Коммунизм(ы) после коммунизма: между "сейчас" и "потом"
«Коммунистическая гипотеза», пользуясь терминологией Бадью, самый ходовой и популярный товар на прилавках рыночного марксизма [1]. Во многом дискуссии, споры и открытая ругань между марксистами и теми, кто себя ими считает, возникают именно по вопросу о сущности коммунистического. Ведь конечная цель, хотя бы образ таковой, определяет сам способ движения к ней. С другой стороны, вспоминая Спинозу, адекватная идея вещи возникает в ходе движения по вещному контуру [2]. Но как раз полноценная трансформация, масштабная общественная практика и всеобщая политическая реализация коммунизма как социальной действительности, в наличной конъюнктуре пока невозможна.
Если коммунистическая политика и общественное преобразование пока за гранью марксистских сил, как хотя бы сузить область поисков коммунистической идеи (или образа)? Как среди многих критических проектов (критикующих капитализм) найти ростки понимания коммунизма, появившиеся в трудах Маркса и классиков? Мы вновь оказываемся на полях рыночного марксизма, преодолеть который можно при составлении подробной карты местности. Попытка картографировать вариации коммунизма и будет представлена далее, с фиксированием двух противоположных направлений в современной марксистской и левой мысли по этому вопросу.
Именно так и решается невозможность коммунистической политики здесь и сейчас. Т. е. через формирование адекватной идеи о самом способе нашего движения [3]. В нашем случае через критическое осмысление философских проектов коммунизма во время и после схлопывания первой революционной волны [4]. А также через обнаружение того исторического момента, который привел к логическому брожению в марксизме. И затмению адекватного мышления о коммунистическом обществе. Здесь и в других очерках мы постараемся сдвинуть с мертвой точки это движение мысли от абстрактного к конкретному.
Ранее мы уже отмечали, что началом сегодняшнему расколу и упадку марксистской мысли стали события, развернувшиеся после изначальной победы Октября [5]. Во многом их можно обобщить и суммировать, назвав «посттравматическим синдромом» левого движения. Объективно и субъективно революция в России захлебнулась, а западнее нее радикальные рабочие движения были сломлены вереницей различных факторов. Но даже против частично искаженного коммунистического проекта в Советской России стала формироваться серьезная реакция в развитых капиталистических странах. В конечном счете она в лице фашистских режимов породила мировую войну, серию геноцидов, ослабление странами-победительницами вновь усиливишихся крайне левых сил.
Все это, а также цементирование «мутантного социализма» в СССР, привело к всеобщему разочарованию марксистами в интеллекутальном авангарде старыми концепциями и категориями. Вплоть до отказа от примата классовой борьбы и опоры на рабочий класс. Разочарованность, ужасы тоталитаризма [6], сомнение в марксистской методологии — все это входит в посттравматический синдром марксистов и левых.
Преодолеть этот барьер к коммунистическому необходимо при помощи оружия критики. Только им можно не только обнаружить сам факт деформированности реальностью пространства идей, понять причину и характер самого искажения, но и «распрямить» понимание коммунизма. В конце концов, правы сторонники условного «инновационного марксизма», считающие невозможным игнорирование наследия мысли и действия после классиков. Но верны и замечания столь же условных «консерваторов» об угрозе отказа коммунистической политики от основателей марксизма в силу их «устаревания». Ведь последнее приведет к стиранию подрывной силы движения упразднителей эпохи частной собственности. Истина между двумя крайностями добродетельно, по Аристотелю, скрывается в середине. А точнее в позиции ортодоксального марксизма, для которого марксистская мысль есть метод. Притом, как напоминают наши товарищи из сообщества “Modern Epicurean”, сущность этого метода в стирании границы и различия между теорий и практикой. Вскрытие общего и единого основания между двумя формами человеческой деятельности, которые суть одно. Суть критика [7].
Поэтому именно для продолжения ниспровергающей наличный порядок жизни (и жизненности) истины классиков необходимо исследовать причины и существо неудач их последвателей. Выявить посреди общего океана поражений островки удачи, закрепиться на них, чтобы затем продолжить свое движение. Но вернемся непосредственно к раздвоению понимания коммунизма.
