«Ты то, что ты ешь» — говорят нам со времен Гиппократа, подразумевая, что корень телесных недугов лежит в неправильном питании. Но что если пища влияет не столько на тело, сколько на мысль и даже на то, каким предстает нам этот мир?

Самые упёртые стереотипы — почти всегда самые незаметные, просто потому что строятся на игнорировании вещей, а не их искажении вследствие симпатии/неприязни. Поэтому обычно стереотипы находят нас сами, вызывая реакцию «но это же не так!», в иных же случаях приходится долго о чем-то говорить прежде чем предрассудок явит себя.

На один из таких стереотипов я в который раз наткнулся благодаря написанию текстов о фуд-порно. Суть его банальна: «мыслители не пишут о еде». За этой оберткой, конечно же, содержится род интеллектуального презрения к пище как житейской мелочи, которую ничто не возвысит до уровня универсального знания о мире или человеке. Питание отдается на откуп физиологии и вкусовщине, и даже попытки превратить приготовление пищи в высокое мастерство в лучшем случае снисходительно относят к «фальшивым искусствам» (couture, coiffure, cuisine).

Вопреки этим суждениям, я думаю, что еда — это как раз нечто важное, если не сказать, ключевое для теории, интересующейся реальным, т.е. воплощенным мышлением. Логик и метафизик способны рассуждать так, словно они «мозги в банке». Именно поэтому в истории мысли раз за разом появляется эта присказка «для людей или любых иных разумных существ (будь то ангелы, демоны, марсиане или искусственный интеллект)». Но поскольку люди — это скорее эмоционально-телесные существа, которые иногда бывают разумны, то иная постановка вопроса будет нелишней. Не только реалистический мыслитель, но и всякий, кто желает понимать свой ум (или даже управлять им), заинтересован в том, чтобы изучить то, как действует на нас то или иное блюдо. Такое влияние идет сразу на нескольких уровнях: и через значение еды в культуре (включая вопрос о том, как формируются наши потребности и предпочтения в пище), и непосредственно через тело и настроение. Настроение в данном случае — ключевая категория, которую следует читать не как обывательско-психологическую результирующую эмоций, а как онтологический феномен, в котором мир всегда дан нам в некоторой окраске, на фоне или под знаком той или иной темы/мысли/ощущения.

Люди ищут наслаждение и способы изменения сознание в медикаментах и наркотиках, в крайних переживаниях и необычных практиках. В то время как изменение сознания происходит с нами мягко, но верно в среднем 3-4 раза в день. Уже лет десять звучат целинные лозунги об активизации ресурсов сознания и необходимости создания «креативного класса». Поскольку психоделики теперь запрещены, современная культура большие надежды возлагает на дыхание (холотропное) и сны. Дескать, онейрическая родина нам поможет — кому сочинить толковый бизнес-план, кому свежую идею для самопознания, кому просто яркие мультики. Я не спорю с тем, какие возможности могут открываться через такую работу. Правда, детища бессознательного часто оказываются непредсказуемы или, точнее сказать, обладают собственными причинами (так что вместо гениальной идеи бессознательное скорее всего покажет вам эротический сон). Я скорее хочу сказать о том, что мы всегда смотрим вдаль, не замечая самого близкого и очевидного. Более эффективны и предсказуемы средства, которые влияют на сознание не напрямую, а в фоновом режиме — т.е. на состояния тела, эмоции, настроение. И помимо самых разных практик, существует такой ресурс для формирования состояний сознания как питание.

Ницше как-то заметил в «По ту сторону добра и зла», что если бы приготовлением пищи занимались мыслители, то человечество давно бы совершило знаменательный прорыв в развитии за счет познания того, какие состояния от каких блюд и сочетаний возникают. В самом деле, не только состав продуктов, но также вкус и запах блюд создает настроения и переживания, а они почва, на которой возникает мысль. Кстати говоря, рассуждая о том «почему я так умен», Ницше вдруг говорит о пищеварении и кухнях разных стран. Для некоторых культур прямое влияние пищи (и сопровождающего ее ритуала) не только на тело, но и дух, очевидно; в отличие от Западной цивилизации они видят в питании единую основу жизни. Эти представления можно найти в алхимии даосов, обрядах индейцев и аборигенов, йогических практиках.

