12 сентября в Екатеринбурге начнет работу симпозиум 5-й Уральской индустриальной биеннале современного искусства, посвященный теме «Бессмертия» и раскрывающий интеллектуальный контекст, в котором существуют ее выставки. Проблема бессмертия будет рассмотрена с нескольких сторон: биологической (генетика, биоинженерия, экология), социальной и философской.

Вечером 13 сентября в кинозале кинотеатра «Колизей» состоится лекция-перфоманс «Время в жизни, время после жизни» американского режиссера и антрополога Абу Фармана, посвятившего несколько художественных и исследовательских проектов проблемам умирания, переживания смертности, а также поиска секулярного и технологического бессмертия.

Редактор сигмы Константин Корягин поговорил с Абу Фарманом о криоконсервации, проблемах отождествления человеческого мозга и компьютера и о том, становимся ли мы похожи на алгоритмы.

Перевод Галины Кукенко.

— Последние несколько лет вы исследуете американских преследователей бессмертия — тех, кто моделирует цифровых двойников или замораживают собственный мозг. Как вы пришли к этой теме? И что конкретно вас здесь заинтересовало?

Как часто случается со всеми хорошими вещами в жизни, я пришел к этому случайно. Меня интересовали вопросы изменения нашего отношения к смерти в контексте процесса секуляризации. Изначально я планировал писать о случаях жертвоприношения в современных национальных государствах (тогда много говорили о солдатах, которые приносили себя в жертву во время вторжения США на Ближний Восток). Изучая литературу по этой теме, я наткнулся на сноску, в которой упоминалась крионика. Я знал только, что криоконсервация — это когда люди замораживают свои тела в надежде на то, что в будущем развитие науки позволит оживить их. Звучало любопытно, было о чем подумать в связи с секуляризацией и смертью, поэтому я решил углубиться в эту тему.

В процессе исследования я понял, что эта тема намного обширнее, чем мне казалось вначале. Ведь для обоснования явлений вроде крионики и переосмысления смерти в контексте технологического развития требуется особое понимание того, что такое человек и что определяет нас как личностей — центральным становится вопрос соотношения души и тела. Именно вокруг него происходили и происходят до сих пор основные дискуссии между критиками и приверженцами крионики. Эти дискуссии привели к тому, что крионисты стали все больше внимания обращать на потенциал использования искусственного интеллекта для репликации головного мозга (выгрузке сознания в компьютер), чтобы сохранить и продолжить жизнь человека после смерти. В общем, поле исследования, как вы понимаете, сильно расширилось, и я подумал: «Окей, двинусь-ка я в этом направлении».

Меня в большей степени интересует социальное измерение этих идей — каким образом сущность человека и его тело социальны? И проект бессмертия также имеет свой социальный контекст, свои социальные цели и допущения. Мне кажется важным начать думать о расширении нашего понимания индивидуального сознания и возможностях существования за пределами того, что моя коллега Деббора Батталья называет «сознанием в границах кожи» (skin-bound self). В общем, мой интерес к теме бессмертия происходит вовсе не из заботы о собственном выживании. Наоборот, я ищу образы, которые позволят нам помыслить расширение собственного я в более коллективном измерении.

— Насколько я понимаю, идея секулярного бессмертия возможна только как следствие специфического понимания человеческой личности. Как вы писали в своей работе “The Informatic Self”, в основе мировоззрения людей, занятых поисками бессмертия, лежит мысль о том, что человеческое сознание является информацией, а сама информация — как бы субстанцией нашей реальности. Вы могли бы рассказать побольше об этой концепции «информационной» личности?

— Такое восприятие человеческой личности поначалу очень заинтриговало меня, и продолжает интересовать до сих пор. При этом люди, рассчитывающие на технологическое бессмертие, не обязательно осознанно думают в этих терминах. Я пришел к понятию «информации» как к концептуальной рамке для своего исследования постепенно. Известно, что еще до открытий Фрэнсиса Крика и Джеймса Уотсона, связанных с устройством ДНК, и выработки представлений о том, что ДНК — это код, Клод Шеннон рассуждал о человеческом наборе генов на языке информации. Участники конференций Мэйси уже в середине XX века говорили о сознании, мышлении и когнитивных процессах как информационных или алгоритмических. Короче говоря, даже если их не заботило бессмертие, они отстаивали близкий крионистам взгляд на человека. Когда я соединил одно с другим, стало понятно, что информация — это очевидная концептуальная рамка для исследования различных взглядов на возможность достижения физического бессмертия, сохранения информации, содержащейся в мозге, и воспроизводство мыслительных процессов.