Если рассмотреть внимательнее то поколение коммунистических интеллектуалов, теоретическая и обычная юность которых завершилась в начале Второй мировой, можно заметить начало важного сдвига в вИдении коммунизма. Время перемен привнесло в теоретический разум интеллигенции хронологический раскол. Перерождение советского коммунизма, его подозрительно близкие черты с фашистским тоталитаризмом, эмпирическое свидетельство того, к чему ведут Прогресс, Разум, вообще нечто Единое, Целое, Необходимое, большее-чем-индивид-или-иной-фрагмент-общества, привели Сартра, Франкфуртскую школу, Альтюссера, Делеза, Фуко, Лиотара, Бадью и других как к смене концептуального аппарата, так и к замене утопической (прогностической) перспективы [8]. Собственно, замена второго элемента и знаменует тот самый хронологический раскол.
Коммунизм разорвался на две фракции: «сейчас» и «потом».
Сторонники коммунистического проекта «сейчас» полагают, что в структуре капитализма, стартававшего с конца двадцатого столетия, уже во многом существует общество будущего. Да, еще есть над чем работать, но современное состояние рыночной экономики, пропитанное сетевыми взаимодействиями и цифровой инфраструктурой, а также институты и традиции гражданского общества и демократические платформы создали максимально свободное и эгалитарное сообщество. Необходимо всего лишь включить неучтенные маргинализированные группы, демократизировать рынок, уравняв политическими интервенциями экономическую демократию с демократической политикой, стереть последние национальные границы на пути к объединенному всеми типами коммуникаций человечеством, и коммунизм готов. Таким образом, авторы, которых можно под этими параметрами сгруппировать в одну тенденцию, полагают, что коммунизм во многом есть уже сейчас. Осталось только снять швы и заплаты капиталистической завесы, скрывающей от нас состоявшуюся победу.
Если перечислять мыслителей, соответствующих представленной линии, то Джанни Ваттимо не просто входит в эту фракцию, но и предлагает более показательное наименование для нее. «Слабый коммунизм», по заглавию одного из его эссе [9]. Чтобы разглядеть коммунистическое в капиталистическом, необходимо ослабить собственные ожидания инаковости и возвышенности в образе о новом обществе. И снизить утопическое представление о нем. При таких условиях, и, разумеется, отказе от теоретического наследия Маркса, в современном капитализме можно разглядеть самую натуральную утопию. Необходимо лишь расправиться с центрированными системами и их остатками, чтобы добиться подлинной свободы и равенства. В т. ч. с идеей существования Истины с истинами, как одного из главных операторов конструирования тоталитарного порядка Капитала или Партии. Во многом из других работ Ваттимо («Прозрачное общество» или интверью для портала “theory and practice” [10]) коммунистическое отождествляется с
Помимо Ваттимо, к движению коммунизма «сейчас» можно отнести: Паоло Вирно с концепцией «коммунизма капитала» [11]; Антонио Негри и Майкла Хардта вместе с плеядой сторонников базового безусловного дохода [12]; Юргена Хабермаса с радикализацией демократии через ее делиберативный вариант [13]; модель социализма (как ослабленный коммунизм) Джеральда Коэна и некоторых других аналитических марксистов [14]; левые акселерационисты и
Другая фракция, коммунизм «потом», при наступлении посттравматического синдрома избрала другой путь. Вместо сокращения утопичности идеи коммунизма перенести ее в необозримое будущее, сохранив всю максимальность потенциала утопии коммунистического. В отличие от позиции «сейчас», члены которой столкнулись с, как они полагали, воплощенной утопией (ставшей для них анти-утопией), и оттого решили перевести ее в минималистский образ с человеческим лицом. Коммунисты от фракции «потом», наоборот, сохраняя всю полноту коммунистической гипотезы, стараются максимально отдалить и размыть очертания коммунизма. Данная стратегия мышления об утопическом проявилась на руинах «советского марксизма», в виде политаризма Юрия Семенова и суперэтатизма Александра Тарасова [18]. В рамках подобных версий коммунизма движение к обществу будущего начинается не сразу же после антикапиталистической революции. Революция создает некапиталистическую общественную систему, в которой только предстоит сформировать базис для коммунистического общества. И лишь затем произвести следующую революцию, уже коммунистического характера. Притом общество после капитализма, но еще до коммунизма не обязано быть лучше капитализма в гуманистических смыслах. Оно всего лишь, к сожалению, необходимо.
