Ностальгия. Об истории одного чувства
Перевод главы книги Карин Юханниссон «Ностальгия. История чувства». Карин Юханниссон — исследовательница культуры повседневности, историк медицины, писатель. В 2011 году на русском языке вышла ее книга «История меланхолии. О страхе, скуке и печали в прежние времена» (М.: Новое литературное обозрение). «Ностальгия» — более раняя работа Юханниссон, посвященная истории ностальгии и ее отражению в культуре и обществе. Перевод со шведского — Клим Гречка.
Введение
«Когда молодой, еще не достигший зрелости юноша вынужден выполнять свой воинский долг и утрачивает надежду вернуться в целости и сохранности на свою возлюбленную землю, его охватывает чувство горя особого рода, — пишет Леопольд Ауэнбрюггер, лекарь XVIII столетия. — Таковые молодые люди становятся молчаливыми, апатичными, замкнутыми, задумчивыми, много вздыхают и испускают горестные стоны, чтобы в конце концов стать совершенно бесчувственными и безразличными к самой жизни. Болезнь сия зовется ностальгией, тоской по дому. Ничто не в силах помочь им — ни медицина, ни увещевания, ни обещания или угрозы наказанием. Тело хиреет, в то время как всё их «я» обращено в это тщетное чувство. Мне довелось вскрыть немало тел умерших от этой болезни…» [1]
«Весьма примечательно, какое воздействие дух оказывает на тело, — докладывает шведский военный лекарь в 1820-е годы. — Когда французская армия вошла в Берлин, ей показали Панораму, представлявшую собою вид Швейцарского тракта. Когда швейцарский полк, бывший на службе Франции, увидел ее, узнав свои родные деревни… и услышал знакомые звуки… солдаты были охвачены тоской по дому (Ностальгия), а некоторые решились расстаться с жизнью, а посему изображения и сия очаровательная музыка тотчас же оказались под запретом. Утверждают, что шотландские солдаты, стоит им заслышать звуки волынки, разражаются слезами и дезертируют, дабы вернуться в свои затерянные среди скал и гор дома, и в случае, если затея не увенчалась успехом, умирают от горя». [2]
Болезнь и склонность к самоубийству от ностальгии?
У чувств тоже есть история. Ностальгия принадлежит к числу тех чувственных наименований, что входят в наш эмоциональный репертуар, весьма вольно связанным с его первозданным смыслом.
Начиная со своего изначального пространственного измерения — тоска по конкретному месту — это чувство переместилось в измерение временное — тоска по прошлому. Состоявшая некогда в родстве с состоянием меланхолии, тревоги и клаустрофобии, она была заново определена — из медицинского диагноза превратившись в
История ностальгии указывает на постоянное движение, изменение смысла и постепенный дрейф от однажды заданных медицинских, психологических и социальных связей. Немногие сегодня опишут ностальгию как тоску по дому. Едва ли кто-то назовет ее смертельной болезнью. И уж точно никто не упомянет ее в качестве мотива для детоубийства.
Современный анализ ностальгии воспринимает ее как вызывающий, двусмысленный культурный феномен, культурную болезнь. То ли превращает он ее в тоску по прошлому как форму самоудовлетворения, то ли в ложные мечтания о «лучшем прошлом». Рассмотренная таким образом, ностальгия характеризуется отсутствием именно той аутентичности, которую она должна воплощать. Она превращает историю в фальшивку, скрывая прошлое под покровом чувствительности и мутных миражей. В классической книге Давиде Ловенталя Прошлое — чужая страна (1895) ностальгия предстает вызовом любой достойной связи с историей. В политическом вокабуляре конца ХХ века ностальгик вдруг возникает вместе с прочими двусмысленными характерами, такими как «реакционер» или «идиллик». Они столь сильно цеплялись за прошлое — но еще сильнее идеализировали то прошлое, которого никогда не было.
Страх будущего у ностальгика — это одновременно страх правды о прошлом. Страшащийся изменений, он жил в иллюзии об утерянной стабильности. Ностальгия не утратила своих болезненных обертонов. Основа ее не только в фальшивой картине действительности, а в невозможности — природном отвращении к ненадежному и неупорядоченному, сложности и подвижности современной жизни [4].
Итого: для политиков, историков и социальных психологов, для интеллектуалов и ученых ностальгия в своем лучшем виде предстает в форме эскапизма, в худшем — незаметной болезнью общества. В обоих случаях она становится отражением проблемы куда более значительной: коллапса веры в будущее. Подобные позиции приемлемы и плодотворны. Однако они равноудалены от исходного «я» ностальгии. Ностальгическое переживание, чувство, когда-то принадлежавшее истинным ностальгикам, — ранимым, лишенным корней, тоскующим, — становится чувством украденным.
