Мост
― Не льется, ― сказала женщина своей подруге.
― Давай я подержу вот так. Ебани-ка сверху.
― Ебаника. Как ягода.
Они засмеялись.
“Всадницы Апокалипсиса, ― думала Марина. ― Утоленный Голод и Проигранная Война”. Эти две попадались ей каждую пятницу: окончательно голые, с красными лицами. В их паховых рощах можно было переждать грозу. Они вставали на скользкие коврики босыми ногами и включали ледяную воду. Грибок не брал такие крепости. А женщины перекрикивали шум воды.
― У меня Витя до четырех лет не выговаривал ни хуя.
― Так девяностые были, может, и хорошо. Что бы он сказал?
― А что ― девяностые? Все ругают их.
― А ты?
― А я нет. Каша была? Была. Эскимо продавалось? Да.
― Вообще-то да, да.
― Сегодня побыстрее давай.
― А что такое?
― В совете ветеранов распродажа, там такие хлопковые трусы хорошие, ивановский текстиль.
― Ой, мне тоже нужны, совсем кончаются. Я ношу, знаешь, чтоб кипенно-белые.
Марина осталась одна в душевой. Она любила, когда вода горячая, чтобы пар поднимался, одевая ее. Она повернулась лицом к стене и смотрела на салатовую старую плитку. “Вот бы всегда ходить в этом паровом платье, чтобы никто не замечал тебя, не спрашивал, как дела, ― подумала Марина, ― можно какой угодно там быть: унылой, незамужней”. Она развернулась и вздрогнула.
Прямо перед ней стояла молодая красивая девушка. В бассейне Марина ее не видела, может, она пряталась. Девушка была смуглая, как Маугли. Только вместо Каа с нее свешивались полноценные груди, а внизу была спортивная талия. Девушка отрывисто заговорила:
― Ты ― Марина, девушка Олега? Двадцать шесть, Новогиреево?
― Я.
― Смотри, так получается, что теперь он ― мой.
― Как…
― Он не способен больше любить увядшее. Отгоревшее.
― Но…
― Вы сегодня собирались в кино? Перестрой планы.
― А как же…
― Все. Забыла его. Нет? Секунду.
Из отворота синей шапочки для плавания девушка достала половинку лезвия и провела Марине по груди. Марина даже не почувствовала боли. Девушка сбросила лезвие в поток воды. Вместе с Марининой кровью его понесло в слив.
― А… ― сказала Марина.
― Дела мои определяются свыше, ― ответила девушка и вышла. Только сейчас Марина ощутила порез.
Минут десять она простояла в душе, дважды вымыла все, что ей принадлежало, и пошла в раздевалку. Там было пусто, старушка уборщица дремала на стуле, обхватив швабру, как сына. Марина оделась, высушила голову и пошла на работу.
Светило утреннее солнце. Дети разноцветными мелками писали на асфальте ― “пепелище”. Спешили курьеры. После бассейна Марина всегда приходила раньше. Она заглянула в кабинет директора, проверила, все ли в порядке. Все было в нем.
Марина села за компьютер, извлекла Олега из друзей, накрасилась. Под соском щипала рана, полученная в сражении за любовь.
Директор пришла как всегда вовремя. Выпила кофе, просмотрела таблицы, графики, диаграммы, результаты и выводы. Все цифры были очень интересны: директор постоянно улыбалась, просила еще кофе, салат. Миллионы ее веселили. Даже когда Марина принесла ей документы на подпись и разрыдалась, директор всего лишь встала и закрыла дверь. Марина как будто снова включила душ в бассейне: рассказала все до последней капли. Про Олега и предыдущих несложившихся Олегов, про лезвие из шапочки, про паровое платье, про
― Надо отменить встречу, я лучше тебя послушаю. А, ты же здесь, некому отменять. Просто не пойду.
Марина продолжила. Через пятнадцать минут в дверь постучали, директор открыла. Пришел Орлов из андеррайтинга.
― Луиза Густавовна, так мы вас ждем.
Директор встала.
― Орлов.
― Все, все, перенесем на понедельник.
Орлов ушел.
― С мужчинами так и нужно, ― сказала Луиза Густавовна, ― запрягла их в тележку и хлещешь кнутом, чтобы им и обернуться некогда было.
― Вам хорошо, Луиза Густавовна. Вы вон как выглядите. Смеетесь всегда. Конечно, у вас все с кнутом получается. А я…
И Марина опять заплакала. Директор с тоской смотрела на нее, а потом сказала:
― Так, ладно, сколько там времени? Два. Сейчас умойся, позвони Андрею, скажи, чтоб через десять минут подъехал ко входу. Проедемся с тобой.