Близкую к этой позицию отстаивает, в несколько иной форме, Герберт Маркузе. В эссе "33 тезиса" [19], показывая общий политический (практический) кризис советского коммунизма, а также сложность возникновения революционной ситуации в современной ему капиталистической системе, известный франкфуртец предлагает «поддерживать ортодоксальную марксистскую теорию против обеих… такая позиция была бы беспомощной, абстрактной и аполитичной; но когда политическая реальность как целое ложно, может оказаться, что только «неполитическая» позиция и является политической истиной». Для этой самой революционной теории или ортодоксального марксизма возникают две основные задачи:
«Анализ обуржуазивания… и проблема строительства социализма. Причины, заставившие Маркса не упоминать о таком строительстве, должны быть пересмотрены в свете того, какой вред принесли фальшивые и полусоциалистические конструкции. Строительство социализма сталкивается с задачей переосмысления теории двух фраз (или различия между социализмом и коммунизмом), господствующей в сегодняшних дискуссиях. Сама эта теория уже принадлежит к эпохе обуржуазивания и
Критика теории «двух фаз» у Маркузе вполне однозначная:
«По контрасту с этим положением вещей, теория двух фаз может лишь предполагать изменения в будущем. Её ценность очень мала для европейских и американских рабочих, находящихся в области тред-юнионистской идеологии; здесь также восторжествовал позитивизм. И она становится тем менее ценной, чем дольше длится «первая фаза». Её затягивание питает в рабочих, находящихся под влиянием этой теории, дух покорности и приспособления, и эти рабочие сами поддерживают увековечивание «первой фазы», а революционные устремления у них гаснут. В этих обстоятельствах конец «первой фазы» и переход к коммунизму могут произойти только как чудо или как результат работы внешних, зарубежных сил».
Отмечая необходимость социализации (обобществления) средств производства, решение проблемы перехода к коммунистическому обществу мыслителем видится в радикальном изменении потребностей общества и личности. А подобная трансмутация социальной сущности человека Гербертом Маркузе видится в промежуточном же периоде анархизации общественных отношений:
"Управление средствами производства, осуществляемое бюрократическим государством, не упраздняет наёмный труд. Этого не произойдёт, пока сами производители не будут управлять производством, т.е. определять, что, как много и в течение какого времени производить. Этот шаг в современных экономических условиях, вероятно, равносилен переходу к анархии и дезинтеграции. И именно эта анархия и дезинтеграция является, вероятно, единственным путём сломать капиталистическое производство, чтобы на его месте возник социализм: создать «междуцарствие» или даже вакуум, в которого могут перемениться потребности и может родиться свобода. Анархия свидетельствовала бы об упразднении господства, а дезинтеграция уничтожила бы власть производственного аппарата над людьми или, по крайней мере, означала бы максимальный шанс для тотального отрицания классового общества. Когда рабочие возьмут производство в свои собственные руки (и при этом сразу опять не подчинят себя новой господствующей бюрократии), вероятно, они прежде всего упразднят наёмный труд, то есть сократят рабочее время. Также они могли бы решать, что производить: в разных местностях — что угодно, что кажется им наиболее важным. Это автоматически привело бы к распаду национальной экономики в её интегрированной форме; производственный аппарат распался бы на отдельные части, во многих случаях техническое оборудование оставалось бы неиспользованным. Началось бы движение вспять, которое не только «выломало» бы национальную экономику из мировой, но и принесло бы нищету и страдания. Но эта катастрофа будет признаком того, что старое общество реально перестало функционировать: избежать её невозможно. Это означало бы, что скачок в социализм повлёк бы за собой резкий переход к более низкому уровню жизни по сравнению с достигнутым в капиталистических странах. Социалистическое общество начиналось бы на технологически «уже превзойдённом» уровне цивилизации. Исходный критерий социалистического общества не технологический — он состоит в прогрессе реализации работы производителей, что выражается в качественном изменении потребностей. Воля к уничтожению господства и эксплуатации проявляется как стремление к анархии".
Можно и далее продолжать находить примеры к этим двум тенденциям в понимании коммунизма, но сейчас, в рамках этой заметки, главное не в перечислении и количества имен, школ, групп и теорий. Важнее фиксировать само противоречие между двумя противоположностями и найти хотя бы примерный выход за их пределы. И, разумеется, хоть мы и предполагаем неистинность обеих суммированных позиций, наш коллектив не утверждает ложность всего творчества и всех идей названных мыслителей, их деятельности вообще. Само существование этих авторов, их индивидуальная работа над теоретическими изысканиями, агитация, участие в тех или иных мероприятиях, хотя бы мало-мальски сокрашающих время приближение не-капиталистического общества, заслуживает всяческих похвал и всесторонней поддержки.