Я хочу найти другой путь, который позволит отыскать то самое чувство, обозначаемое словом «ностальгия». Стало быть, это попытка восстановить чувство в правах. В более или менее общем смысле она повествует о том, как отдельные чувства становятся современными или выходят из моды. Какие чувства, когда и почему выносятся на поверхность? Какие чувства допустимы, а какие выходят из употребеления? И как выглядит сам процесс этого исключения?
Чувства, в точности как и болезни, имеют свои биографии. Они обретают имена, делают карьеру и могут исчезнуть, потому, что, может статься, не воспринимаются как полезные, потому что получают новые имена […].
Ностальгия — пример именно такой истории. Ее можно рассматривать как объяснительную модель для солдата-дезертира, отчаяния девушки-подростка или бездонного горя брошенного ребенка. Однако внутри переменчивых смыслов слова и исторических модификаций остается неповрежденное ядро, которое можно назвать словом «тоска». Ностальгия — это чувство тоски, тоски по
Тоска эта, в свою очередь, имеет несколько определенных свойств. Частью она связана со временем — временем, которое лежит позади нас. Она предполагает определенную связь настоящего и прошлого. Ностальгия — это не нейтральные воспоминания, но памятные моменты, отобранные настоящим. В общем и целом она строится на контрасте — или искусственном контрасте — настоящему. Реальность прошлого отражается посредством настоящего.
Связана ностальгия и с личным опытом, с тем, что кроется в нашей собственной биографии. Причиной ностальгии могут стать только личные переживания, но никак не места, в которых никогда не бывал, или опыт, которого никогда не было. Ностальгия — не тоска по античному пасторальному счастливому состояннию, не мечты о библейском рае, не путешествия романтиков в минувшие эпохи, викторианский культ прежнего стилистического идеала или игры конца ХХ века по воссозданию истории с помощью ролевых игр — она существует в недавно минувшем миге нашей собственной жизни. Ностальгия, если можно так выразиться, непрестанно возвращается внутри своей собственной истории.
И наконец: ностальгия ощущается совершенно особым образом. Она обладает своеобычным двойным привкусом: боль, перемешанная с желанием, меланхолия, окрашенная каплей сладости. Горькая сладость. […]
Прошлое, которое она пытается отыскать, существует лишь как память, а потому прошлое это всегда — отсутствующая возможность воплощения каждой исполненной желания мечты о возвращении. Желание через отсутствие.
Но одновременно с этим — смертельная болезнь. […]
ИМЯ
Для нас, людей, многие вещи не существуют, вне взгляда, лишенные своего имени… Когда чувство оказывается в силах облечь себя в слова, для нас оно обретает ясность, чрез которую оно способно оказать более глубокое воздействие на наши взгляды и поведение. [1]
История чувств должна совпадать с теми именами, из которых она исключена. Доступны лишь чувства, имеющие языковое выражение.[2]
Имя распространяет свою магию на нескольких уровнях. Это означает, что, во-первых, определенный чувственный опыт фиксируется и подтверждается одним и тем же образом — равно как опыт болезни подтверждается постановкой диагноза. Стоит только чувству обрести имя, как оно начинает работать формой, упорядочивающей и создающей смысл субъективного переживания. Не последним делом становится авторство имени. Религия, медицина и наука обладают большим авторитетом, однако привилегия поименования постоянно разделяется между ними. Во время первой мировой войны было отмечено, например, что язык, которым военные корреспонденты рапортуют о фазах боевых действий, накладывает отпечаток на слова, при помощи которых солдаты описывают свои чувства. Имена структурируют действительность; без них индивид обращается в чужака в хаотичном мире. Если имя меняет значение, то и чувство меняет свой смысл. Представление об аутентичности за гранью языка, о чувстве как
Поименованные чувства отражают нормы и ценности, а потому могут быть подвергнуты историзации: они создаются, достигают пика своего развития и сходят на нет — чтобы исчезнуть или затаиться до тех пор, пока новые культурные коды не создадут им новую или вернут утраченную идентичность. В-третьих, имя означает, что чувство способно распространяться и репродуцироваться. «Существуют люди, которые никогда бы не влюбились, не услышь они о любви», — писал Ла Рошфуко. — «Существуют недуги, подобные нынешнему сплину, которые распространяются потому, что о них говорят. Слово вызывает их к жизни и служит переносчиком». [4]
