Страх— это мотор мира живых существ. Опасений и тревог в начале года не меньше,чем планов и мечтаний, особенно когда рядом кризис и война, и, пожалуй, самый смелый поступок в отношении страха — изучить его. Вадим Руднев, доктор филологических наук, филолог, философ, специалист по психоанализу и психиатрии, супруг филолога Татьяны Михайловой. Значительную часть свой творческой и научной жизни он посвятил изучению патологий, укоренившихся в нашем языке. Его книги «Винни-Пух и философия обыденного языка», «Энциклопедический словарь культуры XX века», «Диалог с безумием»,«Словарь безумия» и многие другие стали настоящими интеллектуальными бестселлерами. С ним я поговорила о разных гранях тревоги, страшного и жуткого, а также о том, чего человек будет бояться в будущем.

— Вадим Петрович, как бы вы охарактеризовали человека, в сознании которого много страха?

— В одной из книг французского философа и антрополога Леви-Брюля приводится высказывание первобытного человека о том, что «мы не живем, мы боимся». Чем первобытнее персона, тем больше в ее сознании и подсознании страха. Чем примитивнее общество, тем больше его члены боятся. Адаптивной личности удается справляться со своими кошмарами.

— Почему мы хотим бояться? Зачем нам фильмы ужасов, пугающие стихи и истории, когда реальность и так страшна?

— Мне не очень понятно самому. В отличие от моей жены, я не очень люблю ужастики, но я помню, например, что в детстве у меня была страшная картинка с чудовищем из китайской сказки. Я этой иллюстрации очень боялся. Но я почему-то на ее смотрел. Зачем? Фрейд написал, пожалуй, лучшую работу о природе страшного, и называется она «Жуткое». Там высказывается идея возвращения того, что было вытеснено, через встречу со страшным. Видимо когда-то мне что-то привиделось, и я хотел с помощью своей картинки вспомнить то, что я тогда ощущал. Знаете, самое неприятное, что только бывает в жизни, — паническая атака. Если она случается, то тебе кажется, что ты сейчас умрешь или сойдешь с ума. Поднимается давление, выступает пот, сердце колотится…

После того как со мной произошла паническая атака, я задумался: зачем это переживание нужно человеческому телу и сознанию? Вроде ведь ничего не бывает зря. И у меня возникла идея, что паника — обучение смерти. Люди хотят встретиться с ужасным, чтоб не страшно было потом. В традиционных культурах есть понятие инициации, то есть обряда, знаменующего переход человека на новую ступень развития либо в рамках социума, либо мистического общества. Самое главное, что должно быть в настоящей инициации, — страх. Если инициация не страшна, она не подействует. Я полагаю, что бывают инициации к жизни и инициации к смерти. Есть представление, что со смертью все только начинается и к ней нужно тщательно, ритуализированно готовиться. Известны книги мертвых, например Египетская и Тибетская. Прочитав Тибетскую, совершенно кошмарную, я понял, что такое инициация к смерти. Мне эта книга попала в руки в переводе Цветкова, а он наполнил ее некоторыми православными аллюзиями, и, возможно, еще и поэтому она произвела на меня такое впечатление. Мне было тяжело, страшно, но сквозь мое сознание прошло что-то очистительное.

— Можно ли как-то классифицировать страхи?

— Французский философ и психиатр Жак Лакан считал, что всякий страх — это страх смерти. Даже страх перед безумием, поскольку безумие — психическая смерть.

— Ролло Мэй, психотерапевт и философ, писал о XX веке как о веке тревоги. Что такое тревога, и чем она отличается от страха, ужаса?

— Тревога гораздо более тягостное переживание, чем страх. Тревожась, мы страшимся неизвестно чего. И от нее не сбежишь, тревога во мне. Единственное, что с ней можно сделать, — перевести в какую-то навязчивость. Например, я буду перед сном молиться. Или определенным образом класть подушку. Все ритуалы в культуре призваны упорядочить мир, чтобы избавить человека от тревоги. Об этом Фрейд писал в гениальной книге «Тотем и табу».

— Вы различаете страх и ужас?