Заслуги Хабермаса по идеологической борьбе с реваншистскими настроениями и преодолению нацистского прошлого Германии, сохранению революционности устремлений в теоретической борьбе Маркузе (по сравнению со многими другими франкфуртцами, во многом разочаровавшимися в своих убеждениях), Тарасова в яркой публицистической и критической деятельности в позднесоветское и постсоветское время, важные измышления Ваттимо о роли искусства в современности, действия и мысли многих других авторов — никто из нашего коллектива не отрицает этого. Наоборот, собирать осколки истинности — основная наша цель. Это и есть задача марксистской критики, а не личные разоблачения.
Именно поэтому значимы даже ошибки, которые суть лишь обратные, противоположные проявления истины. Их можно, пользуясь уже взятой нами метафорой, выпрямить, тем самым вернувшись к истинному пониманию. В противоречии между минимизацией коммунистического и его перемещением в некое далекое будущее, снять эту противоречивую пару можно, открывая существование коммунизма уже сейчас. Не его минимизацию, но его минимальное присутствие уже сейчас, которое потенциально, потом, станет (может стать) максимальным. И всеобщим.
В лаконичной форме это выражает Луи Альтюссер в интервью 1980 года [20]:
«Коммунизм, в некотором роде, существует уже сейчас… Коммунизм — это способ производства, где отсутствует капиталистическая эксплуатация и
Именно создавать те самые «островки коммунизма» необходимо уже сейчас. Большой потенциал видится в самообразовательной деятельности, организуемой множественными объединениями и отдельными товарищами по всему постсоветскому, постсоциалистическому и не только пространствам. Возможное умножение коллективной работы таких кружков, например, текстологическая активность, возможные совместные практики в искусстве, иных действиях может расширить и углубить коммунистические островки, сделав их уже островами или даже архипелагами. Так или иначе это уже тематика для других статей и заметок.
Таким образом, сам путь к коммунистическому уже сейчас есть коммунизм. Не только конечные результаты, но они вместе с движением составляют сущность очеловеченной истории. Учиться работать в коллективе, хотя бы, элементарно, самообразовательном, жертвовать своими личными интересами, временем, какими-либо другими ресурсами на нашем начальном, даже предварительном этапе в построении коммунизма, уже составляет коммунистичность как таковую. Путь этот не прост, предполагая ожидание возникновения объективных факторов, а также должного развития фактора субъективного. Во многом последнее, субъективность, точнее субъектность, о которой мы уже говорили в предыдущем материале о теоретических нациях и интернационализме, ее формирование — миссия коммунистов сегодня. Создание широкой левой культуры, взаимодействия критического характера между самообразовательными группами и не только, все это сегодняшний труд и практика коммунистов по реализации коммунистического. Сейчас и потом.
Примечания
1. "Сам революционный проект, практика и мысль марксизма стали одной из таких жертв рынка, т. е. рынком среди прочих рынков. Но система капитала как достойному и ранее сильному противнику отвела марксистским фрагментам место не просто на рынке интеллектуальных продуктов или философии. Марксизму достался свой собственный, именной рынок. Таким образом, революционное единство теории и практики расщепилось на множество услуг и продуктов активизма и интеллектуальной продукции, со своими многочисленными частными производителями и кооперативными потребительскими клубами. «Рыночный марксизм» одинаково (а, значит, безопасно для Системы) работает на недавних американских протестах, в левых университетах развитых стран, в марксистских сообществах внутри соцсетей и на гоблинском тупичке. Рынок марксизмов активно используется и противниками марксистов для собирания идеального чучела для избиения и эффективной победы. Рыночный марксизм базируется на потребительской свободе выбора товара или услуги, т. е. того или иного осколка марксизма посредством доната, рубля, доллара или просмотра. Преследуется ли цель индивидуального психотерапевтического релакса или выплеска недовольства в сторону примата капитала и государства, рынок марксизмов предоставит своим покупателям одинаковые возможности для удовлетворения «революционной» потребности. Как бы кто не хулил "1984" (обоснованно) как мимикрирующую под антиутопию гипертрофированную критику советского общества, случайный прогноз о встроенном в тотальный порядок якобы Сопротивлении можно считать сбывшимся именно в виде рыночного марксизма (Фрагментный марксизм. https://syg.ma/@krasnoknizhnik/fraghmientarnyi-marksizm).
2. «В абстрактной “идее» зафиксировано то, что чаще всего «лезло в глаза». Но ведь это могут быть совершенно случайные свойство и форма вещи. Поэтому-то чем более узкой была та сфера природного целого, с которой имел дело человек, тем больше мера заблуждения, тем меньше мера истины. По той же причине «активность» мыслящего тела находится в прямой пропорции к адекватности его идей. Чем «пассивнее» мыслящее тело, тем больше власть ближайших, чисто внешних обстоятельств над ним, тем больше его способ действия определяется случайными формами вещей И, наоборот, чем активнее мыслящее тело расширяет сферу природы, определяющую его действия, тем «адекватнее” его идеи» (Ильенков Э.В. Вопрос о тождестве мышления и бытия в домаркситской философии. http://caute.ru/ilyenkov/texts/idemb.html).
