Люди, покрытые пчёлами и люди, покрытые мёдом. Воск на бумаге и на плексигласе, бетонный мёд и голубой мёд. Пчёлы как художественный образ и как создатели арт-объектов. Всё это безусловно относится к апис мелифера — медоносной пчеле, издревле известной человеку. Но вместе с тем всё это имеет отношение и к современному искусству, да и к актуальным проблемам современности. Об этой связи и будет данный текст.

Композитор Карлхайнц Штокхаузен как-то сравнил «Трагедию 11 сентября» с «величайшим произведением искусства», а Славой Жижек прокомментировал это как лучшую иллюстрацию «страсти реального» в искусстве ХХ века. Несмотря на скандальность таких заявлений, очень сложно противиться искушению принять мысль о том, что сегодня самые яркие произведения искусства — это то, что творит сама жизнь, а не художники. Именно поэтому если горящие башни-близнецы — это «последнее произведение искусства ХХ века», то я осмелюсь назвать первым произведением ХХI столетия — еще одно знаковое событие — выживших пчел на крыше сгоревшего Нотр-Дам-де-Пари. Это поистине произведение искусства — подлинное, живое, символичное, дарящее надежду на будущее в пучине множащихся кризисов. И даже сами эти пчелы породы Бакфаст — это тоже своеобразный шедевр селекции, живое произведение искусства. Данная порода пчел почти не роится, совершенно не агрессивна, крайне работоспособна и при этом устойчива к болезням и вредителям.

Собственно, именно этот яркий образ натолкнул меня на обращение к теме пчёл (а также мёда и воска) в современном искусстве. Apis melifera (пчела медоносная) — практически извечный образ в искусстве Европы и Азии [1]. Сколько существует человеческая цивилизация, столько же пчёлы и их продукты присутствуют в мифах, сказаниях и искусстве. Однако интересно то, что из классического образа они превращаются в современном искусстве в тему и инструмент художника. И теперь не только поэты (что было издавна [2]), но и художники в той или иной степени сравнивают себя с пчёлами. Что по-своему парадоксально: ведь художник часто стремится выразить нечто личное, само творчество индивидуально по своей природе, но прибегает он к пчёлам — существам, для которых существует только коллективное.

Итак, какие же интересные идеи можно найти в совриске благодаря этим маленьким труженицам?

Живые, но вечные (мёд и воск)

Чтобы как-то отделить современное искусство (все–таки тема до сих пор дискуссионная), необходимо выбрать точку отсчета. Для нас таковой может стать Йозеф Бойс — он безусловно был одним из главных новаторов в области использования нетипичных материалов в искусстве. Благодаря ему и созданному им течению «Флюксус» мы можем относительно точно зафиксировать рождение перфоманса. И как это ни удивительно, мёд, а также еще несколько материалов (фетр или войлок, топленый жир, солома) занимали огромное место в его творчестве. По сути сам он как художник возникает благодаря этим материалам, и это не фигура речи. Бойс создает личный миф, в котором он после крушения самолета выздоравливает (а по сути: перерождается) благодаря крымским татарам, которые обмазали его тело жиром, завернули в войлок и кормили мёдом.

Впоследствии у него будет две известных работы, с использованием мёда. Первая — это знаменитая «How to explain pictures to a dead Hare» (1965) в которой Бойс, покрывший голову мёдом и золотой фольгой, ходил и разговаривал по галерее с мертвым зайцем в руках. Мёд, нанесенный на голову в этом случае — отнюдь не альтернатива клею, а метафора, которую он сам и пояснил. Йозеф проводит параллель между пчелой, дающей мёд и головой человека, вырабатывающей идеи. Также он скажет: «Мед, несомненно, является живым веществом. Человеческая мысль также может быть живой».

Спустя десять лет он использует мёд в инсталляции «Honey Pump at the workplace» (1977) — «медогонка за работой», которая представляла собой сеть пластиковых трубок, по которым два мощных насоса гоняли две тонны мёда и 200 фунтов жира. Интерес Бойса обусловлен не только личным мифом, но и сильным влиянием системы Штайнера. Последний тоже был заворожен пчёлами и тем, что они создают, что отразилось в нескольких лекциях о пчёлах (они вошли в сборник «Человек и мир. Действие духа в природе»). В вальдорфовских школах (созданы на основе антропософии Штайнера) подчеркивают значимость естественных материалов, например, при создании детской игрушки. И для Бойса мёд, жир, войлок — это прежде всего живые, теплые субстанции, с помощью которых можно говорить о жизни. Мёд равно как воск или жир весьма изменчивы и пластичны, что зависит прежде всего от температуры. Что также становится метафорой изменения мира и общества: оно не только должно быть восстановительным, лечащим, но и тёплым, осторожно-плавным.

