Литературный проект писательницы Лотте Лутасс. Перевод со шведского Клима Гречки

Предисловие переводчика

Лотте Лутасс (Lotte Lotass) — шведская писательница, драматург. Лауреат ряда литературных премий. Ее роман в сумерках, на заре (skymning, gryning, 2005) был номинирован на самую престижную литературную премию Августа Стриндберга. Роман Min röst skall nu komma från en annan plats i rummet (2006) в 2007 году был опубликован на русском под названием Голоса в пространстве (Иностранная литература, №3/2007) в переводе Нины Федоровой.

В 2008 году Лутасс осуществляет свой первый интернет-проект — Redwood. Редвуд — национальный парк в Калифорнии, к северу от Сан-Франциско, известный в первую очередь древними лесами секвойи. У Лутасс Редвуд приобретает многомерность — не просто название леса, территории, географической области. Здесь можно увидеть и фрагменты производственного романа, и географические заметки, и краеведческие записки, и звуковые эксперименты с аллитерациями и ассонансами при попытке передать шум работающей лесопилки, и дневниковые записи, и письма. При этом все эти фикционализированные, раздробленные фрагменты текста сопровождают вполне реальные фотографии и открытки, вызывая своего рода химическую реакцию, проявляющую не замеченные при первом разглядывании детали. Redwood — это истории без автора (подпись: неразборчиво; адресат: неизвестен). Это — «голоса в пространстве», или, как пишет Лутасс в одном из фрагментов (здесь не представленном): «Голоса среди деревьев. Хор. Деревья среди голосов».

В субботу, пишет он [1], я совершенно уверен — это было в мае 1852 года, он пришел в лагерь и за обеденным столом поведал нам о гигантском дереве и о целой роще гигантских деревьев, которую он заметил, и рассказал нам такие невероятные истории об этих деревьях, что все прочие, но только не я, все остальные, да, смеялись над ним и подшучивали. Тогда он объявил, что в следующий раз, отправляясь туда, он захватит с собой кусок веревки и, обмотав ею одно из деревьев, измерит его. Сказано — сделано. В следующую субботу он вернулся, вытащил веревку, и мы сделали замер. Он сказал, что обвязал веревкой дерево настолько высоко, насколько это было возможно, и мы замерили кусок веревки, и оказалось, что в длину он примерно сто футов. Мы не поверили своим глазам, но он тотчас же предложил показать дорогу в рощу, и тут поднялся такой шум, особенно возле нашей лесопилки, что многие из нас решили последовать за ним в рощу, которую, как он утверждал, ему удалось обнаружить. Ранним утром воскресенья мы тронулись в путь. Он говорил, что роща лежит примерно в трех милях от города. Мы бродили по округе целый день. Ближе к ужину мы развели огонь неподалеку от ручья, сварили чай, после чего вновь двинулись в путь, по горам, через долину, чтобы в конце концов он сказал — кажется, я заблудился. Мы находились на высоком горном хребте, с которого можно было видеть солнце, заваливающееся за кроны деревьев. Вокруг нас — крутые склоны. Кто-то сказал, что можно вскарабкаться на дерево, чтобы узнать, где мы находимся. Добравшись до вершины высокой сосны, он радостно замахал своей шляпой и сказал, что разглядел в долине к западу от нас что-то, что может быть деревьями. Мы вновь оседлали наших коней, съехали вниз по склону, и вскоре он обнаружил знак, который вселил в него веру в то, что мы неподалеку от рощи, и весьма скоро после этого огромные деревья предстали перед нами, и можете поверить, это было удивительное зрелище. Они стояли в прекрасной долине, питавшей ручьями один из притоков реки Калаверас, несшей свои воды в богатые и плодородные земли. В низинной части долины расстилались прекрасные травяные луга, и там мы оставили наших коней на ночь. Мы бродили, пока не стемнело, туда и обратно, по роще, крайне возбужденные. В этой роще стояло 94 дерева, я сосчитал, что составляло более ста пяти тунландов [2]. Многие из деревьев были неслыханно огромными, неописуемо огромными. Той ночью мы разбили лагерь вокруг дерева, которое мистер Дауд измерял своей веревкой.