Имя также формирует внешнее выражение чувства, его мимику, жестикуляцию и язык тела. Вызывает ли любовь восхищение, нежность, ласку, эротоманию или страсть, — четко определяется, каким образом их выражать и считывать. Имя может быть вписано в чувство в языке медицинском или юридическом как определение, объяснение, мотив или вина. Как причина преступления, безумия или самоубийства чувства фигурируют в самых сухих трактатах. Следовательно, можно сказать, что чувство существует между субъективным опытом и его выражением, обусловленным культурой и временем. Крайнее звено в процессе легитимизации — форма чувства столь отчетлива, что ее можно симулировать. Попытки отличить подлинное чувство от наигранного, притворного или подражательного столь заметны в медицине XVIII века, что также сообщают нечто о представлениях эпохи относительно способности индивида являть собственное «я» как составляющую телесной риторики. Для каждого медика, столкнувшегося с ностальгией, важным было умение отличить симуляцию от истинного. […]
Но можно и изменить перспективу. Чувства связаны с «я», словно легко привидевшийся опыт — существуют мириады безымянных чувств. Стало быть, ностальгия не есть имя, заполняемое чувствами, но чувство в поисках своего имени. Слово «ностальгия» покрыто густыми слоями горестных и тоскливых состояний. […]
Следовательно, слово отделяется от исходного чувства. Слова наполнены содержанием, которым, как мы решаем, они должны быть наполнено. Они могут претерпевать изменения и смысловые подвижки, перевоплощаться и означать что-то новое и другое. Слова — не солидарны, они беглецы. Они кидаются прочь, когда им взбредет в голову. Однако почти все научные термины — даже самые абстрактные — имеют свои корни в повседневном и подручном, каждый для доступного обозначения чувства.
А потому я бы хотела вернуться к истокам.
Слово «ностальгия» было создано в 1678 году 19-летним студентом-медиком Йоханнесом Хофером в не блещущей идеями, но быстро обросшей слухами Dissertatio medica de Nostalgia oder Heimwehe. Слово было контаминацией греческого «nostos», возвращение домой, и «algos», боль. [5]
Стало быть, ностальгия означает болезненное (вызывающее боль) желание вернуться домой. Для случаев, граничивших с помешательством, Хофер припас слово «ностомания». [6] Он определял ностальгию как «боль, которую испытывает больной, поскольку он находится вдалеке от своего дома или же боится никогда более не увидеть его»:
Особливо подвержены сему недугу юноши, что находятся в чужих землях, а среди них в особенности те, кто дома жил жизнью одинокой, без близких сношений с прочими. Оказавшись среди чужих людей, они не в силах приспособиться к новым обычаям и неспособны забыть материнскую заботу. Их гложет беспокойство, и единственной радостью для них становятся сладостные мысли об отчем доме. В конце концов они начинают испытывать отвращение к новой стране, день и ночь размышляя о том, как вернуться домой. Ежели их прервать, они заболевают.
Латинское наименование и болезнь должны, следовательно, быть изобретены для того, чтобы получить признание в обществе и статус феномена, который ранее воспринимался как часть повседневного опыта. Отправной точкой Heimweh стало диалектное швейцарское слово, определяемое как «тоска по утраченным приятствиям отчего дома». [7]
Отныне появилась граница между научным и народным наименованием. Народное название тоски по дому существует также во французском (maladie du pays), польском и русском, в отличие от иврита, греческого или латыни.
Новообразования — как английское homesickness или шведское hemsjuka вошли в обиход в середине XVIII века и исключительно как название болезни. […]
В известном каталоге XVII веке о меланхолических состояниях чувств англичанина Роберта Бёртона The anatomy of melancholy (1621) меланхолическая тоска по дому была припасена для тех, кто находится в заключении, рабстве или прочих состояниях несвободы, однако собственного имени не удостоилась.
Ностальгия означает не просто тоску по дому, но тоску столь сильную, что она вызывает болезнь. Ностальгия способна разрушить тело и довести его до смерти. Она способна превратить цветущего юношу в иссохший кокон или хныкающее дитя.
Наиболее близки в плане чувств к ностальгии эротомания, или любовная болезнь; обе отличаются сильнейшей тоской по объекту любви, который утрачен или недоступен. Симптомы были почти идентичными: бледность, утрата аппетита, глубокие вздохи, галлюцинации, телесная слабость и в довершение всего коллапс. Однако эротомания имеет историю более древнюю и означает широкий спектр меланхолических или отчаянных состояний, причиной которых служит неразделенная любовь. [8]
Больные образовали два основных типа. Некоторые отличались сексуальной экзальтированностью, активностью, но и фрустрацией, спутанностью и ошибочными представлениями в отношении возлюбленных. Прочие испытывали страдание по причине безнадежной любви, мучились от депрессии и страдали скорее от безответной, чем от спутывавшей чувства любви. «Страдалец изолирует себя, плачет, непрестанно разглядывая объекты, что напоминают о возлюбленном — портрет, письмо, кольцо, локон волос — и говорит с ним вслух». [9]
Эротомания представляла собой нечто иное, чем диагнозы, связанные с неестественно большим сексуальным аппетитом (нимфомания, сатириаз). Линней перевел — с неподражаемой точностью — эротоманию как […] «любовников робкие желанья».