Западная логика в этом плане довольно однобока: пища в обыденно-научном дискурсе сведена до корма, который состоит из элементов, витаминов и наполнителя. Лишь в последние 50 лет ученые пытаются провести связь между определенными продуктами и эмоциональными состояниями. Но пока речь идет только о базовых механизмах. Например, обнаружена и доказана тесная неиерархическая связь гормональной системы, иммунитета и эмоций. В этом смысле эмоции — это тоже то, чем мы питаемся. Вырабатывающиеся при эмоциях вещества чем-то похожи на наркотики, чем-то на род приправы: чем более мы склонны к одним эмоциям, тем сильнее наш организм реагирует и требует соответствующего этой эмоции вещества. Поэтому наиболее рельефные черты характера, особенности эмоциональных реакций — есть следствия наших эндогенных гормональных привычек. Как тут не вспомнить латинскую мудрость «посеешь привычку — пожнешь характер».

Проблема коренится не только в механистичной логике рассмотрения тела, но и в том, что многие мыслители признающие дух, настойчиво игнорируют материальность. Из–за разрыва тела и духа в западном разуме, по уровню осмысленности питания большинство людей наиболее близки к животным. Весьма тонко эту разницу выразил Брийя-Саварен (уникальный в своем роде кулинарный мыслитель-эпикуреец): «Животное насыщается, человек ест, умный человек умеет питаться». А русский гастроном Игнатий Радецкий вообще высказывался в духе Ницше и Кастанеды: «Кулинаром должен быть каждый образованный человек, потому что было бы странно не знать, что составляет главное условие нашей жизни и слепо доверять каждому приготовителю пищи, не знающему искусства приготовления, иногда грубому и неопытному человеку».

В самом деле идея построения и развития себя через осмысление и организацию питания является довольно маргинальной для нас. Обращаясь к личной биографии, я только сейчас понимаю, что одним из условий моего развития стало осознание приема пищи, своего рода медитация на этот процесс. Замечу по ходу: наибольшее значение имеет не рассуждение о том, что ты ешь (вся эта духовно-экологическая, веганская и прочая тематика), а само понимание процесса — Кто ест? Зачем ест? Важно осознание процесса как некоторого ритуала со всем содержимым, которое сознание вкладывает в него. Ведь если думаешь, что, питаясь, получаешь калории и белки, то в этом и будет твой итог, а если видишь в питании источник вдохновения и силы, то и результат существенно изменится. Впрочем, люди слишком часто ищут легкие пути, возможно поэтому от реальности нередко получают bad-tripы вместо кайфа. В то время как через питание можно воздействовать на разные уровни духа и тела: ритуал и воплощенный в нем смысл воздействует на усвоение пищи, а вкус и запах блюд, удовольствие поедания и чувство сытости влияют на настроение, мысли, склонности. Это своего рода аналог театральной системы Михаила Чехова в питании: можно идти только от жеста или только от эмоции, но лучше всего динамизировать их связь в процессе актерской работы.

В связи с этим стоит обратить внимание на явное противоречие в развитии человека. С одной стороны, ни одно животное не может похвастаться столь широким рационом и пищевыми возможностями. С другой стороны, реальный стол большинства — ничтожная часть потенциала. И, как однажды заметил мой друг, главная причина тому — жизнь в городах. Выбор человечества жить в больших городах — это согласие питаться скудно, скверно и чем попало. Город как антропологическая реальность во многом определялся тем, что сам не производит достаточного для себя количества пищи: в этой безосновности и искусственности лежат как сильные, так и слабые стороны цивилизации. Любопытно то, что поначалу такая дистанция от источника пищи была прогрессивна, ибо создавала как разнообразие в еде, так и возможность осознания питания. Однако в дальнейшем рост населения городов требовал большей усредненности и доступности пищи за счет потерь качества и вариабельности. Даже пресловутый технический прогресс не много добавил к улучшению питательного этоса современного человека. На сей счет Стефан Киселевский подметил, что как раз благодаря холодильнику мы теперь можем есть несвежие продукты. Временный упадок культуры питания был необходим для развития других сфер жизни — теперь следовало бы исправить этот перекос. По крайней мере, начать думать об этом.