Любопытно, что мёд символически очень двойственный материал. С одной стороны, он символизирует солнце и жизнь, так как эта субстанция рождается благодаря живым существам [3] и является для нас прежде всего продуктом питания (то есть поддержания жизни). Кстати, пчёлы с помощью мёда буквально запасают энергию солнца: 80% этого ресурса они тратят на согревание себя и потомства и лишь остальное на питание. С другой стороны, потрясающим свойством мёда является его устойчивость к порче — он не плесневеет, не разлагается, не теряет энергетическую ценность. При раскопке одной из гробниц фараона был найден сосуд с мёдом, который и спустя 4 тысячи лет пригоден к употреблению.

В связи с этим нельзя не вспомнить фотосерию Блейка Литтла под названием «Preservation» (Сохранение/Консервация). По словам самого Блейка идея была обнаружена случайно, но она очень быстро привела его к единой концепции: визуального уравнивания людей с помощью мёда. В этой фотосессии он фотографировал различных людей, полностью покрытых мёдом. Безусловно аналогии с насекомыми, сохранившимися в янтаре более чем очевидны. Арт-критик Кеннет Лапатин, однако, подчеркнул и то, что человеческая плоть, в отличие от мёда — «вечного чистого вещества», склонна к старению и разложению, что позволяет удачно срифмовать их. Он пишет: «Мёд может искажать и усиливать формы, подчеркивать физическое совершенство, вызывать отвращение и предлагать как бессмертие, так и смерть».

Стоило бы отметить, что в отличие от мёда, другой пчелопродукт — пчелиный воск — является одним из древнейших спутников художника. Техника энкаустики возникла еще у древних греков и впоследствии развивалась вплоть до наших дней. И, как и всё связанное с пчёлами, она оказалась довольно устойчивой ко времени. Например, фаюмские портреты 1-3 веков до сих пор поражают насыщенностью цветов. Но нас интересует все–таки современность, поэтому отмечу лишь то, что натуральный воск до сих пор активно используется в искусстве. Я лишь назову пару имен.

Конечно, это Марио Мерц, один из участников «Арте повера» — движения, ориентированного на отказ от эстетики потребительского капитализма. Мерц, начиная с 1967 года, активно использовал бросовые материалы из повседневной жизни, особенно природного происхождения (воск, кожа, ветки, глина), часто соединяя их с политическими или художественными цитатами, выложенными неоновыми трубками. В те же годы Линда Бенглис создавала свои «налитые скульптуры» с помощью воска и латекса, а затем перешла к «торсам», сделанным из полиуретана.

Другой интересный пример — работы Хизер Хатченсон 90х годов, в которых она соединяет акрил, плексиглас и воск (одна из ее работ называется «For The Bees», 1992). Чем-то похожие на картины Ротко композиции Хизер благодаря воску получают очень мягкие оттенки, создающие эффект спокойствия. Возвращение к энакаустике характерно и для других авторов: с ней экспериментируют Миа Вестерлунд Роозен, Мишель Стюарт, Майк Соломон. И практически во всех случаях выбор материала уже выступает как часть сообщения, как например у Майка Соломона (работы воском по бумаге 1992-1994 года, например, Bound Weat, Indian Corn, Honey Comb и другие) воск выступает как старомодный материал, тесно связанный с аграрной эпохой, а потому помогающий исследовать образы 19 века.

Пчелы на крышах (городской мёд).

Художники всё чаще сравнивают себя с пчёлами. И этому есть интересное объяснение. На протяжении ХХ века в искусстве шла своеобразная демифологизация творчества и творца: из избранника муз и носителя талантов он стал частным индивидом, во многом подчиняющимся закономерностям эпохи, академии и цеха. Иными словами, сегодня художник практически немыслим без всей инфраструктуры из галерей, грантов, кураторов, арт-рынков и СМИ: буквально как немыслима пчела без улья. Это социальное существо производит нечто, что если и не питает умы людей, то как минимум поддерживает внутреннюю жизнь современного искусства.