Ностальгия и эротомания, следовательно, обе напрямую соотносятся со смертельными последствиями разлуки. Однако ранее никто не описывал болезнь, вызываемую отсутствием места, пространственного измерения.
Тоске по дому противостоит стремление прочь. И для этого чувства было создано специальное название — аподемиалгия, или болезненное стремление сбежать прочь из своего дома. [10]
Определение гласит: «непреодолимое желание и жгучая тоска покинуть родной дом и сбежать в другие страны» (Hinausweh, impatience du lieu). Если больному не удается быстро осуществить желаемое, в скором времени развиваются те же симптомы, что и при ностальгии. Эта тоска по дальним странам охватывала прежде всего любознательных юношей, не имевших возможности поступить в университет. (Состояние это обрело множество позднейших наименований и было тематизировано в бесчисленных вариациях, вплоть до современной романтики road movie. Дом — клаустрофобическое пространство, откуда необходимо бежать. [11])
В качестве диагноза болезни ностальгия тотчас же обрела succé. Она была быстро введена в различные медицинские классификационные системы XVIII века. Линней поместил ее в класс «Ментальные заболевания, подкрепленные аффектом» — то есть душевные болезни характеризовались чувственным переживанием. Это роднит ее с эротоманией, но также с такими состояниями, как булимия («болезненное обжорство/ненасытимое желание еды»), бешенство («желание быть и кусать ни в чем не повинных») и anxietas («тоска/отвращение к повседневным вещам»).
Он перевел ностальгию как hemsjuka и определил в качестве «тоски по отчему дому или родственникам» [12].
(Ностальгия неоднократно возникает в работах Линнея, все более оторванная от своего места в научной систематике, все ближе к собственно чувству. В конце концов определение, обнаруженное на обрывке бумаги, и записанное дрожащей старческой рукой, сцеживается до внутреннего пространства детства: «НОСТАЛЬГИЯ — Стенбрухульт». [13])
Прочие систематики Европы также оказались скоры на руку, отведя место ностальгии. В своей гигантской Nosologia methodica — насчитывающей 2400 заболеваний — Франсуа Буассье де Соваж располагает ее в классе «Безумств, отличающихся расстройством воображения, разума или воли», в рубрике ”Bisarrerier” вместе с заболеванием пика («желание поедать несъедобное»), булимией, паническими атаками, фобиями, а также нимфоманией и сатириазом. Заболевание описывается как фантазия о возвращении домой столь сильная, что больным овладевает глубочайшая тоска, следствием которой становится потеря сна, анорексия и ряд прочих серьезных симптомов. [14]
В Англии ностальгию ввел в обиход Уильям Каллен (William Cullen). Он также рассматривал болезнь как форму мании, однако определял ее место не среди расстройств разума, а в рубрике «Неверно направленные или анормальные желания» c, помимо прочих, булимией, полидипсией («неестественное желание пить»), пика, сатириазом и нимфоманией. Ностальгию он определял как «неугасимое желание отсутствующих дома вернуться туда». [15]
Френологи, влюбленные в бесчисленные классификации, создали свои собственные хитроумные градации ностальгии. Было выделено три основных типа. Первый связывался с «желанием крепкого дома» (habitativité), второй — с «желанием преданности» (affectionnivité) и третий — с «силой привычки» (habitudivité). [16]
В рамках множества энциклопедических проектов Просвещения ностальгия анализировалась, кроме многих прочих, Жан-Жаком Руссо. Он видел в болезни выражение с одной стороны тоски по свободе, с другой — тоски по детству, экзальтированное состояние чувств, часто утишаемое музыкой. [17]
В Encyclopédie méthodique статья о ностальгии написана легендарным Филиппом Пинелем, «освободителем безумцев» из парижских заведений в годы французской революции. Он исходит из перспективы, до крайности обусловленной сильнейшей эмпатией, и дает болезни широкое определение различных состояний тоски, в том числе и у маленьких детей, разлученных со своими родителями [18].