В западной традиции мысли тема бессмертия всегда была тесно связана с проблемой связи разума (или сознания) с телом. Она представляет материю неодушевленной и бессмысленной, тогда как сознание, наоборот, деятельным. Однако этот взгляд перестал удовлетворять нашим сегодняшним потребностям. Нам хочется знать, как получить доступ к сознанию при помощи материи, разумом не обладающей. Именно поэтому сегодня на таком подъеме находится панпсихизм — идея о том, что вся вселенная обладает некоторым подобием сознания или хотя бы прото-сознанием. «Информация» предстает разновидностью этой идеи. Кто-то утверждает, что вселенная — это разворачивающаяся информация. Или некоторое событие, поддающееся исчислению. По-моему, такие идеи очень привлекательны, и они вне всякого сомнения меняют представления людей о мире вокруг.

— Получается, что как только мы вступаем на путь определения сознания как информации, то неизбежно начинаем воспринимать личность как нечто отделимое от биологического тела?

— Да, это ведет к выбору довольно специфического способа расширения человеческого сознания за пределы физического тела. При этом, закономерно возникает вопрос о том, к чему тогда будет привязана личность. Ведь не может же она быть эфемерной недоматерией, болтающейся неизвестно где. Личность должна обладать определенными параметрами, реальностью, местом, где её можно найти и подтвердить это точными вычислениями.

Я не устаю повторять, что хотя многие подобные идеи кажутся безумными, их предпосылки легко обнаружить в мейнстримной нейронауке. Конечно, от нейроученых вам не услышать заявлений о возможности репликации людей и вечной жизни на компьютерной платформе. Однако они исходят из тех же предпосылок, и если они достаточно продвинутся в своих исследованиях, то, я думаю, что это приведет именно к таким результатам.

— В рамках информационного подхода сознание, цитируя Мартину Ротблат, рассматривается как просто «достаточно хорошая реляционная база данных» (“just a good enough relational database”). Здесь совсем просто сделать еще один шаг и отождествить человеческий мозг с компьютером. Что вы думаете об этом отождествлении?

— Мартина Ротблат примерно это и имеет в виду. Она удивительный человек — глава движения Terasem, трансгендер, адвокат, изобретательница и трансгуманистка. В Terasem занимаются несколькими любопытными программами вроде LifeNaut. Они предлагают заполнить подробную персональную анкету и поделиться другими персональными данными, например, фотографиями и содержимым ваших социальных сетей, чтобы создать аватар, максимально на вас похожий.

Опять же, такими вещами занимаются не только трансгуманисты, но и специалисты из Силиконовой долины, взять хотя бы приложение Replika. Жизнь этого поколения проходит в социальных сетях, и некоторые полагают, что если ИИ обработает достаточно данных, он сможет воспроизвести ваше поведение, по крайней мере на платформах вроде Facebook. Но на самом деле это приводит к следующему: создается, а точнее воспроизводится, очень специфический образ мысли и действия, основанный на логике платформы и выраженный на языке алгоритмов и рекомендаций — все в точном соответствии с фразой «вам также может понравиться» (“if you liked this, then you will like that”).

Я ищу образы, которые позволят нам помыслить расширение собственного я в более коллективном измерении

Безусловно в таком подходе к сознанию упускается огромное количество вещей: телесное знание, чувственность, чувствительность. Не стоит забывать также, что люди — социальные существа, и содержание нашего сознания, наши душевные порывы и мотивации относительны, контекстуальны, зависят от телесного присутствия других людей и не-людей. Я убежден, что нечто похожее на алгоритмические процессы действительно имеет место в нашем мозге. Вопрос только в том, действительно ли всё этим исчерпывается? Становимся ли мы всё больше похожи на алгоритмы или между нами существует диалектика? А если мы все–таки становимся на них похожи, то значит ли это, что когда-нибудь репликация нашего сознания станет возможной? Но тогда получается, что информационно обработать и реплицировать можно будет только определенный тип людей, знакомых с устройством социальных сетей, следующих заданным протоколам и особому языку. И что тогда? Неужели люди без аккаунта в социальных сетях лишатся возможности обрести бессмертие?

— Вот, например, исследователь в области психологии Роберт Эпштейн предостерегает от сравнения человеческого мозга с компьютером и алгоритмами. По его словам, мозг не хранит и не обрабатывает информацию. Что еще важнее, мозг не оперирует единицами человеческой памяти, как компьютер — байтами информации. Согласны ли вы с таким мнением? И есть ли, по-вашему, более подходящие метафоры для описания человеческого сознания, в частности в том, что касается его возможного бессмертия?