Ученые движутся в этом направлении, что уже позволяет отмести ряд предрассудков. Один из них касается представления о биологии поведения человека. Долгое время считалось, что в основе поведения (в широком смысле) наибольшую роль играют нервная система и особенности анатомической структуры. В упрощенном варианте: организм человека — это биологическая машина, а в ней значимы управление и технические характеристики конструкции, в то время как пищеварение — это лишь вспомогательная система, обеспечивающая машину энергией. За подобным упрощением забывается тот факт, что для организма регуляция важнее, чем самоуправление (а это далеко не одно и то же). До середины ХХ века подобный взгляд не позволял увидеть какую роль именно в поведении (движениях, мыслях, чувствах, реакциях) играет пищеварительная система. А меж тем выяснилось, что пищеварительный тракт — это важный эндокринный орган; значимость же гормональной регуляции в жизни человека сложно отрицать. В силу этого кишечную нервную систему иногда сравнивают со вторым мозгом (поскольку количество нервных клеток в ней больше, чем в спинном мозге), а само взаимодействие между головой и желудком описывают как ось «мозг-кишечник», а не как управление и подчинение. Весьма перспективной признана также гипотеза о том, что на эмоции и мысли влияют не только гормоны клеток кишечника (периферический серотонин), но также кишечный микробиом (т.е. микробы и вирусы, живущие в пищеварительной системе). Пока эти механизмы не исследованы, но уже мало кто из специалистов сомневается в вероятности подобной связи.

Вопрос, конечно, не только о регуляции организма, но и о психосоматике. Несмотря на многие попытки решения, психофизиологическая проблема остается одной из ключевых для антропологии. Как заметил Лакан, нельзя попросту взять и соединить обратно тело и дух после того как культура и язык уже признали это разделение. Даже Фрейд, начинавший свои исследования на преимущественно психосоматическом материале (конверсионные истерии), скептически оценивал возможность науки познать в полной мере переход от психической к соматической иннервации. Он склонялся к мысли, что мы можем регистрировать его, но сами «в этом (скачке) не можем принимать участие». Впрочем, исследователи восточных телесных практик, нетрадиционной медицины и медицины современной продолжают искать. Промежуточным успехом можно считать возникновение таких дисциплин как психоэндокринология (ПЭ) и психонейроиммунология (ПНИ), которые сегодня представляют собой единое поле междисциплинарных исследований.

Я вряд ли смогу адекватно объяснить эти теории, поэтому ограничусь научно-популярным пересказом общих идей. Ранее считалось, что иммунная и гормональная системы — это автономные системы, которые мало связаны с другими. Последние данные доказывают, что связь не просто существует, но таких связей множество, что и позволяет им прямым и непрямым образом взаимодействовать с центральной и вегетативной нервной системой, а через них с окружающим миром и собственными реакциями на него. Иными словами, в организме нет ни четкой автономии, ни жесткой иерархии, поэтому как иммунитет может влиять на самоощущения тела и органов, на эмоции и выделение гормонов, на реакции и восприятие реальности, так и наоборот. Регуляция происходит за счет «медиаторов» — химико-биологических «посредников» между эмоционально окрашенными восприятиями, психикой и соматическим симптомообразованием. Необходимость обеспечивать адаптацию и выживание в среде сформировало подобный соподчиненный круг регуляции под интегрирующим управлением нервной системы. Таким образом, учитывая нашу способность к сознательному управлению определенными сферами жизни своего организма (эмоции, питание, образ и место жизни), открывается дорога к «участию» в работе собственной психосоматики.

Психонейроиммунолог Соломон выдвинул 14 гипотез касательно связей между ЦНС и иммунной системой, одна из которых звучит так: «Сложившийся стиль совладающего поведения и личностные факторы (так называемые характерные черты) будут влиять на подверженность иммунной системы индивидуума альтерации под воздействием экзогенных событий, включая реакции на эти события». Однако пока попытки подтвердить эту гипотезу довольно скудны. Применение ПНИ застряло на исследованиях депрессий и стрессов. На разный манер ученые доказывают, что иммунитет разрушается депрессией и хроническим стрессом, хотя эта истина известна вообще любому традиционному знанию (народная медицина, суеверия, пословицы и поговорки самых разных народов мира). В то время как другие непосредственно и повседневно влияющие на эмоциональный фон явления (питание, интерьер, образ жизни) исследуются по большей части дилетантами от наблюдательной психологии. Для тех, кто способен системно мыслить, логично сделать следующий шаг от эмоций к личности, которая также сильно влияет на все системы организма.