Первейший немецкий медицинский авторитет К.Ф. Хуфелянд использует сходные определения. В числе чувств, способных стать причиной смертельных заболеваний, он упоминает «разбитое сердце и глубокую неутолимую тоску по предмету любви (к числу которых принадлежит тоска по дому, Ностальгия) … доводилось видеть мне даже и детя, скончавшееся от тоски по разлучённой с ним матери». [19]
XIX век внес ряд уточнений и квалификационных признаков в определения ностальгии. В эпоху романтизма оно получило широкое применение в отношении трех отдельных сфер: небо, природа и детство. В религиозной литературе ностальгия преобразовалась в тоску по небесам.
”Блаженны те, что имеют тоску по дому, ибо им суждено обрести его вновь” — так начинает немецкий мистик Юнг-Стиллинг свой примечательный роман воспитания Hemsjukan. [20] Здесь тоска не по прошлому, а по будущему, не по земному пространству, но по пространству небесному. Тоска по дому — утопия спасения, рожденная между изгнанностью из первичного райского состояния и воссоединением с Господом в грядущем. (В современных некрологах выражение «возвращение домой» и «дорога домой» имеют именно этот смысл.)
У романтиков — таких, как Новалис и Генрих Гейне — понятие ностальгии сдвигается в сторону содержания, определяемого экзальтированным природным чувством, «общим чувством» и
Субъективная философия романтиков открыта также психологизированному толкованию: ностальгия суть тоска по утраченной невинности детства, — пространству не внешнему, но внутреннему. В этой связи Иммануил Кант приводит радикально новое толкование, отстаивая постулат о том, что ностальгия представляет собой состояние, которое невозможно облегчить возвращением. То, по чему тоскует человек, есть не место для детства, но самоё детство. Стало быть, тоска эта направлена не на «туда», а на «тогда» — утрата абсолютная. Утраченное время не вернуть никак [21].
Таким образом, для романтиков ностальгия была базовым экзистенциальным состоянием, окрашенным меланхолией, имеющим непосредственное отношение к бренности всего и вся, постоянно происходящей утрате. И это было решающей вехой в истории ностальгии. Осязаемое и подвластное завоеванию пространственное измерение уступает место абстрактному и окончательному пространству временному.
Подобная перемена происходила, само собой, не в безвоздушном пространстве, а отражала более крупные изменения: новый концепт времени, возникший в последней половине XVIII века. Проще говоря, прежнее, статично-цикличное, почти пространственное восприятие времени заменяется линейным, то есть картиной времени как направленного вперед процесса. Прошлое, настоящее и будущее в этом смысле различались тем, что человек не ожидал повторения прошлого. [22]
Время также изменяет пространство. Поэтому возвращение чревато двойным риском: с одной стороны, напоминанием о забытом и вытесненном, с другой — тем, что станет очевидно: минувшего более не существует.
Из всех этих предпосылок формируется представление о ностальгии в XIX веке, воплотившееся в ряде смешанных, литературно-медицинских форм. В литературе путешествий тоска по дому неизменно повторяется как состояние, которое может ослабить любую способность пережить что-то новое. «То была тоска по дому, возведенная в степень столь высокую, что превратилась в болезненную тягу», пишет одинокий и бедный швед-путешественник во время своего пребывания в Париже. «Никогда прежде не воспринимал я истинное значение слова “hemsjuka” в качестве настоящей болезни. Она существует наверное, нервная лихорадка… Мысли словно намертво приколоты булавкой… не могу думать ни о чем другом, хожу по кругу, непрестанно возвращаясь к исходной точке, — дому» [23].
(Постепенно ностальгия путешественников интересным образом заместилась современными чувствами, возникающими при встрече с новым: нервозностью, экзальтацией или повседневным унынием). В
Тогдашний французский словарь описывает ностальгию как «жесточайшее желание вернуться на отчую землю… не болезнь, но весьма сильный повод к болезни, которая может привести к смерти». [25]
В эпоху смены веков, в 1900-е ностальгия переживает кратковременный, но бурный ренессанс как научно определяемое чувство, а теперь как психопатологическое состояние, дефект в необходимой способности индивида к адаптации, иногда с криминальным налетом, особенно связанный с пироманием и детоубийством.
На сломе веков в шведских книгах обнаруживается отчетливый след подобного толкования, как, например, в Nordisk familjebok (1914): «Ностальгия, зачастую изматывающая, с утратой аппетита и веса […] может развиться у тех, кто оказался на чужбине или не способен приучиться психологически к новым обстоятельствам. Подобное состояние может быть первой стадией начинающейся болезни, а потому определенно представляет интерес для судебных психиатров… ибо жестокие преступления отмечены печатью ностальгии» [26].