5:12

Дерево на картинке зовется Генерал Ноубл. Оно получило свое имя в честь Джона Уиллока Ноубла, генерала времен американской гражданской войны. Оно находится в Конверс Бэзин, но сейчас его валят, чтобы продемонстрировать на Всемирной выставке в Чикаго — World’s Columbian Exposition — 1893. Отсюда его отправят в Молл в Вашингтоне, округ Коламбия, где оно будет выставлено на всеобщее обозрение в течение тридцати лет, чтобы затем оказаться в разъятом виде на складах департамента сельского хозяйства, что в Арлингтоне, Виргиния — там, где сегодня расположен Пентагон. Очевидно, что остатки этого огромного дерева оказались в земле, когда строился Пентагон — и теперь, глубоко похороненные, они покоятся под фундаментом этого здания.

5:13

Мужчины на фото, слева направо: Хью МакКормик, Исаак Куллберг, Билл Шеффи, неизвестный. Фотография сделана Августом Уильямом Эриксоном (1848 — 1927), родившимся в Эребру, эмигрировавшим оттуда в возрасте 18 лет. В 1876 году он оказался в Аркате, Калифорния, где сделал первые шаги на поприще фотографа. Оставшиеся после него изображения — 497 стеклянных фотографических пластинок — хранятся в коллекции Государственного университета Гумбольдта.

10:28

Американская гражданская война (1861 — 1865) послужила причиной прогресса металлургической промышленности, благодаря чему стало возможным производить длинные пилы, столь необходимые для рациональной крупномасштабной заготовки этих огромных, мощных редвудских деревьев. Сверкающие и усеянные плотным рядом зубьев, длинные пилы стали достижением, достопримечательностью сами по себе. Гордый триумф победы человека над материей. Огромное дерево и победившая его длинная пила. Отражение на блестящем лезвии отчетливо подчеркивается цветной ретушью. Открытка адресована Мисс Миртл Эшпоул, Грейт Бенд, Канзас. Отправлена из Медфорда, Орегон, 8 октября 1909 года. Текст гласит: «If I get this tree worked up into toothpicks, could you use a few?». Отправитель неизвестен.

12:32

Он стоит слева, склонившись, придерживая один конец пилы. Это единственная сохранившаяся фотография. Он первым потерялся среди деревьев. Однажды утром его больше не было. Те немногие вещи, что остались после него, собрали в коробку, еще долгое время стоявшую возле кровати, на которой он спал. Рубашка, пара чулок в занозах, пара ботинок, часы, Библия, маленькая куколка, сделанная из соломы, обвязанной красной тесьмой, записная книжка и карандаш. Туманные деревья, написал он. Так они должны называться, эти деревья — туманные, ибо жизнь их протекает во влажной и плотной красоте тумана. Плотный, густой, туман приходит с моря и застревает, переплетается с кронами деревьев. В клочьях тумана, пообочь оживленных троп, стоят эти огромные деревья, постепенно исчезая. Вверху в горах редеют их величественные, мощные ряды. Вверху в горах тает этот непроницаемый, плотный, густой туман. Туманно-серый — вот цвет, который содержит в себе, скрывает все прочие цвета.

13:35

Мужчины уселись в месте направляющего пропила. Позади них распахивается минувшее. Время, что прошло, застыло в смене годовых колец. Спины их повернуты к ушедшему. Годовые кольца, наслоившиеся друг на друга в темноте древесины. Минувшее распахивается позади них. Голоса высвобождаются. Миг, заключенный в этом темном, прочном, застывшем дереве. Эпохи обнажаются. Года, что сменяются другими годами, покоятся светлыми, темными, светлыми, темными, светлыми, темными рядами. Сверкающие, наточенные лезвия топоров прочно засели в падающем дожде, тяжелых, чернильно-черных тучах, в трескучем морозе, в нежной мякоти, прочно засели во влажном тумане.

