4 декабря в 18:00 в рамках публичной программы 6-й Уральской индустриальной биеннале современного искусства состоится концерт-презентация лаборатории ансамбля современной академической музыки InterText. Ее участники исполнят произведение нидерландского композитора Луи Андриссена «Workers Union», формальная структура которого отсылает к политической манифестации и нацелена на создание особой формы коллективности внутри ансамбля.

На open-call лаборатории откликнулось около 20 музыкантов с разным профессиональным опытом. И на протяжении полутора месяцев они репетировали произведение, в котором соединяются вместе левая политика, Стравинский, джаз и американский минимализм. Константин Корягин поговорил с кураторами и тьюторами лаборатории о полученном опыте, политических метафорах в музыке и музыкальных метафорах в политике.

Участники разговора:

Алина Ежакова — пианистка, солистка ансамбля современной академической музыки InterText, куратор и резидентка проекта «Новая музыка в Зале свободы». Куратор и тьютор лаборатории Workers Union.

Данила Матросов — саунд-художник, музыкант. В прошлом участник и координатор сообщества «Кружок электроники», занимающегося вопросами применения DIY-электроники в области современного искусства. Куратор концертного цикла «Новая музыка в зале свободы». Куратор и тьютор лаборатории Workers Union.

Тамара Парамонова — саксофонистка, участница многих музыкальных проектов, в том числе ансамбля современной музыки InterText. Тьютор лаборатории Workers Union.

Константин Корягин: Давайте начнем с того, что это вообще за произведение такое — «Workers union»? В чем его особенность, как его исполнять? Почему для этого выбран формат полуторамесячной лаборатории?

Данила Матросов: Эту пьесу нидерландский композитор Луи Андриссен написал в 1975 году для неограниченного количества исполнителей на громко звучащих инструментах. Ее особенность в том, что она сочетает в себе жесткую дисциплину и индивидуальную свободу — ритм строго фиксирован, а звуковысотность указана лишь относительно.

Тамара Парамонова: Получается что-то вроде атональной музыки, но с очень четкой структурой ритмической организации. Партитура «Workers union» — это записанные ритмы, в ней нет привычной нотации нот, т.е. звуковысотности. Высота тона указана лишь приблизительно, на одной линейке. Получается, каждый свободен выбирать сам, как и с какой высотностью он играет мелодию, но в то же время важно, чтобы все очень точно сыграли общий ритм. То есть, чтобы произведение удалось сыграть, каждый должен мыслить себя как солиста, никто не должен быть на вторых ролях.

Андриссен стремился уйти от концепции симфонического оркестра, хотел придумать ей альтернативу. Он сравнивал исполнение этого произведения с проведением политической акции, где все подчинены одной цели, но голос каждого одинаково важен.

Д.М. Важно сказать, что само разучивание и репетиция пьесы становится моделью для формирования специфического опыта коллективности, способом нетривиально выстроить роли в ансамбле. То есть процесс оказывается не менее, если не более важен, чем конечный результат. И полуторамесячная лаборатория стала как раз тем самым процессом, в ходе которого метафора произведения стала буквальной.

К.К. А есть ли дирижер? Как вообще организован процесс принятия решений?

Алина Ежакова: Дирижера нет. Я думаю, что все решения, выходящие за рамки того, что написано в партитуре, нужно принимать коллективно. И договариваться друг с другом во время репетиций приходится достаточно часто. Из–за того, что дается такая свобода, у этого произведения существует масса интерпретаций, и они совершенно друг на друга не похожи. Каждый ансамбль видит его по своему.

К.К. У меня здесь возник дилетантский вопрос: если ритм записан, а на остальное каждому дается свобода, то по поводу чего вы вообще спорите? О чем договариваетесь? И почему столько репетируете?

Т.П. Цель Андриссена была в том, чтобы ансамбль при исполнении произведения образовывал единство.Обеспечивается оно за счет того, что все максимально слаженно играют одинаковые точные ритмы. Это непростая задача, учитывая, что у нас в лаборатории есть любители, которые не очень хорошо умеют читать ритмические формулы. Да и сам ритм непросто записан: там есть различные синкопы, триоли. Поэтому необходимо много репетировать.