С появлением постгуманистических идей человек и вовсе перестал быть некоторой точкой отсчета, что позволяет окончательно поменять акценты: человеческий мир во многом похож на жизнь насекомых, а не наоборот. И во многом зависит от него. Знаковым явлением в этом плане стала книга «Поэтика насекомых» (2006) — это сборник эссе, описывающих то, как человеческие интеллектуальные и культурные модели оказывались под прямым влиянием естественной истории насекомых.

В таком ракурсе неудивительны попытки художников уже не столько использовать продукты пчел, сколько создавать нечто с помощью пчёл. Особенно актуальна идея сотрудничества художника и пчелы стала благодаря распространению экологически ответственного мышления. И как часто это и бывает с людьми: важность этих «медовых пташек» (по выражению одного барочного поэта) стала наиболее очевидна на фоне угрозы их исчезновения. Я напомню, что в 2006-2007 году в США по неизвестной причине погибло 80% всех пчелосемей. Это явление получило название Colony Collapse Disorder (ССD), и о его причинах спорят до сих пор. Внезапно обнаружилось, что наше повседневное существование очень тесно связано с судьбой медоносной пчелы, ведь по расчетам ООН именно она опыляет 70% ключевых сельскохозяйственных культур (то есть больше трети всех доступных человечеству источников пищи принципиально завязаны на пчёл). Эта неявная, но тесная связь особенно видна на примере провинции Сычуань, где практически полностью исчезли пчёлы, и их работу вынуждены осуществлять сами люди (а это миллионы трудочасов).

Современное искусство откликнулось на эту проблему довольно необычным решением. В 2007-2008 году художественное объединение finger (Флориан Хаас и Андреас Вольф) придумали проект «Городское пчеловодство», в ходе которого все желающие могли попробовать и приобрести «франкфуртский музейный мёд». Городской мёд как произведение искусства — поистине тонкий намек, в котором можно прочесть очень многое. Например, некоторые это проинтерпретировали как способ буквально попробовать квинтэссенцию собственной среды существования. Другие же отметили социально-критический подтекст: прямо среди нас живут и работают невидимые труженики, которых мы почти не замечаем. Есть и третья версия, согласно которой крафтовый мёд (или то, что Косут и Мур назвали «хипстер-пчеловодством» [4]) — это не только арт-практика, но и ощутимая альтернатива современному промышленному пчеловодству. И вскоре пчелиные ульи стали появляться на крышах опер и театров Европы, на мансардах и балконах скромных любителей.

Как это ни удивительно, но «городской мёд» — это очень хороший, качественный мёд. Культуролог Ральф Дутли отмечает, что вопреки ожиданиям пчёлам нравится жизнь в городах (по крайней мере в европейских городах) и они собирают в нем больше мёда, чем в полях. А сам мёд богат и на полезные вещества, и на вкусовые оттенки. Дело в том, что сегодня большая часть пчёл страдает от отсутствия разнообразия (поля засеяны монокультурами), а также от гербицидов и пестицидов, которыми травят поля (как раз чтобы не было сорняков, многие из которых вообще-то медоносы). В городских парках и на балконах домов обнаруживается куда большее разнообразие цветов, да и период цветения дольше. Например, продающийся в Париже «бетонный мёд» прошел все необходимые экспертизы. Как резюмирует Дутли: «всё это попахивает пчелиным сюрреализмом, но остается фактом нашей эпохи». Стоит также отметить, что подобная форма пчеловодства весьма гуманна, в отличие от крупных производителей, которые запросто уничтожат сотню пчелосемей, если будет нерентабельной их транспортировка или зимовка. Возможно, ухаживая за ульем в своей городской квартире, современный человек может прочувствовать ритмы природы, а также ощутить связь с великими. Ведь очень многие известные люди, оставившие след в культуре, были пчеловодами — это Вергилий и Августин, Морис Метерлинк и Вильгельм Буш, Лев Толстой и Сильвия Плат, и многие другие.

Кстати, любопытный факт, пчела могла бы научить нас и более размеренному ритму жизни. Вопреки многовековому стереотипу пчела, конечно, труженица (полевая пчела за жизнь пролетит до 800 км, да и вообще пчелы никогда не спят), но без фанатизма: современные исследования показали, что только треть всего времени жизни пчела работает. Впрочем, люди вообще много в чём ошибались насчет пчёл: например, вплоть до 17 века маток считали самцами и называли «королём», однако у них весьма своеобразный матриархат.

