Будьте моим Гитлером

Второй роман трилогии Жана-Поля Сартра «Отсрочка». Франция сентября 1938 года. Все озабочены, будет ли война из–за судетских немцев. Французы прилипают к радиоприемникам, поглощая последние новости о переговорах. Чемберлен, Даладье, Гитлер, Муссолини… Положение устойчивого неравновесия: милитаристская бравада сменяется сентиментальным пацифизмом и обратно по пять раз на дню.

Любопытная особенность обывательского восприятия: как бы ни поворачивалась ситуация — в сторону мира или войны — для среднего француза Гитлер всегда оставался Гитлером. Он либо “дрейфил”, отказываясь от агрессии, либо, наоборот, жертвовал миром в пользу войны, демонстрируя себя чудовищем. Выбор Гитлера никак не влиял на комплиментарность его восприятия. Что бы он ни делал в сентябре 1938-го года, фюрер Германии был невыносим.

Сартр уложил действие романа в неделю. А ведь существуют люди, живущие предвоенными французскими филистерами всю жизнь. Как бы вы ни вели себя в их присутствии, что бы ни делали, ни говорили, о чем бы ни думали и как бы ни молчали — вы для них Гитлер.

Бессознательная потребность в мерзавцах реализуются не только окружением себя настоящими мерзавцами, но — прежде всего — наделением окружающих отвратительными чертами. Ущемленные буквально виснут на вас, умоляя стать их Гитлером.

Причем, если раньше подобная стратегия поведения была присуща лишь отдельным индивидам, то в последнее время она распространилась на целые общности. Притесняемые меньшинства почти целиком состоят из таких вот гитлеризующих бедолаг.

Без непрестанной травли человек меньшинства теряет уверенность в том, что существует, причем существует именно в качестве самого себя, то есть одновременно отличного от других и нисколько от этих других не отличающегося.

Ненавидьте меня, призывает гитлеризатор. Станьте моим Гитлером!

Если вы попробуете отказаться (что само по себе негуманно, ведь просящий нуждается в мерзавце, как в воздухе), у вас ничего не получится. Угнетенный не предлагает вам стать Гитлером — для него вы уже Гитлер.

Человек меньшинства поступает как Жан-Бедель Бокасса, который не надоедал своим подчиненным просьбами превратиться в курицу или корову, а просто съедал их вместе со всеми курицами и коровами, которых те успели съесть до встречи с диктатором.

“Будьте моим Гитлером!…” — звучит вполне невинно. По крайней мере, вас не собираются сожрать. Да и физически вы нисколько не изменитесь. Гитлером вы станете исключительно в глазах угнетенного меньшинства. Так сделайте для них хоть что-то приятное — станьте тем, в ком они так нуждаются.

Замыкание

Как правильно заметила Жюли Реше, особенностью фашизма является то, что его можно обнаружить в себе, из чего мы немедленно заключаем, что споры фашизма содержатся в каждом. Именно поэтому в нем так легко обвинить любого.

В поздней пьесе Сэмюэля Беккета “Что где” создается конструкция циркуляции обвинений. Пять персонажей нескончаемо допрашивают друг друга, но честность дознавателей всегда остается под вопросом. Поэтому первого дознавателя сменяет второй, второго — третий, третьего — четвертый, четвертого — пятый, а пятого — снова первый. И так до бесконечности в погоне за иллюзорной искренностью.

Преступление требует наказания, которое само порождает преступление, нуждающееся в наказании. Сэмюэль Беккет не вдается в подробности. В его пьесе присутствует (или отсутствует, что, в данном случае, одно и то же) абстрактный или даже воображаемый проступок, который запускает репрессивный механизм, и этот механизм, словно вечный двигатель, уже не остановить.

Неопределенность Беккета как нельзя лучше подходит для деконструкции фашизма. Обросший тысячами значений, этот термин давно лишился содержания и используется скорее для выражения предельной экспрессии.

Но потребность подобного обличения прекрасно вписывается в общую конструкцию: следующий дознаватель не менее виновен, чем его жертва — предыдущий дознаватель. В нашем контексте они все в равной степени фашисты. И в той же мере все они — жертвы фашизма.

Фашизм манифестирует себя не на идейном уровне, на котором он давно разоблачен, а стратегией распространения — нескончаемой чередой рекурсивного насилия. Для подсознания, как известно, не существует отрицания. Фашизм давно выплеснулся в подсознание западного общества, и теперь борьба с фашизмом это и есть сам фашизм в его очищенном виде.

Чем расплывчатее ярлык, тем удобнее его навесить на оппонента. А чем менее изощрен язык, тем в большей экспрессии он нуждается. Фашизм предстает великолепным инструментом, целиком укладываясь в арсенал конфликтной коммуникации.

Нуждающиеся в Гитлере легко его находят. Причем каждый раз нового, в зависимости от ситуации. Угнетение должно быть разоблачено и наказано… через виток нового угнетения, на этот раз позитивного, которое снова будет разоблачено и снова потребует наказания.

Происходящее напоминает фильм Яна Шванкмайера “Безумие” (“Šílení”, 2005), мир которого сворачивается до размеров психиатрической лечебницы, где безумцы и доктора поменялись местами. Однако возвращение законных ролей ничего, в сущности, не меняет, и можно было оставить все как есть.

Меньен, изучающий Меньена

Французский ветеринар Жан-Пьер Меньен, автор знаменитой монографии “Фауна трупов”, мертвецов не переносил. Но, так как его исследовательская работа заключалась в их постоянном наблюдении, Меньен старался приблизиться к разлагающейся плоти настолько, чтобы утратить ощущение целостности, вообразив вместо объекта нечто-то отвлеченное.

Представьте, что французский исследователь изучает не чужие трупы, а свой собственный. Чтобы заглушить неприятные ассоциации, он вынужден погружаться в себя все глубже и глубже, расщепляя собственное единство на все более мелкие фрагменты.

В подобной ситуации и находится обличитель фашизма. Однако, в отличие от Меньена, проваливающийся в себя антифашист снова и снова находит именно себя. Ведь предмет его поисков не субстанционален — он проявляется лишь в отношениях между другими объектами.

Фрактал воссоздает себя снова и снова, как глубоко в него не погружайся. И в какой-то момент обличитель разворачивает поиски. Чтобы окончательно не сойти с ума в дебрях своих нескончаемых субличностей, он обнаруживает фашизм вовне.

Может сложиться впечатление, что фашизмом пронизан весь мир. Это вполне достоверное наблюдение. Просто кто-то обращает внимание на репрессивный аспект, а кто-то — нет.

Удовлетворившись собственным трупом, антифашист разворачивается и оказывается в большом, внешнем, мире, который так же, как разлагающаяся плоть, наводнен пожирателями мертвечины.

С этого момента спрятанное внутри прорывается вовне: антифашизм становится явным и с самого себя переносится на других. В этом и заключается польза фашизма — дать измученному неврастенику короткую передышку. Пусть он немного отвлечется от самого себя и займется больным обществом, дабы не схлопнуться в лаконичную конструкцию “Меньен, изучающий Меньена”.