Сложность заключается еще и в том, чтобы не потеряться в материале. Это 16 минут. Непрофессионалы не привыкли играть такое длинное произведение по нотам. Даже если кто-то сбивается, мы не можем остановиться, мы должны пойти дальше, а человеку нужно снова поймать ритм и продолжить вместе с нами, чтобы до конца, в итоге, дошли все. Такое умение «пойматься» тоже развивается от количества репетиций.

Д.М. Я бы предложил здесь метафору: представь, что люди идут в ногу, но при этом они не идут в ногу, а танцуют в ногу на демонстрации. Очень сложно танцуют.

А.Е. Ещё количество репетиций, гарантирует, что все успеют уделить этому достаточно времени, потому что у всех разная занятость. Это дает нам уверенность, что количество постепенно перейдет в качество!

К.К. Как в принципе вам в голову пришла идея сыграть именно это произведение, да еще и организовать для него лабораторию с открытым open-call? Что вас к этому подтолкнуло? Какие-то личные интересы, может быть. И почему вы решили, что это идею нужно воплотить именно здесь и сейчас, в Екатеринбурге, на биеннале?

Д.М. Идея лаборатории для «Workers union» возникла достаточно давно и не на пустом месте. Вообще по образованию я философ, много интересовался политическим аспектом коллективов, какое-то время был вовлечен в левый активизм, имел отношение к местному РСД.

При этом, поскольку я еще много занимался музыкой, мне хотелось понять как устроены музыкальные коллективы. То есть меня вёл интерес к политическому аспекту музыки, к тому, в каких отношениях находится та или иная форма коллективности, музыки и звука. И через это я вышел на разные проекты, которые так или иначе с организацией этой коллективности экспериментируют: персимфанс, который реконструировал Петр Айду, московский скрэтч-оркестр, организованный Дмитрием Власиком. И мы говорили об этом с Алиной.

Первоначально Алинина идея сделать лабораторию «Workers union» появилась как ещё один ответ на поиск такой формы, в которую можно вовлечь как «профессионалов», так и «непрофессионалов», и дать им возможность повзаимодействовать внутри коллектива необычной формы, где множество решений о конкретном исполнении произведения возложено на его исполнителей.

А.Е. Мы несколько раз подступались к реализации этой идеи, но не было необходимых условий, в которых бы это естественно осуществилось. А на нынешней биеннале как раз был запрос на вовлечение большого количества людей и мы решили, что «Workers union» — идеальное для этого произведение. И еще у меня сентиментальные мысли были по этому поводу, — Андриссен совсем недавно ушел из жизни и хотелось сделать ему некое посвящение.

Д.М. Я бы добавил, что для нас произведение в данном случае выступает как своего рода инструмент, с помощью которого мы изучаем местное сообщество. Ведь музыканты, на самом деле, очень часто разобщены, погружены в разные контексты: поп-музыки, инди-рока, экспериментальной электроники, классической музыки, джаза, чего угодно. Объявив опен-колл и сняв для потенциальных участников все ограничения по стилю и музыкальному бэкграунду, мы попытались обнаружить вот это невидимое сообщество, актуализировать его через определенную матрицу.

К.К. Данила, ты сказал, что тебя вел интерес к политическому аспекту музыки? Если обобщить, какой вообще, по-вашему, у музыки может быть политический аспект?

Д.М. Есть множество примеров того, как музыка работает в культуре, включается в те или иные сферы жизни. Даже просто исторически: вера греков в то, что определенные лады воспитывают определенный характер, вера конфуцианцев в то, что музыка это основа государства. Для меня, наверное, особенно важно, что музыка в том или ином виде зачастую конструирует социальную реальность, работает как некая матрица, которая определенным образом расставляет людей в обществе. В данном случае мы делаем это более локально. Мы создаем своеобразную коммуну, внутри которой пробуем построить определенную общность. Это такой эксперимент, в том числе социальный. И за его основу мы берем произведение, которое само уже работает как нечто структурирующее сообщество — в данном случае сообщество его исполнителей — особым образом.

Ну и кроме того существует традиция популярной и академической музыки, которая вполне прямым текстом заявляет, что она политическая: множество профсоюзных, революционных песен. «Хлеб и розы» и тд.