На мой взгляд, мы переоцениваем значение памяти, когда рассматриваем её в качестве важнейшей составляющей идентичности. Память якобы гарантирует ей целостность — как если бы одинаковые воспоминания делали нас одинаковыми людьми. Однако на деле люди представляют собой вовсе не последовательный и связный поток воспоминаний — мы не равны самим себе, а наши действия социально обусловлены. Мы поддаемся влечениям и интуиции, реагируем на действия окружающих. И далеко не всегда это имеет отношение к памяти. По всей видимости, мы задействуем всё богатство чувств, чтобы действовать и размышлять. Свести все это к разветвленным схемам принятия решений, которую из мозга можно перевести на компьютерную платформу, значит отказаться от расширенного понимания субъективности, превосходящей в своих реакциях и действиях самые подробные карты нейронных связей.

— Давайте подведем итог. Что именно человеческое стремление к технологическому бессмертию и теоретическая рефлексия по этому поводу могут сказать нам о текущей социальной ситуации? И можем ли мы с их помощью помыслить какие-либо альтернативы?

— Смотрите, есть два основных способа мыслить бессмертие. Первый я назову цивилизационным. Второй связан с социальностью мертвых, его можно назвать этическим. Этический проект говорит о том, чем вы и ваше сообщество руководствуетесь в жизни в настоящий момент. Цивилизационный — в большей степени направлен на будущее. Если вы прислушаетесь к научно-техническим дискуссиям, доносящимся из Силиконовой долины, то заметите, что в них постоянно апеллируют к будущему человеческой цивилизации, к тому, что цивилизация должна продолжиться. И постепенно до вас начнет доходить, что думают они о сохранении исключительно западной цивилизации — технологической, с гигантскими информационными структурами. Короче говоря, «белой» цивилизации. Без подобных воззрений весь проект выгрузки сознания попросту развалится. Не будет никаких инфраструктур бессмертия, никакого постчеловечества, которое переживет человечество. Однако не стоит забывать о том, что возможен и другой взгляд на постчеловечество, — ему не суждено быть исключительно компьютерным.

Этический проект занимает небольшую часть моей книги будущей “On Not Dying” (выйдет в издательстве University of Minnesota Press). Он отсылает нас к более комплексному отношению к мертвым — не к смерти, а именно к мертвым, — причем в том виде, который отвергают светские гуманисты. Они склонны говорить: «Окей, кто-то погиб, умер, можете горевать и скорбеть, но потом будьте добры взять себя в руки. Вы можете продолжать помнить о них, это даже хорошо, но это всего лишь ваши воспоминания». Но отношения с мертвыми в контексте этического проекта — это совсем другая история, она не про весь этот траур в западном стиле. И меня интересует то, чем для нас сегодня могут быть эти отношения с политической и этической точек зрения. Мне известно о многих местах, где социальность мертвых — это неотъемлемая часть повседневных практик. Нам нужно оказаться в этих местах, добраться до этих границ. Так мы расширим границы тела, а заодно и наших представлений о себе, чтобы в каком-то смысле их разрушить.

— Ваша лекция нам Симпозиуме будет включать в себя элементы перформанса. Можете в заключение интервью сказать о нем несколько слов?

— Мы затеяли это с моей женой и партнером Леонор Карабалло, которой уже нет в живых. Я продолжил работу самостоятельно, но она остается неотъемлемой частью моих перформансов и других художественных произведений. Можно сказать, что ее жизнь продолжается в моей работе. Мы с Леонор обратились к перформативным стратегиям еще в 2009 году, чтобы рассказать о нашем проекте Object Breast Cancer, посвященном раку. Раковую клетку называют бессмертной, хотя, строго говоря, это не так. Она обладает некоторыми свойствами, напоминающими бессмертие, — раковая клетка просто не знает, как умирать. В этом её проблема. Бессмертие — это проблема самого рака. Когда нам предложили представить проект Object Breast Cancer, мы решили, что нужно каким-то образом задеть аудиторию, а не просто изложить результаты исследований в привычном академическом формате.

У перформанса есть такое свойство — он способен пробудить нечто в аудитории. В отличие от логического изложения, с которым можно согласиться или подвергнуть его критике, перформанс задействует другие уровни подключения, как бы заряжает пространство между телами. Это меня в нем и интересует. Здесь снова присутствует тема расширения тела, которая позволяет нам помыслить пространство между телами не как пустое, а как обладающее потенциалом события, которое можно использовать, концептуализировать, материализовать в конце концов. Перформанс поможет мне приблизить людей к смерти и пониманию социальности смертных на уровне их инстинктов.