15:41

Мужчина лежит в месте напрявляющего распила. Дерево нависает всей своей тяжестью над вытянутым телом. Смена годовых колец. Годы нависают, давят на застывшее тело, замершее в отверстом распиле. Зубья пилы взрезали тьму в глубине дерева; вспороло плотное наслоение лет. Темная полоса распила раскалывает, взламывает время; руки мужчины покоятся на его вырубленной, слегка наклонной поверхности.

16:45

Внутри светлого камбиевого [3] круга, в месте напрявляющего распила, стоят самые маленькие мужчины с самой маленькой лошадью. Белые рубашки ослепляют, черты лица, седельные сумки, кустарники и ветви деревьев — в ярком, ослепительно-обжигающем свете солнца. Записать, что это последний день. Записать, что это — последний день в этом ослепляющем свете. Записать, что это самый последний день, крайний в череде дней, белых, обжигающих и жарких. Все, что способно отражать свет, ослепительная в своей белизне рубашка, приземистые кустарники, щепки и ветви, черты лица, бороздчатая кора, лошадиная морда, сухие ветви деревьев. Белый, словно известь, камбий нависает над застывшей тьмой распила, в которой, словно черная, прочная, непроницаемая стена, высятся минувшие годы, слои годовых колец. Самые маленькие мужчины с самой маленькой лошадью — в последний день на краю долгого ряда дней, застрявшие в кольце лет.

17:46

Кедровое дерево. 17 футов в диаметре. Вашингтон. Рыдай, кипарис, ибо упал кедр, ибо и величавые опустошены; рыдайте, дубы Васанские, ибо повалился непроходимый лес. Захария 11:2. И пусть на земле нарисовали красные цветы, однако ни слова не было записано.

17:47

Мужчина улегся в направляющем пропиле. Внизу на земле — годы, вырубленные из плотного слоя годовых колец. Пересечение времени обнимает прямое покойное тело. Стружка и осколки, куски и щеки лет усеивают землю. Зубья пилы, лезвие топора выкололи, вырубили ровную, четкую трещину, распахнутое устье в реке времени, в прошедшем, былом, минувшем (…) Осенняя заготовка дров, весенняя заготовка дров, осенняя заготовка дров, весенняя заготовка дров, осенняя заготовка дров, весенняя заготовка дров. Рука осторожно касается самого края.

19:54

Далеко, и ближе, и близко. Нас — двенадцать мужчин. Когда я пересчитываю, нас всегда на одного больше. Их двенадцать мужчин. Ближе, совсем близко. Нас двенадцать мужчин. Близко. Когда я их пересчитываю, их всегда оказывается на одного больше.

20:55

Пишет, что их прозвали мамонтовыми деревьями, в честь древних огромных мамонтов, что в высоту они равнялись башне Страсбургского собора и египетским пирамидам. Пишет, что в одном из них насчитали две тысячи пятьсот двадцать годовых колец; что к тому времени, как родился Иисус, дерево это уже было старым, и уже долгое время росло оно на том месте, и уже тогда было одним из старейших деревьев в стране, уже когда Иисус родился. Пишут, что старейшие из них получили собственные имена: «Три сестры», «Старый холостяк», «Большая семья», «Одиночка». И что «Отец леса» достигал в высоту четырех сотен футов, и что у корней в обхвате его толщина составляла более 55 локтей, а кора достигала двадцати пальцев в толщину. Пишет и усаживается на пне, который измерил и нашел его тридцати двух футов в диаметре и девяносто шести футов в обхвате. Пять мужиков, пишет он, на протяжении месяца рубили, сверлили, пилили, чтобы повалить это дерево, на пне от которого он сейчас сидит и пишет, но безуспешно. Там, где человек обламывает зубы, на помощь приходят мощные силы природы — на тридцать третий день разыгралась страшная буря, которая и повалила огромного великана. Пишет, что древесина пойдет на строительство отеля и нескольких кегельбанов. Пень следует отшлифовать, сровнять, чтобы после на этой древней поверхности воздвигнуть храм. «Матерь лесов», пишет он, раскинула свою пышную и темно-зеленеющую крону над высящимися вокруг, притихшими деревьями. Сверкающий, ровный и точеный, словно мраморная колонна, возносится этот светлый ствол на высоту более двух сотен футов.