А.Е. В какой-то момент я заметила, что основной ритмический паттерн «Workers union» совпадает с ритмом «The People United Will Never Be Defeated!» — лозунгом, который использовался в предвыборной кампании Сальвадора Альенде и об этом нигде не говорится. Кстати, у Фредерика Ржевски есть фортепианные вариации на одноименную песню, в главной теме которых написан тот же ритм. И вопрос о том, намеренно ли Андриссен обращался к нему или это просто совпадение, остается открытым.

Д.М. Для меня это ещё вот с какой точки зрения интересно: левые сплочающие песни, вроде «The People United Will Never Be Defeated!» или всего репертуара группы «Аркадий Коц» или еще чего-то подобного, в какой-то степени мне всегда нравились, но одновременно с этим ещё и всегда смущали. Мне казалось, что они поются от лица тех, кого как-будто бы уже нет с нами, от лица уже исчезнувшего политического субъекта. То есть я в какой-то момент могу испытать искреннее воодушевление, когда слышу «Стены рухнут», но при этом в песне мне мерещится какая-то такая сладкозвучная неправда. Чувствуется пропагандистский момент, уже не связанный с наличной реальностью. И когда Андриссен интерпретирует этот ритм таким образом, что уже от факта его репетиции и исполнения формируется реальное, особым образом функционирующее сообщество, то противоречие, о котором я сказал выше, для меня преодолевается.

К.К. Я поясню почему спрашиваю так много уточняющих вопросов про структуру произведения.

Политические теоретики часто любят использовать музыкальные метафоры для описания возможного политического субъекта, который нес бы в себе прогрессивный, эмансипирующий, демократический заряд. Так, например, итальянские автономисты, идеологи антиглобалистского движения Негри и Хардт, а вслед за ними Паоло Вирно в начале десятых годов обращались к метафоре оркестра без дирижера. Персимфанса, например. Для того, чтобы описать уже подзабытый сегодня концепт «множества», главные черты которого — это отсутствие организующего центра и сетевая структура, в которую творческие индивидуальности объединяются посредством коммуникации, не растворяясь при этом в тотализирующей коллективности, а лишь сильнее утверждая свою уникальность.

Но меня использование этой метафоры и лежащий под ней несколько огульный упор на горизонтальность и децентрализацию всегда смущали. Да, с позиции невовлеченного зрителя все это выглядит похожим на правду: и политические акции кажутся нам единой силой и музыкальное выступление звучит гармонично. Но задумываемся ли мы на концерте о том, как долго его участники тренировались, чтобы выглядеть так естественно? И что вообще произойдет, если мы займем место не зрителя, а окажемся непосредственно на месте музыканта (участника протеста)? Главное отличие, как мне кажется, будет заключаться в том, что каждая отдельная личность внутри политической акции не будет обладать необходимым доступом к тотальности происходящего, обеспечивающей связь каждого с каждым, точно так же, как и музыкант в оркестре не слышит всего произведения в целом, а исключительно свой инструмент. И тогда нам приходится снова обращаться к неким авторитарным, организующим фигурам лидера или дирижера, от которых Негри и Хардт всеми силами пытаются в своей теории уйти, но без которых, видимо, не сформировать интерсубъективное пространство общей коммуникации и общего дела.

«Workers union», кажется, предлагает нам несколько структуру взаимодействия музыкантов друг с другом и распределения ролей между ними. Иную метафору политического. Как вы уже сказали, людей, его исполняющих в принципе нельзя назвать оркестром. Так какой здесь возникает тип коллективности? И что в нем, по-вашему, особенного?

Д.М. С момента своей политизации, случившейся, как и у многих, во время протестов в 2012 году, и последующей за ними фрустрацией, я читал много литературы близкой к итальянским операистам. Мне была интересна вот эта разобщенность, которая при этом может быть все–таки определенной общностью, просто еще не осознавшей себя, не ставшей классом для себя. Произведение «Workers union», в этом контексте, особенно нравится мне тем, что за метафорой политической организации оно не пытается скрыть определенные противоречия, как те же благозвучные песни про всенародную солидарность, а наоборот, на них указывает, вскрывает и удерживает их вместе.