В целом идея делать особый мёд не нова, так как пчеловоды издревле пытались управлять этим процессом (например, влияя на доступ к источнику нектара). В том числе в лекарственных целях, что в общем актуально и сегодня. Например, есть весьма обнадеживающие исследования, согласно которым такой бич современных медучреждений как золотистый стафилококк (устойчивый к известным антибиотикам) удалось победить с помощью особого сорта мёда, собранного пчёлами с чайного дерева, тоже известного своими антибактериальными свойствами. Были даже проекты скармливать пчёлам смесь сахара и молока, или сахара и морковного сока, чтобы получить необычный привкус у мёда.

Впрочем, в такого рода творчестве не отстает и сама жизнь. Например, в 1985 году перуанские таможенники обнаружили кокаин в крупной партии мёда из соседнего Эквадора. Причём наркотик не был подмешан механическим способом, а получен естественным путем — пчёл выпускали на плантации коки. В 2012 году французских пчеловодов из Эльзаса немало удивил зеленоватый и голубой мёд. Ничего удивительного ведь в качестве источника сахара эти пчёлы нашли отходы от производства M&M, откуда красители и попали в мёд. Темно-синий мёд обнаруживали и пчеловоды из Северной Каролины, но там спор об источнике (черника это, виноград или цветы местной Цирилла расемифлора) идёт до сих пор.

Строим вместе (вдохновение пчелы).

Конечно, пчела и всё что с ней связано, остается весьма притягательным и многогранным образом для живописцев, особенно тяготеющих к сюрреализму (начиная от Сальвадора Дали с картиной «Сон, вызванный плетом пчелы вокруг граната, за секунду до пробуждения» и заканчивая современными авторами, вроде Кейси Велдон, Рэя Цезаря и Марка Райдена). Но как я уже сказал выше, современных художников больше всего интересует живая пчела — ведь она сочетает в себе навыки творца-строителя и коллективный разум. Кстати, стоит заметить, что дифирамбы пчёлам в их чудесных математических способностях оказались преждевременными: идеальный гексагон получается во многом из–за свойств самого воска. А вот коммуникация у пчёл — это действительно одна из наиболее интересных и таинственных тем.

Изучавший «язык пчёл» Карл фон Фриш обнаружил, что рабочие пчёлы рассказывают другим об источниках нектара и назвал это танцем пчёл. Впрочем, он не учёл того, что пчёлы внутри улья очень мало опираются на зрение: танец скорее является попыткой передать вибрацию на рамку — с помощью такого сенсорного телеграфа информацию узнают другие жители улья. Пчёлы также, как и многие коллективные насекомые, подчиняются языку запахов. Например, пчела, зафиксировавшая угрозу улью, выделяет особое вещество, сообщающее об этом другим пчелам поблизости. Пахнет оно как спелые бананы, так что лучше с ними не соваться к ульям. Именно с помощью феромонов, выделяемых мандибулярными железами, матка сдерживает развитие половых органов у остальных — рабочих пчёл. Они же сообщают жителям улья о подготовке к роению и затем выступают в качестве главного ориентира (в состоянии роя пчёлы окружают матку, защищая её). Подобный инструмент позволяет обмануть пчёл с помощью похожего вещества (пчеловоды используют его, чтобы поймать рой).

В связи с этим у одного из художников возникла идея полностью покрыть себя пчёлами. Йерун Эйсинга (Jeroen Eisinga) в проекте Springtime в течении 20 минут сидит перед камерой пока его со спины постепенно не покрывает шевелящийся живой хаос из 150 тысяч пчёл. Впрочем, подобная забава возникла уже в 19 веке на ярмарках, где пчеловоды изображали бороду из пчёл, ну, а в конце 90х появились и специальные конкурсы (мировой рекордсмен в 1998 году за час собрал на себя почти 40 килограмм пчёл). Эйсинга в отличие от создателей мёда обращает наше внимание на то, что пчёлы — часть природы, они стихийны, непредсказуемы и опасны. Именно благодаря этому в фильме художника получился поистине «возвышенный» образ.