Кору безжалостно вытянули в единое полотно, транспортировали в Сан-Франциско, откуда на корабле переправили в Нью-Йорк, а оттуда далее на мировую выставку в Париже, где она была приобретена англичанином и выставлена в хрустальном дворце в Сиднэме, в теплице для тропическим растений она и находится, подвешенная сверху с помощью тросов, растяжек и веревок. Записать, что в стеклянном мире хрустального дворца нет большей достопримечательности, чем эта кора, состарившаяся и покрытая морщинами уже к тому моменту, когда Спаситель сошел на землю.

24:68

Люди меняют расположение согласно установленному порядку. Один за другим приближаются они к переднему краю, медлят и тянутся затем обратно к дальнему, глубокому горизонту. Согласно установленному порядку. Их расположение меняется согласно заданному, скупому узору. Дым тает, плотнеет, тает, плотнеет. Стволы покоятся неподвижно, распиленные натрое, уложенные таким образом, что заполняют прямоугольное, вытянутое, высокое пространство.

26:75

На второй день мы получили белые рубашки. Все мы. Я и прочие. Все мы получили белые рубашки. Лица наши были бледнее, чем были до того. Свет собирался в плотные пучки, высвечивая наши рубашки и наши лица, без тени боли, без тени страдания. Тогда мир был исполнен яркого белого света. Свет высвечивал узор в том, что ранее ощущалось нами как прочное, и крепкое, и недоступное. Свет пронизал все, разъедая слова, как сказанные, так и записанные. На всем, что было вокруг нас, имелся отпечаток этого света, разукрасившего наши лица, наши руки, наши белые рубашки. Неподвижно стояли мы в лучах мерцающе-белого, сверкающего света. Все мы. Я и прочие. На третий день обрели мы имена, род деятельности, очаг и место проживания.

27:76

Отретушированные, эти мужчины когда-то имели собственные цвета, но впоследствии посерели и поблекли, и оставались такими, покуда не получили новые оттенки цвета посредством кисти ретушера. Лица их и руки все еще несут на себе следы серости, бледноты. Окружающий их мир — земля, небо, деревья — был тогда так же сер и бледен, как теперешние годовые кольца поваленного дерева, вокруг которого они собрались. Огромный, мощный ствол являет собой опору в мире ярких, пестрых цветов, где их серые, бледные руки и серые, бледные лица и покрытый шрамами от топоров, серый, бледный слой годовых колец, есть единственное воспоминание, оставшееся от перехода из того, что было, к тому, что неизменно, все еще пребудет.

27:77

Теперь они забрались на ствол. Лица их, как и всегда, размыты, нечётки. Глаза их неразличимы, глубоки, темны. Мужчина, расположивщийся в самом низу, остальных не видит. Как обычно, он думает, что один. Он никогда не один. Никогда. Никогда больше он не будет одинок.

27:78

«Вторая часть разбивает studium (или его прерывает). На этот раз я не отправляют на ее поиски (подобно тому, как поле studium’а покрывалось моим суверенным сознанием) — это она, как стрела, вылетакет со сцены и пронзает меня. Существует слово для обозначения этой раны, укола, отметины, оставляемой острым инструментом; это слово тем более мне подходит, что отсылает к идее пунктуации и что фото, о которых идет речь, как бы отмечены, иногда даже кишат этими чувствительными точками; ими являются именно отметины и раны. Этот второй элемент, который расстраивает stadium, я обозначил бы словом punctum, ибо оно значит в числе прочего: укус, дырочка, пятнышко, небольшой разрез, а также бросок игральных костей. Punctum в фотографии — это тот случай, который на меняет нацеливается (но вместе с тем делает мне больно, ударяет меня)». — Ролан Барт, Camera Lucida. Комментарий к фотографии [4].