Даже в медицинском терминологическом лексиконе 1940-х годов можно обнаружить ностальгию как болезненную, в редких случаях смертельную тоску по дому. [27]
Однако после Второй мировой войны слово «ностальгия» постепенно выходит из обихода. Этим подтверждается взаимная связь между именем и феноменом: когда имя теряет почву под ногами, слабеет чувство; когда чувство отвергается, имя исчезает. Уже с послевоенного времени ностальгия более не согласуется с современными культурными кодами. Если слово это вообще оказывалось в книгах и специальной литературе, то определялось оно в терминах отрицательных — как состояние недостачи или включалось в буйно разросшееся толковательное поле психоанализа (ностальгия либо как сублимированное либидо, либо как тоска по матке, «возврат в единственно истинное состояние счастья»). [28]
Чувство утрачивается, претерпевает изменения и деградирует. Оно не является ни определенной болезнью, ни внушающим уважение состоянием духа, но предстает как остаток досовременной эпохи, а в худшем случае как политическая провокация. […] [29] Кому придет в голову оборачиваться назад, когда будущее лежит в будущем? Кому охота копаться в слезоточивых воспоминаниях? Даже и медицина перерезала толстую нить, на протяжении более трех столетий легитимировавшую тоску по дому в качестве диагноза. В Западной Германии на протяжении 1950-60-х годов публиковались отдельные работы, в центре которых были проблемы акклиматизации беженцев. Однако волны военных беженцев и полные драматизма переселения народов в первую очередь анализировались как политические и социальные проблемы — или в качестве носителя военной травмы. Появлялись сообщения и заметки о так называемой «депрессии отрыва от корней». Чарлз Цвингман, служивший врачом в послевоенном лагере для заключенных, был одним из тех, кто связал ее с прежними представлениями о ностальгии. Он определил ностальгическую реакцию как «постоянно возникающие картины покинутого места и желание вернуться туда». Недостаток умственной активности, изоляция и страх нового были провоцирующими факторами. Ностальгия была частью определенно болезненного, но в в целом нормального процесса акклиматизации [30].
Кроме того, первая послевоенная волна мигрантов-рабочих, в большинстве своем молодых людей, которым по экономическим причинам пришлось покинуть родной дом — ситуация, напоминавшая о насильственно рекрутированных мальчишках-солдатах из прежних времен — стимулировала определенный интерес к понятнию ностальгии. Кто-то подметил классические ностальгические реакции в виде депрессий и различных телесных симптомов у, кроме всех прочих, турецких гастарбайтеров. Однако в качестве собственно диагноза ностальгия была бесполезна в этой связи. Тоска по дому перебирается в область личного: в воспоминания и сны наяву, песни из дома, ритуалы, блюда и праздники. [31]
В 1960-е в США ностальгия пережила ренессанс с совершенно иным радиусом действия и значением. Здесь слово это сохранилось в повседневном языке как обозначение настроения, сентиментального состояния духа, связанного с символизированным прошлым. […]
В американской ментальности лежала скрытая, но так и не забытая романтическая тоска по временам героического строительства, когда все мнилось простым и ясным. Ностальгия питается подозрением, что успех в самой своей сути несет разрушение свободного общественного порядка, который был ядром американской мечты. Это своего рода культурный джетлаг, который позволил ментально просчитать эффекты великого модернизационного процесса. [32]
В подобного рода анализах ностальгия определенно рассматривается как субъективное переживание, однако в первую очередь как коллективный феномен. В 60-е годы последовал также ряд статей, диагностировавших ностальгию с точки зрения социологии. Критический подход был массивным. Многие определяли чувство как низкую адаптивную способность к переменам, социально-психологическое состояние недостачи. Другие видели в ностальгии невротически окрашенное беспокойство в отношении будущего. [33] Интонация была слегка терапевтической: ностальгия как анемичное отрицание современности. Утопия, лишенная своего жара. Болезнь с нехорошим прогнозом.
Однако в 1980-е годы дискуссии о ностальгии вспыхнули вновь с необычайной живостью. На сей раз примат толкования принадлежал не медикам или социологам, но историкам. Контекстом служили недавно возникшие дискуссии об утрате истории и историческом релятивизме — об истории, которая создает и сортирует память. И в этой связи ностальгия представала как феномен с легкой степенью угрозы, мастерская упрощения и фальсифицирования […] Вдохновителем чуткого к трендам рынка и производству вновь созданной истории (среда дикого запада, крестьянские идиллии, реплики, копии, ретро) был фетиш потребительской культуры […]. [34]
Итак: несмотря на различные модели толкования, долгое время оставалась смысловая связь между словом ностальгия и исходным чувством (тоска по дому). Когда слово освободилось от своего медицинского контекста, произошла смена содержания: от диагноза — к
В конце концов слово оказалось столь текучим, что утратило свою сущность. В последние годы ХХ века в шведских энциклопедиях слово «ностальгия» больше не значится. Нет его и в Национальной энциклопедии, — зияющее отсутствие.