Кстати говоря, такая связь неоднократно наблюдалась в одном необычном примере: у людей с феноменом «множественных личностей» обнаруживались (иногда в очень короткие периоды времени) резкие отличия привычек, потребностей, мотиваций и чисто физиологических реакций. Так у человека в одной личности стойко проявляется аллергия на животных или определенные виды пищи, а в другой — исчезает. Схожие опыты ставили и на здоровых людях в состоянии гипноза, хотя с документальным подтверждением здесь ожидаемо возникли проблемы. Сложно предполагать, что у человека при смене личности радикально меняется биохимия организма, так что факт ее зависимости даже от незначительных поведенческих изменений подтверждает гипотезу о возможности сознательного влияния на психосоматику в целом.

Другое исследование обнаружило весьма необычную связь между поисковой активностью и сопротивляемостью разного рода воздействиям извне (аллергены, токсины, инфекции). Животные прилагающие усилия к поиску новой пищи, новых ресурсов и территорий выживают лучше тех, кто довольствуется комфортным однообразием жизни. Думаю, что человек не исключение с той лишь оговоркой, что подобная активность должна сопровождаться отдыхом и удовлетворением (а не постоянным стрессом).

Обращение к науке было мне нужно отнюдь не для того, чтобы зародить в ком-то уверенность в том, что в будущем ученые сделают всё за вас. Сам научный подход к проблеме вызывает долю скепсиса, т.к. он стремится к генерализациям, игнорируя индивидуальные и символические моменты. Поэтому влияние эмоций на появление болезней — уже считай общепринятый факт, а вот их воздействие на лечение или состояния более тонкие, нежели патология — лишь непроверенные догадки. Тело — инертный материал, который не только учится, но и учит нас. Поэтому мне кажется, что на почву научных знаний лучше ляжет мысль, которую я хочу донести. Суть дела в нюансах. Мысль о том, что питание должно быть не просто средством выживания, но средством перманентной профилактики и лечения недугов, принадлежит еще Гиппократу. Я думаю, что следует пойти чуть дальше — сделать из кулинарии средство индивидуальной трансформации, развития внутренних потенций (воображения, внимания, гибкости мышления, стойкости характера и т.п.). Популярная сегодня мода на правильное питание все еще скована заботой об организме, о своем животном, в то время как в осмысленном и организованном питании следует рассмотреть будущее — человеческие цели, то есть те, что могут порой идти вразрез с базовыми потребностями. Еда для ума — это лишь унылый лайфхак по поддержке мозга, куда как амбициознее идея о создании себя и своего ума через то, что мы едим.

Примечательный пример такого продвинутого способа мышления можно обнаружить в известной заметке Герберта Уэллса «Что едят писатели» (1898 г.), в которой он, как это ни парадоксально, предлагает начинающему писателю испортить свой желудок. В этом коротком тексте Уэллс приводит много любопытных наблюдений о влиянии продуктов и напитков на творчество, хотя его тон довольно ироничен. Впрочем, я не вижу повода относиться к себе с убийственной серьезностью. Способность наслаждаться процессом питания вряд ли появится у тех, кто пропитан моралью греха и воздержания. Религии этичного или здорового питания идут тем же путем, что и пуританская мораль. Уж где-где, а в еде уместна лишь индивидуальная дисциплина. О том, что выбор пищи — это выбор состояния духа, пишут не только Ницше и Кастанеда, но на разный манер толкуют Лао-цзы, еврейские мистики и античные врачи. К примеру, А.Ф. Лосев отмечал, что понятие «катарсис» первоначально означало не «очищение страстей», а «очищение желудка», поэтому не стоить ожидать благоухающего духа в загаженном теле. Бездумное питание нередко порождает миазмы не только в теле, но и в тексте.

При этом дисциплина не означает маниакальной привычки. Я не верю в полезность строгого режима, по моим представлениям скорее гибкость в питании — несомненная добродетель. И неудивительно, что обжоры и сладкоежки встречаются довольно часто, а вот гурманы случаются лишь среди наиболее развитых и утонченных натур, поскольку вполне возможно, что зависимость здесь обратная (интеллектуал потому что гурман). Уайльд, к примеру, часто повторял: «При крупных неприятностях я отказываю себе во всем, кроме еды и питья».