— Есть очень хороший текст Людвига Бинсвангера, основателя экзистенциальной психологии, ученика философа Хайдеггера. Книга называется «Бытие в мире». И там описывается история болезни Лолы Фосс. У нее сначала были навязчивости. Потом эти навязчивости перешли в страх преследования. А затем страх преследования перешел в ужас, когда бежать уже некуда. Ужас — это отсутствие альтернативы. Человек, испытывающий ужас, окаменевает. Филолог Владимир Топоров связал слова «ужас» и «узость». Вспоминается комната Раскольникова, похожая на гроб…Ужас — это как в гробу лежишь. Что еще можно сказать об ужасе? В кинокартине «Малхолланд Драйв» Дэвида Линча есть сцена, называемая знатоками фильма «Человек-Овца». Два персонажа сидят в кафе, и один из них говорит: «Я не помню, видел я сон или нет, но мы будто бы уже были здесь, а потом я вышел, повернул за угол, и там меня ждало что-то страшное». Другой говорит: «Давай посмотрим, там нет ничего». Они выходят из кафе, поворачивают за угол и видят чудовище. Один из этих персонажей падает замертво. На мой взгляд, это примерно то, что Лакан называет Реальное. Что такое Реальное, очень трудно объяснить, но, пожалуй, это понятие главное в нашей теме. Известна фрейдовская структура личности: Супер-Эго, Эго и Ид. Лакан осмыслил ее по-своему. По его теории, человеческая психика состоит из Символического, Воображаемого и Реального. Символическое связано с Супер-Эго. Мы получаем наше Символическое от родителей, учителей, власти, общества. Воображаемым Лакан называл Эго, по его мнению, наше «я» находится в сфере фантазии. А вот Ид, сфера бессознательных, низменных желаний, психоаналитик называл Реальное. И Человек-Овца из фильма Линча и есть то кошмарное Реальное, встреча с ним грозит гибелью. Ужас — это реальное.

— То есть Реальное по этой теории — то низменное, что в нас есть, подавленное. И если оно будет каким-то образом выведено наружу, например в виде галлюцинации, то человек может погибнуть. Погибнуть — от встречи с собой.

— Да, меня иногда спрашивали на интервью: «Вы ведь встретили сами себя?». Я отвечал, что, к счастью, нет, поскольку это очень страшно.

— Почему, когда мы говорим о страшном, то в первую очередь в голову приходит что-то мистическое? Вспоминаются вампиры, привидения, оборотни, черти и демоны, ад?…

— Вы знаете, у меня не так. Книга Апокалипсиса с ее бестиарием кажется мне в Евангелии лишней и не очень интересной. Для меня сверхъестественное — нечто детское. В кино меня пугала, например, сцена из фильма Элема Климова «Иди и смотри», когда людей облили керосином и подожгли. Возникает интроекция: «А если бы меня так?».

— Как появляются фобии?

— Специально я не занимался этой темой. Но я знаю: фобией может стать что угодно. Может быть фобия сигареты, чашки, зажигалки… Фрейд использует понятие первосцены, то есть воспоминания или фантазии ребенка о том, как он стал свидетелем полового акта родителей. Я в одной из своих работ ввел понятие микросцены. Что это значит? Происходит что-то незаметное, а потом оно влияет на всю жизнь человека. Например, отец случайно обжег сигаретой мальчика в возрасте полугода, а потом мальчик всю жизнь боится окурков. Возможно, так возникает фобия. Но специально я это — повторюсь — не исследовал.

— Как вы думаете, чего будет бояться человек XXI века? Ушедший XX век был полон ужаса еще на заре, а что ждет нас дальше?

— Когда я писал «Словарь культуры XX века», то интуитивно избегал тем Первой и Второй мировых войн, у меня там нет главы про концлагерь, хотя это тоже стало частью культуры. Вижу, что одна из главных болезней ушедшего столетия — шизофрения — практически излечена. Современные лекарства снимают почти всю симптоматику. Полагаю, самое страшное из того, что останется, — альцгеймер. Как его лечить — никто не знает.

— Что дает художнику вынесение страха на бумагу или кинопленку, описание страшного, его воплощение? Он будет меньше бояться сам?

— Думаю, написать о чем-то и изучить нечто пугающее тебя — один из лучших способов обуздать свой страх. Я много пишу о психозах и безумии, потому что сам всего этого боюсь.