Слово, которое исчезло.
Но сама тоска по дому никуда не делась, — пусть слово и предало ее.
Примечания автора
Введение
[1] Leopold Auenbrugger, Inventum novum ex percussione thoracis humani ut signo abstrusos interni pectoris morbos detegendi (Wien 1761), здесь цитируется по: Fritz Ernst, Vom Heimweh (Zürich 1949), 93–94.
[2] Magnus Christian Retzius, Försök till en handbok uti militärhygienen (Stockholm 1821), 7–9.
[3] Susan Bennett, Performing Nostalgia: Shifting Shakespeare and the contemporary past (London 1996), 3.
[4] Christopher Lasch, ”The politics of nostalgia: Losing history in the mists of ideology”, Harper’s nov. 1984, 65–70.
Имя
[1] Esaias Tegnér d.y., Hemmets ord: Hvardagsfilologi (Stockholm 1881), 3.
[2] Сравните со cтатьей Жана Старобински ”La nostalgie: Théories médicales et
expression littéraire”, в Studies on Voltaire and the eighteenth century, XXVII (Genève 1963), 1505–1518; dens., ”The idea of nostalgia”, Diogenes 54 (1966), 81–103. Старобински отмечает, что изучение ностальгии предполагает движение в нескольких областях: в истории ментельностей (которая демонстрирует, как проявляются чувства), истории социальных, этнических и демографических структур, истории знания (включающей медицинские и психологические теории), истории литературы (толкующей и отображающей чувства) и истории морали (которая демонстрирует, как мы морально оцениваем чувства). О теле и языке см. Iréne Matthis, Den tänkande kroppen: Studier i det hysteriska symptomet (Stockholm 1997).
[3] См. Arthur Kleinman & Byron Good, eds. Culture and depression: Studies in the anthropology and cross-cultural psychiatry of affect and disorder (Berkeley 1985).
[4] François de La Rochefoucauld, Maximer (1664; шв. пер. 1995), № 136. Вторая часть цитаты приводится по: G. Bolotte, ”La nostalgie”, Revue médecine Bourgogne 5 (1970), 469–484.
[5] Английский перевод — ”Medical dissertation on Nostalgia by Johannes Hofer”, Bulletin of the Institute of the history of medicine, 2 (1934), 376–391; латинский текст с параллельным переводом на немецкий — Klaus Jürgen Pfannkuche, Johannes Hofers dissertation ’De nostalgia’ (1678) und die zeitgenössige Medizin (Marburg 1978); краткое резюме на немецком — Fritz Ernst, Vom Heimweh (Zürich 1949), 63–72.
[6] Такие синонимы, как патопатридалгия, филопатридалгия, нострассия были менее успешными. Об этимологии терминов см.: Klaus Brunnert, Nostalgie in der Geschichte der Medizin (Düsseldorf 1984), 29–42.
[7] Friedrich Kluge, Heimweh: Ein wortgeschichtlicher Versuch (Freiburg 1901).
[8] О ранних определениях эротомании см.: Robert Burton, The anatomy of melancholy (1621, и более поздние издания); Jacques Ferrand, A treatise on lovesickness (1640), ed. Donald A. Beecher & Massimo Ciavolella (Syracuse 1990). Ср.: Stanley W. Jackson, Melancholia and depression: From Hippocratic times to modern times (New Haven 1986), 352–372.
[9] C.-G. Gaillardot, Considerations sur la nostalgie (Paris 1804).
[10] От греческих apo, прочь; demos, народ и algos, боль. См.: J. Zangerl, Das Heimweh (Wien 1820), 4; Julius Schlegel, Das Heimweh und der Selbstmord, I (Hildburghafen 1835), 97–98. J.G. Zimmermann, Von der Erfahrung in der Arzneykunst, II (Zürich 1764) использует Fernweh как синоним аподемиалгии.
[11] О путешествиях см.: Eric J. Leed, The mind of the traveller: From Gilgamesh to global tourism (New York 1991); ряд новых перспектив — в Richard Wrigley & George Revill, eds. Pathologies of travel (Amsterdam 2000); о двусмысленности путешествий см. увлекательную книгу Ian Hackings, Mad travellers: Reflections on the reality of transient mental illnesses (London 1998).