Punctum: Руки и одинокая рука, ухватившиеся за острый край распила.

32:89

Вот сколько времени прошло. Так стар я. Я моложе дерева. Я моложе большинства деревьев. Мы старше, но многие деревья еще старше. Так долго минувшее время. Так велика поверхность лет. И если туман не перестанет накатывать с просторов дикого моря, пройдет еще больше времени. И еще больше времени. Так долго время будет идти, застревая в старых деревьях. И в деревьях, что будут после этих деревьев. И в деревьях, что будут после нас. Если обвязать ствол веревкой, увидишь окружность времени. Моих рук не хватит, чтобы объять ее. Я моложе большинства деревьев, что будут жить дольше, чем я. Рука моя достает досюда. Рука моя достает досюда. Рука моя достает всего лишь досюда. Вот насколько я могу объять поверхность времен. Видите? Вот я, и вот время. И вот время, что минуло. Вот сколько времени прошло. Вот сколько времени прошло. Вот сколько времени прошло.

36:99

Этот огромный кусок дерева зовется The Astor Cut. Джон Джейкоб Астор однажды побился об заклад, что сможет сделать стол, достаточный, чтобы вместить всех гостей праздника, выделанный из прочного куска редвудского дерева. Этот кусок дерева отправился на корабле в Лондон, где его отшлифовали, а получившуюся столешницу снабдили ножками. Теперь он стоит в Гайд-парке. Астор написал научно-фантастический роман «Путешествие в иные миры» (1894). События романа происходят в 2000 году и сдобрены размышлениями об опутавшей весь мир телефонной сети, солнечной энергии, путешествиях по воздуху, перемещениях в пространстве и о плане по выравниванию наклона земной оси. Астор основал отель «Астория». 15 апреля 1912 года он погиб во время крушения «Титаника». Говорят, что прежде чем умереть, он раскрыл все клетки находившегося на борту собачьего питомника и выпустил всех его обитателей на свободу.

39:110

Я тот, кто помнит.

(пауза)

Я тот, кто помнит. И когда я не буду помнить, я забуду.

(пауза)

И когда я забуду, то, что я помнил, исчезнет. Все, что я помнил, перестанет существовать. Когда я забуду.

(пауза)

Когда я забуду.

(пауза)

Когда я забуду, исчезнут воспоминания, которые я, все то, что я знал наизусть.

(пауза)

Я забываю, забываю, и все исчезает. Всё. Исчезает. Всё. Ничего не осталось. Когда я забываю, я становлюсь тем, кто когда-то помнил, но не теперь.

(долгая пауза)

Забыл.

То, что забыто.

То, что.

Забываю, забывал, забыл. Исчезло. Всё. Всё исчезло. Всё. Исчезло. Исчезло.

(долгая пауза)

А я.