― Куда?
― Не бойся. В хорошее место. Ко мне домой.
― А зачем? ― Марина слегка испугалась.
― По работе.
Они спустились вниз, к автомобилю. Водитель открыл им дверь. Он был совершенно не похож на актера Певцова, что делало его красавцем. Луиза Густавовна и Марина сели, машина поехала.
— Как ваш мостик, Луиза Густавовна? — спросил водитель, обернувшись к ним.
— Не то что не построен: они вообще о нем забыли. — Она объяснила для Марины: — У меня на участке искусственный прудик. Заказала мостик через него. Оплатила. И все: продолжаю ходить по берегу. Никто не объявляется.
— Вам надо на ютьюбе свой канал сделать, — подумав, сказал водитель. — Звать всяких гостей известных. Вас страшно полюбят, миллионы просмотров будет. А потом вы скажете, ну, что я все со звездами говорю, пора бы и узнать, как живет простой водитель. Приду я и скажу, все хорошо, но вот компания “Дачный мост” — просто сверхговно.
Луиза Густавовна засмеялась.
— Ох, Андрюша, скажешь тоже.
Дом Луизы Густавовны стоял в дорогом поселке в Новой Москве. До пробок было еще долго, и доехали они быстро.
— Андрюш, через пару часов заберешь нас, хорошо, — сказала Луиза Густавовна водителю.
— Поеду пока, подумаю про ваш ютьюб-канал, — сказал он и уехал.
Участок был за высоким кирпичным забором. Луиза Густавовна сама открыла калитку ключом. Здесь было идеально чисто: дерево к дереву, камешек к камешку. Дом был невысокий, но большой и аккуратный. Вдали, за вишнями, виднелось огромное стеклянное строение — оранжерея. Почти в середине был тот самый прудик.
Они вошли в дом, их встретила горничная. Она была совершенно не похожа на Певцова, что делало ее красавицей.
— Юля, мы сейчас пойдем в оранжерею, распорядись, чтобы как обычно.
— Хорошо, Луиза Густавовна, через пятнадцать минут все приготовят.
Директор распорядилась еще насчет чая и отпустила горничную. Марина молчала, удивленная происходящим.
За чаем в гостиной Луиза Густавовна сказала:
— Понимаешь, я стараюсь окружать себя людьми, совершенно не похожими на… да ни на кого. Вот Андрюша, ну разве скажешь, что он водитель? Или вот Юля. Она легко бы могла в театре служить. А служит у меня. А вот Орлов, например, из андеррайтинга который, он так — солома обычная. Его подожги, он и сгорит. Ты знаешь, что у него в кабинете на столе маленький аквариум стоит, только стенки не прозрачные, а черным выкрашены. Я думала, может, там рыбки особенные, которые света боятся, а он там фотографию матери держит.
— А я вам зачем? Ну, здесь.
— Научу тебя кое-чему. Очень ты мне меня напоминаешь. Я в молодости тоже вот так помучилась с людьми. Все оценивала: всех, себя. Примеряла себя к остальным. А так не надо.
— А как надо?
— Да плевать на все. Живи и наслаждайся. И всякую горечь в себе не копи. Избавляйся от нее.
— А как?
— Этому я тебя научу.
Вошла Юля и сказала, что все готово.
— Пойдем, — позвала Луиза Густавовна. Марина поставила чашку, они вышли из дома и пошли к оранжерее. Сквозь стекла была видна густая зелень, листья и лианы. Луиза Густавовна открыла дверь перед Мариной. В оранжерее было очень влажно и душно. Под ногами стелился густой травяной ковер.
— Как тут жарко, — сказала Марина.
— Раздевайся, — сказала Луиза Густавовна и показала на крючки для одежды.
— Как? — не поняла Марина.
— Совсем.
Саговник, виноградные лозы, мандариновые деревья закрутились вокруг. Марина подумала: “Что за странный чай?”
— Я не понимаю… — сказала она.
— Марина, у нас всего часа полтора осталось, не тяни.
Луиза Густавовна сняла туфли и ступила ногами на траву.
— Ох, прекрасно, — сказала она. Потом она сняла брюки, пиджак, легкую розоватую блузку и нижнее белье. “Ну и денек, — подумала Марина, — голые женщины сегодня меня преследуют”. Луиза Густавовна была очень хороша: все, что должно висеть, висело с достоинством, а все, что должно расти, росло геометрически строго.
— Вы хотите со мной… — предположила Марина.
— Ха-ха-ха. Ни в коем случае.
