-метамодернист, даже понимая, что не может догнать заветный овощ, всё равно продолжает бежать на изрядном вдохновении. Совпадение вымысла с реальностью просто поразительное.

Постмодернист же там был описан как осёл, который не реализует себя в политике. И эта аллегория нашла отражение в действительности. Тёрнер, Ронко и Лабаф, как истинные метамодернисты, проводят искреннюю политическую акцию в жанре современного искусства, которую циничным образом деконструируют тролли с форчана, у которых даже нет какой-то единой политической позиции, а есть только желание вдоволь поглумиться над горе-творцами (то бишь, сделать ироничное мета-высказывание о бессмысленности такого рода активизма).

Жалко, что творцы не вспомнили главного принципа метамодерна — осцилляцию и не попытались воспользоваться методами постмодерна и потроллить в ответ.

Впрочем, это уже больше о политической стороне истории, с позиции же культурной интересно, как Тёрнера настигла карма. В его изначальной популяризации метамодерна проглядывались смутные попытки приписать это направление или хотя бы полностью ассоциировать со своим именем. Собственно, в некоторых источниках его по ошибке и называют автором термина. При этом когда Люк начал делать перфомансы, то их начали ассоциировать лично с Лабафом, будто бы это личные инициативы и выдумки бывшей звезды. Ну, а когда же возникли проблемы с имиджем, то почти никто уже и не вспоминал о связи акций с метамодерном.

Если же без шуток, то Тёрнер очень вовремя отправил метамодерн на теоретическую периферию, и провал акции восприняли, как «победу форчана над леволибералами», а не как «победу пост- над метамодернистами». Самое же главное, что не было проведено прямой параллели между леволибералами и метамодерном.

Меж тем, если бы всё увенчалось успехом, то теоретики метамодерна сами бы пошли на сближение. Пока же респектабельного, яркого и удачного примера победы современных западных левых не найдено, а поэтому авторы метамодерна не приписывают к движению даже единомышленников, сохраняя легкую академическую отрешённость. Вероятно поэтому и аудитория не обращает внимание на политические коннотации метамодерна, воспринимая концепт преимущественно как теоретическую жвачку, которую приклеить можно куда-угодно.

Следствия популярности

Подведем итог. Метамодерн стал наиболее популярным концептом постпостмодерна ввиду ненамеренной маркетинговой кампании, на чём в общем-то и закончилась олимпиада модернов. Вероятно, Люка Тёрнера именно то и зацепило, что в метамодерне уделено значительное внимание искусству.

Первоначальную известность термин снискал в среде любителей творчества, студентов и хипстеров. Несмотря на снобизм и скепсис по отношению к метамодерну, большинство исследователей увлечённых темой новой эпохи всё-таки взяли это слово на вооружение. Теперь же попытки продвигать альтернативный «модерн» выглядят, как попытки называть свой продукт «копировальным аппаратом», а не ксероксом.

Произошедшее отлично подчеркнуло смысл дискуссий о новой культурной парадигме. В академическом сообществе повис вопрос о том, что будет после постмодерна (заметьте, таким вопросом мы уже предполагаем, что что-то будет) и различные мыслители пытались занять свободную нишу.

По моему мнению, большинство участников олимпиады модернов понимали, что от них требуется убедительно описать свою рефлексию на тему современной культуры. Но в силу своей деятельности, философам было как-то неловко выдавать полную отсебятину, а поэтому они пытались зайти с позиции, что это не только им показалось, что наступил новый модерн, но и вы сами можете увидеть это в эпистемологии, развитии технологий, искусстве, экономике, политике и так далее. Это желание обезопаситься от содержательной критики и стало усложнением на пути к закреплению слова для обозначения постпостмодерна.

По сути, и у альтермодерна Буррио, и у археомодерна Дугина, и гипермодерна Липовецки, и у всех остальных вариантов теоретическая база примерно одинаковая. Метамодерн же от всего этого отличается тем, что вместо того, чтобы закапываться в философские обоснования и рассуждения, Люк Тёрнер искренне пропагандировал чужой концепт и достиг в этом успеха. С другой же стороны, теперь труднее выдавать массовой аудитории метамодерн за философию, так как всё более очевидно, что он стал функциональным ярлыком в творческой среде, который используется как способ самоидентификации, поддержания группового нарциссизма и придания престижа своему занятию. При этом в последние годы отчетливее становится негативное следствие наивной рекламы Тёрнера — от метамодерна перестали ждать каких-то откровений и в массовой культуре он в большей мере остался как шутка и мем. В этом плане история метамодерна, как направления, напоминает историю меметики, которая регулярно завладевает умами любителей интеллектуального контента, но быстро их отпускает и по итогу существует в виде теоретической приблуды.

Пик популярности метамодерна пришёлся на 2014-2015 год, когда медийная мощь всевозможных СМИ познакомили с этим словом относительно большую, неоднородную и нередко ранее темой не заинтересованную аудиторию. Одновременно с бурно растущим количеством публикаций о культуре нашего времени мы теперь наблюдаем и своего рода паралич мысли — наличие смысловых и содержательных ограничителей, которые регулируют то, что из сказанного о современности будет воспринято, а что будет отброшено.

Таким образом, позаимствованное метамодернистами у Фредрика Джеймсиона, определение культурной парадигмы, как структуры ощущений, раскрывает свою негативную сторону. При таком подходе дальше ощущений не уйти, а поэтому совсем скоро вместо философии новой эпохи начинается мифология.

Автор текста: Алексей Кардаш.

В оформлении использованы работы Evelyn Bencicova.