42:116

Энергия вселенной — величина постоянная. Энтропия вселенной стремится к максимуму. С каждым изменением, с каждым превращением энергия становится все более недосягаемой, что задает времени его направление. Если, как пишет Роберт Смитсон [5] в статье «A Tour of the Monuments of Passaic» [6], ребенка посадить в песочницу, которая будет с одной стороны полна белого песка, а противоположная — черного, а потом сотню раз повернуть по часовой стрелке, то песок смешается, став неразличимо серым. Если затем позволить ребенку столько же раз повернуться в обратном направлении, песок не разделится на белый и черный; он, напротив, станет еще более серым, его энтропия только увеличится. Чтобы время могло повернуться вспять и пойти в обратном направлении, супротив возрастающего порядка, (…) все должно будет происходить исключительно одним, и только одним образом. Предел этой исключительности не позволяет всей королевской коннице и всей королевской рати собрать Шалтая-Болтая вновь. Но растущая энтропия ведет также к увеличению возможных интерпретаций. Утраченные, расхожие, вторые смыслы — это энтропия. Исчерпывающее толкование — невозможно, сейчас и всегда. Сложность может быть бездонной, если в ней уже сейчас существует утрата, исток которой в неисчерпаемом переизбытке. Я, приближающееся к тексту — пишет Ролан Барт — уже состоит из множества прочих текстов, из бесконечных, бесчисленных кодов, происхождение которых теряется в неведомом. Произведение искусства, подобно хаотической системе, основано на рекурсивной симметрии. Оно испытывает воздействие помех, когда каждый входящий в нее элемент меняется каждый раз, попадая в новый контекст. Границы не зафиксированы, произведение искусста безгранично, и каждая работа, каждый текст может быть переполнен потенциально бесконечным числом других работ, текстов и контекстов (…) Так что разбитого не склеить так, чтобы оно вновь стало тем, чем было; оно станет и всегда будет чем-то иным. «Природа, — пишет Вернер фон Браун [7], — не знает угасания; она знает лишь преобразование. Все, чему научила и по сей день учит меня наука, укрепляет мою веру в продолжение духовного бытия после смерти».

45:125

Наклоненный, выкрашенный в голубой цвет цилиндр в центре изображения — паровая машина Долбира , сконструированная Джоном Долбиром (родился в Эпсоме, Нью Гемпшир, 23 марта 1827 года; умер в Сан-Франциско 17 августа 1902 года), одним из основателей компании Dolbeer & Carson Lumber Company в Юрике (Калифорния, США). Патент на его машину (№256,553) выдан 18 апреля 1882 года. Конструкция его проста. Небольшое паровое устройства приводит в движение лебёдку, к валикам которой крепятся тросы, волокущие тяжелые бревна. (В первых моделях машины использовались веревки, не тросы. В последующих моделях лебёдку заменил вертикально работающий ворот).

47:132

Горы и деревья уловлены плотной, тонкой, мелкой сеткой. Острые силуэты гор возвышаются позади, словно стачанная тупыми нужницами кулиса. Голубовато-стальной цвет окрасил локомотив, столбы, рельсы, кору, одежду людей. Трава, железнодорожная насыпь и горы, деревья тоже окрашены в те же синие, металлические оттенки. Весь мир пронизывает эта синева; всё, кроме неба, которое создано по готовым лекалам и которое можно вырезать, подогнав под углы и изгибы ландшафта.

53:147

Sequoia sempervirens (Coast Redwood или California Redwood, американская секвойя). Когда-то давно их леса покрывали бóльшую часть северного полушария. Их окаменелости находят на Аляке, в Гренландии и на Шпицбергене. Сегодня секвойя произрастает на северном побережье Калифорнии, в Китае, Японии и в Формосе. Гигантские деревья нуждаются в тумане и не растут внутри страны, где его не бывает. (…) Бедные содержанием смолы, эти деревья устойчивы к огню. Пожар 1906 года в Сан-Франциско имел бы гораздо более суровые последствия, не будь дома отделаны снаружи редвудским деревом. Самое высокое из ныне живущих деревьев — Sequoia sempervirens. Его имя — Гиперион, в высоту он достигает 115,55 метра. Оно находится в национальном парке Редвуд. Подлинное место его расположения держится в тайне от общественности. Самая большая по объему секвойя носит имя Потерянный Монарх; его высота составляет 98 метров, диаметр — 7,9 метра. Оно находится в парке Джедидайя Смит Редвуд в окружении других деревьев-гигантов — Эль Вьехо дель Норте, Кричащие Титаны, Ээрендиль, Элвинг и Сталагмит. Здесь также необходимо сказать, что самое большое по объему дерево — Sequioadendron giganteum, секвойядендрон гигантский. Его имя — генерал Шерман; в высоту оно достигает 84,8 метров, его диаметр составляет 11,1 метра у основания. Оно растет в национальном парке Секвойя в окружении Президента, Генерала Першинга, Линкольна, Франклина и Монро. Считается, что возраст Генерала Шермана — от 2300 до 2700 лет.