3. «Создавая “адекватную идею» о самом себе, т.е. о форме своего собственного движения по контурам внешних предметов, мыслящее тело создает тем самым и адекватную идею о формах, контурах этих предметов. Ибо это одна и та же форма, один и тот же контур. Создавая адекватную идею о способе своего собственного взаимодействия с внешним миром вообще, оно создает и адекватную идею о внешнем мире вообще. В этом понимании интуиции нет абсолютно ничего похожего на субъективную интроспекцию. Как раз наоборот. В устах Спинозы это просто синоним рационального понимания мыслящим телом общей закономерности своего собственного «поведения” внутри природного целого, понимание им способа своих действий внутри природы, ее тел. Отдавая себе рациональный отчет в том, что и как оно на самом деле делает, мыслящее тело образует одновременно и истинную идею о предмете своей деятельности» (Ильенков Э.В. Вопрос о тождестве мышления и бытия в домаркситской философии. http://caute.ru/ilyenkov/texts/idemb.html).
4. "…первая революционная волна, вызвавшая на свет Октябрьскую революцию и продлившаяся до 60-70-ых гг., завершилась, вся политическая деятельность левых после нее (антиглобалисты и иные сетевые протестные движения, в конечном счете провалившиеся, сросшаяся с либеральным консенсусом социал-демократия и труп постсоветского политического коммунизма) представляет собой движение от одного поражения к другому…" (Интернационализм как априори марксизма. https://syg.ma/@krasnoknizhnik/intiernatsionalizm-kak-apriori-marksizma)
Под революционной волной мы подразумеваем периоды не просто мобилизации народных масс и активизации классовой борьбы за коммунистическое будущее, но и события победы. Притом глобального масштаба как не-, так и удач. Таким образом, в рамках движения к коммунизму, мировая история пока что имеет в примерах только период от рабочих движений в конце Первой мировой с победой в России до, примерно, 70-80-ых гг. прошлого столетия. Доводить данную волну строго до падения Берлинской стены или распада СССР не имеет смысла. Скорее стоит остановиться на всплеске студенческих, народных и других освободительных двежний в период с 60-ых по 70-ые годы. Притом заметим, что в начале (во всяком случае первой, но никак не последней) революционной волны имели место и объективные, и субъективные факторы революции, тогда как в конце скорее налично присутствовал только субъективный всплекс, но отсутствовали объективные факторы для активизации и довершения мирового революционного процесса (это важный момент, т. к. некоторыми, особенно немарксистскими левыми, эпоха 60-ых постулируется как погубленная, не состоявшаяся до победного конца, революция).
Александр Тарасов в статье "1968 в свете нашего опыта" (http://saint-juste.narod.ru/68-opyt.html) демифологизирует идею новизны революционности шестидесятых:
«Другим (хотя и понятным) недоразумением является традиционное представление о “68-м» как о пике достижений и влияния «новых левых». На самом деле это был пик достижений и влияния «старых левых», замаскированных под «новую левую». Просто «новые левые» оказались недостаточно новыми и слишком старыми. В основе своей теоретический багаж «новых левых» был вовсе не нов: это были теории «старых левых» — анархистов, социалистов и коммунистов, восходящие еще к XIX веку. Стратегия и тактика действий «новых левых» — во всяком случае, в странах «первого мира» — также были вполне традиционными, полностью заимствованными у «старых левых: митинги, демонстрации, петиции, забастовки (включая оккупационные), участие в выборах. Даже в ходе «Красного Мая» во Франции основную роль в превращении событий в общенациональный кризис сыграли именно «старые левые»: профсоюзы и «старые» партии — коммунисты и социалисты, а ни в коем случае не маленькие группы объединенных в организации «новых левых” и уж тем более не беспартийные массы студентов».
Возможно, сейчас мы стали свидетелями наличия объективных, но тотального не-присутствия субъективных факторов для формирования второй революционной волны. Теоретизирование о революционных волнах как процессов особого сочетания субъективных и объективных факторов, о которых начал подробно размышлять Ленин, нужно продолжить далее.