То есть, с одной стороны, произведение требует жесткой дисциплины: каждый на своем инструменте играет общий для всех и достаточно сложный ритм, заранее записанный в партитуре. То есть, чтобы исполнить это произведение, исполнителю приходится подчиниться общему структурирующему фактору — простой коммуникации друг с другом здесь явно недостаточно. С другой стороны, форма этого произведения, очевидно предполагает свободу, подразумевает множество в том смысле, что каждый оказывается одинаково важен и может высказать что-то свое за счет выбора определенной высотности звука. Но в это множество невозможно войти только благодаря речевой компетенции. При всей открытости нужно проделать сложную работу, которая дает и общую цель, и скоординированность.

Еще очень важный момент, что это в принципе не речевая, а звуковая практика. На репетициях бывали моменты, когда я начинал по инерции говорить что-то нагруженное терминологией. И наш трубач сразу меня останавливал и заставлял объяснять значение всех этих слов. И я понимаю, что на речевом уровне, на уровне включенности в разные дискурсы нам гораздо труднее было бы оказаться в одном коллективе. Но здесь мы все выпрыгиваем из комфортных для себя дискурсов и, занимаясь звуковой, несловесной практикой, находим какое-то новое общее основание для объединения. Через черный ход, через другой медиум.

К.К. И как, в итоге, метафора воплощается в практику? Каким все это оказалось в реальности? К чему вы пришли за эти полтора месяца? С какими сложностями столкнулись?

Т.П. Как я уже говорила, основная сложность заключалась в разном уровне музыкантов. Многим сложно читать ритм, который необходимо очень точно сыграть. Надо было всех немного усреднить, — профессионалам немного расслабиться, а любителям поднять свой уровень, — чтобы появилась строгая структура, которую все соблюдают.

А.Е. Причем профессионалы, которым вроде бы все должно было даваться легко и просто, тоже сталкивались с трудностями. Например, нам, в отличие от любителей, сложно было играть диссонансы, ведь мы столько лет учились играть стройно. То есть нужно было себя в каком-то плане сломать. Например, в моей группе я учила пианистку играть кулаками и кластерами.

Т.П. Для меня вообще оказался очень важным этот момент коммуникации между профессионалами и непрофессионалами. Мы ведь все равно мыслим себя как академические музыканты, у нас есть свои понятия, язык. А другие музыканты совершенно подручно воспринимают музыку. И мы учимся у них такому подходу. У нас получается взаимообмен. Мы действительно образуем единый союз.

Д.М. Мы встречаемся офлайн, и никаких онлайн форм у нас не предусмотрено. Конечно, мы придумали разные дидактические материалы, домашние задания, которые помогли бы непрофессионалам подтянуться, облегчить вход в это все. Но непосредственные встречи очень важны. Мы просто физически находимся вместе. И уже это важно.

К.К Сколько вас, в итоге, человек?

Д.М. У нас было под 50 заявок желающих принять участие, но, в итоге, в финальном перформансе примет участие 18 человек. Люди стали массово отваливаться как только столкнулись со сложностями. Но те, кто пробрались через это усилие, тем самым почувствовали внутреннее желание и готовность вкладываться в это дело сильнее и больше. Тем самым сформировалась такая коллективность, которая прямо болеет за дело.

А.Е. И все–таки мне кажется, что далеко не все были готовы вкладываться одинаково, многие искали за кого бы спрятаться. А идея была как раз в том, чтобы каждый вкладывался одинаково до конца.

К.К. В общем вы испытали на себе все проблемы любой организации!

Д.М. Да. Я сегодня еще раздумывал о том, что считать хорошим исполнением этой пьесы? Можно найти множество примеров ее исполнения от очень профессиональных ансамблей. Но такое исполнение репрезентирует ансамбль, у которого есть ресурсы и компетенции, чтобы над ней соответствующим образом работать. В нашем случае, финальное исполнение точно не будет эталонным. Но тем не менее оно будет репрезентировать наш состав, то, кем мы являемся, какой путь проделали вместе. Для нас в финальном исполнении будет важно, чтобы был слышен результат работы каждого. Я не знаю, что такое хорошее или не хорошее. Но важно, что пьеса в нашем исполнении — о нас самих.