53:149

Абсурд, пишет Альбер Камю [8], возникает в момент встречи отчаянного крика человека и неразумного молчания мира. Опыт абсурда внезапно приводит к тому, что привычка полагать, будто вещи и события обладают смыслом, ставится под сомнение, а основы мира расшатываются. Отрывок из «Шляпы долой» (1927); первый (ныне утраченный) фильм, в котором Лорел и Харди оба носят шляпу-котелок. Торговцы стиральными машинами, они несут и тащат этот агретат от одной двери к другой вверх и вниз по бесконечным лестницам. Раз за разом они по ошибке меняются шляпами, чтобы в заключительной сцене фильма разорвать их; жажда разрушения, которая немедленно выплескивается на улицу (…). Бал здесь правит энтропия.

Лорел и Харди встретились на экране в 1921 году. Фильм назывался «Счастливый пес». Харди играл воришку в кепи, Лорел — бродягу в соломенной шляпе. Настоящей парой они стали в 1927 году, в фильме «Утиный суп». В нем Стэн [Лорел] уже носит котелок. Однако на Олли — шляпа-цилиндр; это должно было показаться нецелесообразным в мире, где котелки были единственно возможным аксессуаром.

Когда эрл [9] из Лестера в 1850 году заказал для своих лесников у лондонского шляпника Локка новые головные уборы, единственное требование гласило: шляпы должны быть такими твердыми и круглыми, чтобы от них отскакивала любой упавший сверху предмет. Жизнь — череда непредвиденных событий. Окружающий мир оказывает неслыханное сопротивление. Человеческое бытие определяется непостижимыми, как кажется, правилами (…). В конце девятнадцатого века в Лондоне котелки становятся популярными за пределами владений эрла. В водевильных сценках они будут символизировать безнадежное стремление рабочего класса к более достойному социальному положению. У Чарли Чаплина бродяга становится символом живой мечты. Для Магритта, ярого, согласно его собственному заявлению, поклоннику Лорели и Харди, котелок станет инструментом создания абсурдного. Надеть шляпу на голову становится при любых обстоятельствах бунтом против бессмысленного.

Фрагмент «В ожидании Годо», первый акт.

Владимир. Иногда я думаю, ведь когда-то же он наступит. И чувствую себя как-то странно. (Снимает шляпу, заглядывает в нее, засовывает в нее руку, трясет, снова надевает.) Как бы это сказать? Вроде, становится легко и в то же время… (ищет подходящее слово) жутко. (С силой.) Жут-ко! (Снова снимает шляпу, заглядывает в нее.) Надо же… (Стучит по шляпе, словно надеясь вытрясти из нее что-либо, снова заглядывает в нее, надевает на голову.) Ну и ну… [10]

Лорел и Харди послужили прототипами для Владимира и Эстрагона, а Беккет видел их в качестве исполнителей их ролей на американской премьере в 1956 году. Но тогда было уже слишком поздно. В июне 1955 года они попрощались со своими поклонниками в радиопостановке на лондонском ВВС. В последний раз они встретились летом 1957 года — переживший к тому моменту несколько ударов Харди был прикован к кровати. В последний раз они говорят друг с другом. Не словами, а с помощью жестов, взглядов и гримас. Вместе они создали 32 немых, 40 коротких звуковых и 24 полнометражных фильма. Запланированный «Дон Кихот» так и не был снят.

У Лорела и Харди театр абсурда встречает свое самое характерное выражение. Центр тяжести скорее в самой ситуации, чем в происходящих событиях. Скорее стазис, чем изменение. Отказ от реализма. Аргументация, выходящая за пределы вероятного. Язык перестает быть опорой. Повседневность сопоставляется с фундаментальными вопросами бытия. Там встречаются серьезные клоуны, вызывающие на дуэль и бытие, и неопределенность того, кем они являются, кем бы они при этом ни были, и смысл своих действий.