[12] Carl von Linné, ”Genera morborum (Sjukdomsgrupperna)” (1763), в Valda avhandlingar изд. Svenska Linnésällskapet, 7 (Ekenäs 1949), 15.
[13] Carl von Linné, ”Adonis Stenbrohultensis”, в Valda avhandlingar, 11 (Ekenäs 1951), Telemak Fredbärjs inledning, 10. — Стенбрухульт — деревня в Швеции, где провел све детство Карл Линней (прим.пер.).
[14] F. Boissier de Sauvage, Nosologica Methodica (1768); здесь — по фр. изданию Nosologie méthodique, ou distribution des maladies en classes, en genres et en espèces (Lyon 1772), 237– 241.
[15] William Cullen, A methodological system of nosology (Stockerbridge 1808), 142.
[16] J.B.F. Descuret, Passionerna uti deras förhållande till sjukdomarne, lagarne och religionen (Norrköping 1847), kap. 15, ”Hemsjukan”, 472–477.
[17] Jean-Jacques Rousseau, Dictionnaire de musique (Paris 1768), 314 f.
[18] Encyclopédie méthodique: Medecine, X, (Paris, 1821), 661– 665. Сравните со статьей ”Hemvé”, в Encyclopédie ou dictionnaire raisonné des sciences, des arts et des métiers, vol 8 (Paris 1865).
[19] C.W. Hufeland, Enchiridion medicum eller Handledning uti Läkarekonstens utöfning (Stockholm 1839), 420.
[20] Henrik Stilling (Jung-Stilling), Hemsjukan, I–V (1794–1796; шв. пер. Örebro 1815–17), I, 7.
[21] Immanuel Kant, ”Anthropologie in pragmatischer Hinsicht”, в Kant’s Werke, VII (Berlin 1907), 178–79; см. также его комментарий относительно тоски по дому в ”Physische Geographie”, IX (1923), 243–48. Ср.: Starobinski, ”The idea of nostalgia”, 94.
[22] Об этом изменении восприятия времени см.: Reinhardt Koselleck, Vergangene Zukunft: Zur Semantik geschichtlicher Zeiten (1979; Frankfurt a.M. 1995, eng. övers. Futures past).
[23] Anders Ramsay, Från barnaår till silfverhår (Helsingfors 1907), VIII, 157.
[24] Der grosse Brockhaus, 11. Aufl. (1866); 12. Aufl. (1877).
[25] ”Nostalgie”, в Dictionnaire de médecine, de chirurgie, de pharmacie (Paris 1865), 1014.
[26] См., например, M. Mike Nawas & Jerome J.Platt. ”A futureoriented theory of nostalgia”, Journal of individual psychology 21 (1965), 51–52.
[27] ”Nostalgie”, в Meyers neues Lexikon, bd 10 (Leipzig 1974); ср. также Dieter Baacke, ”Nostalgie: Zu einem Phänomen ohne Theorie”, в Meyers encyclopädisches Lexikon, bd 17 (Mannheim 1976), 449–52.
[28] Цвингман опубликовал ряд статей на эту тему в начале 1960-х годов. Щедрая документация — в Charles Zwingmann & Maria Pfister-Ammende, eds. Uprooting and after… (New York 1973).
[29] Ina-Maria Greverus, ”Heimweh und Tradition”, Schweizerisches Archiv für Volkskunde 61 (1965), 1–31; dens., Auf der Suche nach Heimat (München 1979). О тоске по дому и миграции также в Zwingmann & Pfister, Uprooting and after… Сегодня наблюдается незначительный ренессанс понятия ностальгии в связи с проблемой здоровья мигрантов. См., например, Marcela Bravo & Eva Britt Lönnback, Förebyggande psykosocialt arbete med invandrade familjer (Stockholm 1997), 19–23.
[30] Arthur P. Dudden, ”Nostalgia and the American”, Journal of the history of ideas 1961:2, 515–530. Еще одно определение на границе между медицинской и
[31] См., например, Nawas & Platt, ”A future-oriented theory of nostalgia”. Дальнейший анализ — в Fred Davis, Yearning for yesterday: A sociology of nostalgia (New York 1979).
[32] См., например, Christopher Shaw & Malcolm Chase, eds. The imagined past: History and nostalgia (Manchester 1989); David Lowenthal, The past is a foreign country (Cambridge 1985); dens., Possessed by the past: The heritage crusade and the spoils of history (New York 1996); Christopher Lasch, ”The politics of nostalgia”, Harper’s nov. 1984; Renato Rosaldo, ”Imperialist nostalgia”, Representations 26 (1989); Paul Connerton, How societies remember (Cambridge 1989).