5. «Вторая мировая война, фактическое поражение революции в Советском Союзе (в виде консервации «мутантного социализма», разрыва революционной поддержки, взаимодействия и критической коммуникации между авангардом западных стран и Советами, перерождения и вырождения в рамках советской мутации последних островков коммунизма в мещанское сознание и реставрационную поступь капитала), распад мирового коммунистического движения и отмирание потенциала для хотя бы общеконтинентальной революционной трансформации, деиндустриализация западных стран, потребительская идеологизация и становление технической базы для общества спектакля — все это лишь малая часть перечня факторов для перехода марксизма в его нынешнее фрагментарное состояние» (Фрагментный марксизм. https://syg.ma/@krasnoknizhnik/fraghmientarnyi-marksizm).
6. Мы согласны с многими другими марксистами в мифологизированности концепции тоталитаризма. Тем не менее необходимо в дальнейшем внимательнее остановиться на тоталитаристской идее как одном из проявлений «крестового похода против категорий Единого, Целого и Необходимого», а также обнаружить логико-историческую сущность этой надстроечной повестки.
7. Приведем заметку новых эпикурейцев целиком (выделение текста наше):
«Уже в докторской диссертации есть очень интересный момент. Во-первых, Маркс заявляет, что «сама практика философии теоретична». Это прямо приводит его к тому, что для философа основной практической деятельностью является #критика (неслучайно это слово присутствует даже много позже в названии "Капитала»). Маркс говорит, что выделение философии и мира явлений как двух сторон единого мира во многом является иллюзорным. Но оно реально постольку, поскольку происходит в головах индивидов, и главной задачей философии является собственное осуществление в реальном мире, преодоление разлада.
«Одушевленная стремлением осуществить себя, она вступает в напряженное отношение к остальному. Внутренняя самоудовлетворенность и замкнутость нарушены. То, что было внутренним светом, превращается в пожирающее пламя, обращенное наружу». И поэтому он дальше и говорит: «В той мере, в какой мир становится философским, философия становится мирской, что её осуществление есть вместе с тем её потеря, что то, против чего она борется вне себя, есть её собственный внутренний недостаток, что именно в борьбе она сама впадает в те ошибки, против которых она и борется, и что, лишь впадая в эти ошибки, она уничтожает их. То, что выступает против неё и против чего она борется, является всегда тем же, что и она сама, только с обратным знаком».
Маркс пытается сказать, что на самом деле мир един, и если и происходит какой-то разлад двух сущностей, то только как рефлексия мира над самим собой, посредством человека (мировыми мозгами, если можно так сказать). Мир пытается сам себя улучшить — нашими руками. Получается, что реально единый (!) мир, распадается на две части, в виде «реальности» и в виде «сознания»; так же, как личность распадается на условные тело и душу. Кроме того, можно применять философию субъективно, внутрь самой личности философа, и там тоже интересным образом рисуется распад на теоретиков и практиков и т.п.
Всё это очень трудно для восприятия, так что я не буду даже дальше цитировать. Главное, что это всё написано в 1841 году, и будет выражено как одна из главнейших мыслей в 1844 году (до чего мы ещё дойдем). Только добавим разве что один, ещё более конкретизирующий момент:
«Философ, как таковой, — т.е. как мудрец, а не как движение действительного духа вообще, — оказывается, таким образом, потусторонней истиной противостоящего ему субстанционального мира. Платон в высшей степени наглядно выражает это, утверждая, что или философы должны стать царями, или цари должны стать философами для того, чтобы государство осуществило своё назначение» — здесь Маркс всё же приходит к тому, что практика «теоретическая» (философия) для своей реализации должна превратиться в практику «практическую» (политику). Но в очень слабом, около-просветительском виде" (https://vk.com/wall-201378403_2252).
8. Несколько важных «но».
Первое. Формулировки вроде «схожие черты советского коммунизма с фашистским тоталитаризмом» не означают того, что авторы согласны с тождеством этих социальных объектов. Важно то, что эмпирическая явленность вкупе с катастрофическим, эмоциально заряженным восприятием этого, привели к субъективной необходимости теоретически отождествить такие события. А далее прийти к важным теоретическим сдвигам в (пост)марксизме, которые и открыли двери капиталистической рациональности. Это тематика не для одной, данной, заметки, и раскрытие этой проблемы — одна из важнейших задач нашего коллектива.