Я сознательно не говорю о конкретных системах или культурных предпочтениях, потому что здесь нет и не может быть никакой философии, никакого предшествующего рассуждения — это выбор, этический и/или эстетический, внерациональный выбор, который полагает основу всякой жизненной (экзистенциальной) философии. Кстати говоря, Ницше в уже упомянутом фрагменте отметил, что есть в жизни три выбора, в которых ни за что не следует ошибиться, выбирая себя — это выбор пищи, климата и способа отдыха. Не трудно заметить, что в целом речь идет о чем-то едином.

В силу подобного понимания есть смысл еще раз подчеркнуть насколько важен ритуал, который оформляет пищу. Только недалекий человек может решить, что сложные и сверхточные восточные церемонии или изящные манеры, регламенты и этикет в застольях европейских дворян — это лишь следствие стремления отличаться. «Лучшие» (аристократы) — это те, кто обладают смыслом. Неразвитое сознание, находящееся где-то на уровне самоощущения, с одинаковым умонастроением ест, работает, засыпает и умирает. А ритуал — это и есть форма, реализующая смысл. И религиозные таинства, и народные праздники, и пиры богов суть претворение идей и идеалов, сопровождающиеся принятием пищи. Потому что это плоть, физиология жизни, которая необходима для духа, идеи и смысла. Кстати, поэтому я думаю, что символическое оформление питания — один из наиболее сильных способов промывать мозги. Разного рода сектанты столь упорны в своих проповедях «правильной пищи», диет и постов как раз поэтому. Можно безошибочно определять степень неадекватности последователя какой-либо системы по степени назойливости и нетерпимости к чужим привычкам в отношении еды, секса и смерти.

______________________________________

Возвращаясь к мысли о городе, нельзя отделаться от ощущения, что в рамках современного питания горожанина идет масштабный проект по изменению сознания. И вряд ли кто-то способен не только контролировать, но хотя бы прогнозировать эти изменения. Я, пожалуй, согласен с теми, кто заявляет, что пищевая промышленность уничтожает большую часть полезных свойств продуктов. Однако я не причисляю себя к лагерю «радикально зеленых», поскольку считаю, что это не фатально: человек — существо с высоким потенциалом приспосабливаемости к среде. Иными словами, я не ратую за возврат к природе; напротив, думаю, что человек призван научиться компенсировать значительную часть своей природной нехватки. То есть, с одной стороны, конечно, необходимо разумное природопользование — нормальные продукты лучше, чем консерванты и химикаты. С этим никто спорить и не станет. А с другой стороны, даже на фоне того, что мы имеем сейчас, нам нужна работа с собственным сознанием. Ведь в значительной степени мы получаем то, о чем думаем: поэтому кто-то получает от еды набитый желудок и отсутствие голода на время, кто-то калории и белки, а кто-то вдохновение и силу.

Современный город — не пасторальная Аркадия, но и в нем живут, любят, развиваются. Главный ресурс для этого — не столько пресловутые витамины и элементы, сколько удовольствие. Вкусная пища, приготовление блюд и оформленное застолье — это удовольствие не только для носа и языка, но также для глаз, рук и ума. Серьезное отношение к ритуалу питания помогает увидеть в человеке достоинство настоящего творца — это не просто организм, который выдает лишь то, что в него вложено извне (дескать, еда — это энергия и вещества, которые и позволяют то-то и то-то), а создатель новых состояний за счет новых форм и смыслов. Кроме того, именно в этой сфере мы до сих пор относительно свободны от навязчивой обязанности наслаждаться, так что есть место для эксперимента без риска получить чувство вины и неудовлетворенности. Подобного рода эпикуреизм мне кажется более внятным мотивом к изменению жизни, нежели паника и отвращение к миру, которые провоцируют и экологическая риторика, и продавцы диет счастья, и фанаты фаст-фуда, и категорические невежды, для которых «еда — это просто еда».

Тот факт, что мы, имея такую возможность, столь часто оказываемся неспособны ни к поискам, ни к творческим экспериментам, ни к каким-либо пищевым перверсиям — это проблема чисто человеческая, проблема зашоренного несвободного сознания и чахлого воображения. На рубеже XXI века хорошо заметно, что вместо осмысленных рамок и удовольствия люди в большинстве своем кое–как регулируют свою жизнь спорадической психосоматикой и идеологическим герпесом. Это не смертельно, но уж сильно похоже на приговор. Но кто знает, может быть культура лишь ждет импульса для того, чтобы открыть глубины искусства управлять собой с помощью питания?