Фрагмент фильма «Каторга» (1929), вступительные титры. «Ни мистер Лорел, ни мистер Харди даже не думали кому-то причинить вред. И если честно, они вообще не думают». Или, как сказал Лорел: «Что посеешь, то и пожнешь».

Примечания

Перевод осуществлен по интернет-версии, с сокращениями. Здесь же можно посмотреть версии изображений в увеличенном разрешении.

[1] Джон Де Леттр, копатель на золотом прииске, был одним из первых, кто посетил «Древо открытия» Огастуса Т. Дауда. Огромные деревья вскоре стали притчей во языцех, а один Уильям Лэпхем, один из тех, кто прокладывал тракт, дал взятку местным властям, на территории которых росло дерево. Даудовское «Древо открытия» было выкуплено и повалено в 1853 году капитаном Уильямом Х. Хенфордом, который выставил кору и части ствола дерева в Сан-Франциско. Впоследствии выставка переместилась в нью-йоркский Бродвей, где проходила в течение весны 1854 года. Хенфорд планировал отправить выставку на корабле в Лондон и Париж, но всему помешал пожар на складах нью-йоркского порта. До сих пор в Калифорнии можно увидеть гигантский пень, который использоваkb в качестве танцпола — его размеры были достаточны для того, чтобы на нем свободно могли разместиться 16 пар, отплясывающих кадриль. Это сподвигло защитника природы, писателя и основателя Йосемитского национального парка Джону Муиру написать статью, озаглавленную «А затем вандалы устроили пляски на пне». Позднее Муир скажет, что снять кору с дерева, чтобы потом выставить ее на публичное обозрение, столь же отвратительно, как освежевать известного человека и выставить его кожу, чтобы продемонстрировать ее блеск и величину. Плоская поверхность ствола, оставшегося после лесопильных работ, использовалась и бродячим театральным обществом, а в 1858 году он стал домом для редакции «Big Tree Bulletin and Murphy’s Advertiser». Подсчет годовых колец показал, что дереву, когда его валили, было 1244 года. Сегодня пень находится в калифонрийском государственном парке Calaveras Big Tree.

[2] Tunnland — участок площадью 5000 кв. м. — Прим. пер.

[3] Камбий (от лат. cambium — обмен, смена) —образовательная ткань в стеблях и корнях преимущественно двудольных и голосеменных растений, дающая начало вторичным проводящим тканям и обеспечивающая их прирост в толщину. Сезонные изменения активности камбия обусловливают образование годичных колец древесины. — Прим. пер.

[4] Перевод отрывка дается по: Барт Р. Camera lucida. Комментарий к фотографии. Перевод с французского М. Рыклина. — М.: Ad Marginem, 2013. С. 39.

[5] Роберт Смитсон — американский художник, знаменитый преимущественно своими работами в области лэнд-арта и паблик-арта. — Прим. пер.

[6] См., например, эту статью. — Прим. пер.

[7] Вернер фон Браун — немецкий, а с конца 1940-х годов — американский конструктор ракетно-космической техники, один из основоположников современного ракетостроения, создатель первых баллистических ракет. — Прим. пер.

[8] Альбер Камю, «Миф о Сизифе». — Прим. пер.

[9] Эрл — титул высшей аристократии англосаксонской Британии в XI веке, возникший под влиянием датского завоевания Англии. Эрлы быстро превратились в узкий слой родовой наследственной знати скандинавского или англосаксонского происхождения и составили высший слой английского общества. В результате нормандского завоевания англосаксонская знать была ликвидирована, однако титул эрла сохранился и стал использоваться в Англии вместо континентального титула «граф». — Прим. пер.

[10] Беккет С. В ожидании Годо. Перевод О. Тархановой.