Второе. Перечисление в одном ряду этих мыслителей не говорит о том, что мы применяем к ним весьма иллюзорные конструкции в виде термина-клише «постмодернисты». И, разумеется, мы знаем и понимаем, что некоторые из перечисленных, тот же Жиль Делез или Мишель Фуко, были связаны с марксизмом весьма косвенным образом. Скорее речь идет об общем культурно-интеллектуальном контексте, о том, как ряд событий в политике и экономике серьезно воздействовали на различные течения критической, в широком смысле левой, мысли во Франции и не только. Эта тема, вместе с первым пунктом, тоже будет раскрыта в других заметках.
Третье. Под утопической (прогностической) перспективой имеется в виду не только «коммунистическая гипотеза», понимание того, что такое коммунизм, но и то, когда он наступит, нужен ли он, необходимо ли тот придет. Отметим только, что в контексте формирование посттравматического синдрома левых важен и сам факт распадения марксизма (поначалу только совокупность «западных марксизмов», но в итоге и в рамках множества «постсоветских марксизмов») на теоретический аппарат и утопическую перспективу. На знание и ценности, мысль и надежду.
Один из современных трендов (пост)марксистского дискурса, представленный, например, Йораном Терборном в книге «От марксизма к постмарксизму?», фактически аннигилирует теорию Маркса (да и практику) как политического, исторического и интеллектуального банкрота. И оставляет как самое ценное из марксизма тот самый элемент надежды, веры в более справедливый мир (в самом конце исследования автор определяет эту позицию как «дерзкое смирение»). Похожего придерживается интеллектуальный историк Аллан Мегилл в работе «Маркс: бремя разума», о которой высказывались товарищи из сообщества «Заря». Позднее мы приведем их текст с критикой данного труда. В конце концов, расщепление на голую теорию и одинокую утопию ниспровергает и то, и другое. Теория поглощается капиталистическим формалистским конвенционализмом, а утопичность вырождается в абстрактную надежду на иное/лучшее. Другое дело, что эта вера заграждается горизонтом реальности, за который выйти невозможно. Постмарксисткая вера сильно, в худшую сторону, отличается от
9. Основные тезисы для ослабления коммунизма и достижении его через реформирование капитализма из эссе «Слабый коммунизм» (https://web.archive.org/web/20120208125734/http://www.rabkor.ru/debate/12174.html):
«Мысль о слабом коммунизме предполагает отказ не только от идеи Маркса, но и от ленинского определения коммунизма как «советской власти плюс электрификации» (если оно действительно было именно таким). Отказаться от них нужно для того, чтобы выработать определение коммунизма, более подходящее для сегодняшней ситуации (учитывая всю неопределенность, присущую этому словосочетанию)»;
«Реальный капитализм близится к своей дискредитации — так же как и реальный коммунизм в 1989 году. Это две стороны распада метафизики, то есть мира, центрированного вокруг капиталистической индустриализации (параллельной и спекулятивной) и ее коммунистического варианта. Рассматривать эти события как выражение распада метафизики — а эта перспектива может показаться слишком абстрактной — значит оценить весь их радикализм»;
«Наступление коммунизма предполагает и добрую долю анархизма — от него и исходят идеи слабости. Бессмысленно думать о революции как о прямом, насильственном захвате власти — капитализм бесконечно сильнее этого»;
«Сегодня проблема коммунизма заключается в том, чтобы найти форму субверсивного политического действия, не предполагающую отказа от преимуществ либерального и демократического общества. Улицы и парламент, к примеру, могут действовать в тандеме. Нас слишком долго сдерживал миф о демократии».
10. Денисов Д. Философ Джанни Ваттимо: «Люди, верящие в истину, крайне опасны — это агенты здравого смысла». https://theoryandpractice.ru/posts/6331-filosof-dzhanni-vattimo-lyudi-veryashchie-v-istinu-krayne-opasny--eto-agenty-zdravogo-smysla.