Это успокоило Марину. Она стала раздеваться, но
— Смотри, это лавр, — говорила директор, — это гибискусы.
Ее голос звучал все мягче. Она раздвинула лианы, и они вышли на полянку размером с обычную комнату. Прямо перед ними лежали два больших валуна. Полянка завершалась густой лиственной чащей.
Марине стало еще жарче от предчувствия чего-то необычного. Влага выступила на ключицах и спине. Свет пробивался только сверху и вокруг было сумрачно.
— Стой здесь, — сказала Луиза Густавовна.
— А что тут такое? — прошептала Марина.
— Сейчас увидишь.
Из чащи к ним вышли две маленькие белые козочки. Они пугливо оглядывались и принюхивались, смешно двигая носами.
— Юра, Боря, — почти шепотом позвала Луиза Густавовна, — девочки, ко мне.
— Девочки? — спросила Марина.
— Да. Ты заметила, что мужчины всегда дают своим женам мужские имена? Вика становится Витей, Александра — Саней. Вот и у меня так же.
Юра и Боря освоились и подошли. Было видно, что боятся они только Марины, а Луиза Густавовна им хорошо знакома. Но и к Марине они тут же привыкли. Она погладила их по голове, и Юра с Борей тоненько и радостно заблеяли. Марина с детства не видела коз так близко. Ей стало так легко и спокойно, как будто и не было этого утра, слез в кабинете директора, как будто давно не случалось ничего плохого.
— Так, — скомандовала Луиза Густавовна, — Юра, Боря. Давайте.
Не выпуская руку Марины, она подошла к валунам и поставила ногу на один из них, кивнув на второй. Марина послушно встала так же. Теперь Юре и Боре открылось все. Между ними и женской Природой не было больше ни километров шоссе, ни границ, ни войн. Путь лежал короткий и волнующий. Юра и Боря приблизились.
Когда шершавый язык коснулся Марины, она выдохнула. Ей досталась Юра. Она тихонько блеяла и легонько потряхивала головой.
Мир уже не был злым или добрым, холодным или жарким. Марина просто плыла по водной глади. Не осуждая и не оценивая, не разглядывая и не прислушиваясь. Далеко внизу старалась Юра…
— А теперь, — сказала Луиза Густавовна, — говори. Сбрось всю гадость, которая в тебе накопилась. Все должно уйти в Юру, отдай ей все.
— Но я… не могу сейчас ничего придумать.
— У тебя увели парня. Начни хотя бы с этого.
— Да, увели… Красивая властная девушка. Смесь аристократа и маргинала. Гораздо красивее меня. Мне не быть такой.
— Молодец, продолжай.
— Я мечтала быть красивой, но откуда там? Грудь не задалась, волосы так себе. Еще в детстве все смеялись…
— Хорошо.
Гнев внутри Марины начал нарастать, собираясь в большие снопы. Она припомнила школу, университет, неудачные отношения, замкнутый характер, любимое одиночество, скверные книжки, которые нужно читать, чтобы было, что обсуждать. Каждый раз, когда она выкрикивала что-нибудь особенно эмоциональное, Юра внизу слабенько блеяла. Ее голова все сильнее зарывалась в межножье. Марина была уже насквозь пронизана собственным ливнем. Она превратилась в крепкое кукурузное зернышко, упавшее в раскаленное подсолнечное масло, на самое дно кастрюли. Ее оболочка нагрелась до предела и стала раздуваться, потрескивая. Белая мякоть давила изнутри. Юра мотала головой. Масло жгло, подбираясь к самой сердцевине. Марина зажмурилась и не видела ничего.
— А еще я не поступила в балетное училище, — хрипло выкрикнула она, и в ту же секунду все лопнуло. Юра замертво упала к ее ногам. Боря подбежала обнюхать подругу…
Когда они одевались и Марина начала соображать, она сказала Луизе Густавовне:
— Вы извините меня за Юру.
— Да брось. Я, когда лет десять назад узнала о козотерапии, штук восемь загубила. Потом только научилась по порциям с ними общаться. Сегодня рассказала, что на работе проблемы, завтра, что мужа нет.
— А почему вы ничего сейчас не сказали?
— Да у меня неплохая неделя была. Я уж так, за компанию, чтобы тебе не страшно.
Водитель отвез их на работу, а на выходных Марине пришло сообщение от Луизы Густавовны. Это было фото козочки с подписью: “Завезли шесть новых. Эту зовут Дима. Нравится?” Марина улыбнулась, ответила и пошла выбрасывать коробку с вещами, которые остались от ее неуклюжего возлюбленного.