Это и есть продолжение акционизма, и, конечно, это не понравилось многим модным арт-критикам. Вместо того, чтобы изображать из пчёл жертв или разговаривать с ними, имитируя какой-то то там анти-антропоцентризм (как это делала Каролин Кристов-Бакарджиев в рамках подготовки к экспозиции dOCUMENTA), Эйсинга работает с очень классической связкой «природа — дикость». Однако на мой взгляд перфоманс художника получился намного более глубоким по своему смыслу. В него помимо извечной темы противостояния человека и хаоса очень тонко вплетен момент исследования, которое передается и зрителю — смотреть на это значит испытывать свои тревоги и страхи по поводу и неконтроллируемого в жизни, и в отношении вот этой некоммуницирующей с нами жизни (насекомые). Чем не красивая метафора тех процессов, с которыми сталкивается современный человек?

Более простым путем пошли такие авторы как Ханка Ладислав (Hanka Ladislav) и Аганета Дейк (Aganetha Dyck): первый сочетает свои рисунки с сотами, отстроенными пчелами, а вторая — скульптуры. Ладислав изображает объекты природы и затем помещает их в пчеловодческую рамку, которую пчелы в улье покрывают восковыми сотами. Иронично, что и сами соты выполняют скорее роль рамки, ведь центральное место остается за рисунком художника. Точно так же работает и Дейк: пчелы в течении нескольких месяцев, а иногда и лет, покрывают восковыми ячейками старомодные фарфоровые статуэтки (обычно в барочном стиле).

Намного более интересными (и более похожими на сотрудничество) получились работы Хилари Берсета (Hilary Berseth): он создает арт-объекты при помощи пчел, направляя их постройки. Его «спрограммированные ульи» — по сути открывает новую область, в которой скульптура пересекается с архитектурой, а топология с этологией. Берсет создает своеобразные каркасы из дерева, воска и проволоки, а затем доверяется пчёлам — их природной тяге к строительству, порядку и оптимизации. В итоге получается действительно что-то большее, чем просто реализация человеческого замысла. Эти объекты сближаются с параметрической архитектурой, созданной с помощью алгоритмов.

Собственно, и сама такая архитектура (с ее стремлением к органической сложности, плюс тот факт, что она часто собирается дронами) — часто отсылает к мыслям об улье. Вполне возможно, что нашим городам суждено развиваться в этом направлении. Ведь без мысленного пьедестала человек — такое же социальное существо, как и пчела, также ищущее оптимальные стратегии адаптации к миру (разве что с другой формой регуляции — что отметил еще Анри Бергсон, разделивший закрытые и открытые типы социумов).

* * *

Возвращаясь к началу: что же символизируют пчёлы сегодня: и на арт-сцене, и на обугленной крыше Нотр-Дам-де-Пари? Угрозу природы или угрозу, что мы несём природе? Порядок и вечность? Хрупкость жизни? Ее гибкость и податливость? А может пчелы теперь новый социальный идеал, сочетающий в себе рациональность алгоритмов и естественность природных ритмов? Пчела уже была символом души у египтян, образцом добродетели у римлян и христиан, знаком империи у Наполеона.

Сегодня она — означающее возможного (эко)апокалипсиса. Недаром едва ли не самым популярным высказыванием в Сети о пчёлах стала фраза Псевдо-Эйнштейна [5]: «Если на Земле исчезнут пчелы, то через четыре года исчезнет и человек». Однако пчёлы, как и вся остальная жизнь, не желает исчезать и будет продолжать приспосабливаться. И поэтому миролюбивые пчёлки породы Бакфаст, пережившие вместе с нами печальную утрату одного из великолепнейших сооружений прошлого — это образ, дарящий надежду на будущее.

Примечания к тексту:

1. Древнейшее изображение улья относят к 3 тысячелетию до н.э., а первые доказательства связи людей с пчелами (остатки воска на керамике) — это 7ое тысячелетие до н.э.

2. С пчелой себя сравнивали такие поэты как Гораций, Лукреций Кар, Ронсар, Шенье, Рильке, Эмили Дикинсон и многие другие.

3. Мёд образуется (если очень грубо) благодаря смешиванию цветочного нектара или других сахаристых выделений (падь, медвяная роса) и ферментов, содержащихся в желудке пчелы.

4. Хипстеры очень любят крафт и хэнд-мэйд, поэтому среди них довольно популярны ремесленные магазины, продающие мёд, пыльцу и пергу, мыло, свечи, пчелиный воск и косметических средства на его основе. Это и позволило городскому пчеловодству найти себе рынок сбыта.

5. Ничего подобного он, конечно, не говорил, что подтвердил куратор архива Альберта Эйнштейна Р. Гросц.