11. «Вирно заканчивает свой текст провокационным тезисом. Постфордисткая имматериализация труда и «отмирание» формы государства создают своего рода парадоксальный «коммунизм капитала», который стал вынужденным ответом на революционные события 68-го года в Западной Европе. Точно так же «государство всеобщего благоденствия» (welfare state) в расцвет индустриальной эпохи создавало своего рода «социализм капитала» — как реакцию на вызов Революции 1917 года. Разумеется, это лишь потенциальный «коммунизм», поскольку на действительный коммунизм капитал не способен по своей имманентной логике. При всей своей гибкости и тенденции к постоянному революционизированию производительных сил, к конкретному отрицанию тех или иных устаревших производственных отношений, он не в силах допустить «абстрактного отрицания» (Г.В.Ф. Гегель) собственной аксиоматики… С подобной антропологизацией итальянский мыслитель и связывает новые возможности освобождения, говоря о «коммунизме капитала». Капитализм уже de facto создал коммунизм, и следует, видимо, лишь учредить его de jure. Этот провокационный ход создает немало скрытых противоречий. С одной стороны, поздний капитализм оказывается неожиданно близким к утопическим репрезентациям коммунизма, сформировавшимся в течение веков развития социалистической мысли. Тем самым Вирно и его единомышленники претендуют на максимальную трезвость по отношению к трансцендентальным иллюзиям будущего справедливого общества по ту сторону настоящего, пытаясь обнаружить возможности лучшего общества здесь и сейчас. С другой — этот тезис, отбросив рассуждения об отчуждении «родовой сущности», оставляет между царством угнетения и царством справедливости лишь небольшой барьер — банальное экономическое отчуждение, структуру эксплуатации, то есть присвоения прибавочной стоимости чужого труда. Казалось бы, стоит прорвать эту прозрачную пелену, и мощные волны настоящего, невиданные потенции множеств вольются в тихую гавань будущего счастья и справедливости для всех; «коммунизм капитала» из релятивной грамматической конструкции станет коммунизмом в неком собственном, субстанциональном смысле слова» (Пензин А. Паоло Вирно: «грамматика множеств» как антропология капитала. http://sinijdivan.narod.ru/sd8rez1.htm).
12. «С точки зрения самого Маркса, чтобы коммунизм оказался возможен, нужно, чтобы капитализм развил определённые, критические мощности, без которых перехода на следующую стадию не случится. Поэтому, по Хардту и Негри, империя является не только гипертрофированной формой угнетения, распространяющегося на абсолютно все сферы жизни, но также и — читаем в тексте «Виртуальности» — «менее плоха или даже лучше, нежели предшествующие парадигмы власти, если смотреть с точки зрения масс». В период империи уничтожается любая негибкость системы, её механистичность и раздробленность, уничтожается мера (в империи, считают они, пропадает возможность измерения стоимости труда), определявшая, с точки зрения Негри и Хардта, всю предшествующую онтологию. Всё это максимально приближает характеристики империи к характеристикам самой жизни, чистой имманенции, которая благодаря этому легче может произвести переворот и вернуть себя себе, ведь, с точки зрения авторов (и это большая новость их философии), уничтожение меры не ведёт к уничтожению стоимости» (Furfur. Большие идеи: Хардт и Негри рекомендуют мигрировать и мутировать. http://www.furfur.me/furfur/heros/philosophy/216619-hardt-i-negri).
13. "Вызовы XXI века — в зависимости от своих типов и масштабов — требуют от западных обществ ответов, которые, пожалуй, вряд ли возможно обнаружить и реализовать без обобщающего интересы, радикально-демократического формирования общественного мнения и волеизъявления. На этой арене левые социалисты обретают свое место и политическую роль. Эта роль может стать ферментом для политических коммуникаций, предохраняющих институциональные рамки демократических правовых государств от засыхания. У некоммунистических левых нет оснований для депрессии. Возможно, что многим интеллектуалам в ГДР поначалу придется перестроиться на ситуацию, в которой западноевропейские левые находятся уже несколько десятилетий: им придется преобразовывать социалистические идеи в радикально реформистскую самокритику капиталистического общества, развивающую в формах массовой демократии правового и социального государства и свои сильные места, и свои слабости. После банкротства государственного социализма такая критика превратилась в единственное угольное ушко, сквозь которое всему приходится пролезать. Этот социализм исчезнет только с предметом его критики — и, вероятно, тогда, когда подвергаемое критике общество изменит свою идентичность столь широко, что сможет воспринимать во всей релевантности и всерьез то, что не поддается выражению в ценах. Надежда на избавление человечества от затянувшегося по его собственной вине несовершеннолетия и от унизительных жизненных обстоятельств не утратила силы, но она облагороукена фаллибилистическим сознанием и историческим опытом того, что уже многое было бы достигнуто, если бы можно было сохранить баланс доходности для немногих счастливчиков — и, прежде всего, распространить этот баланс на разоренные континенты" (Хабермас Ю. Догоняющая революция и потребность в пересмотре левых идей. Что такое социализм сегодня? // Политические работы. https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%A5/habermas-yurgen/politicheskie-raboti).
Один из центральных мотивов хабермасовский философии можно сформулировать в
14. «Леволиберальные философы вроде Исайи Берлина и Джона Ролза рассматривали социальную политику, направленную на сокращение бедности, как необходимый компромисс между свободой и другими ценностями. Концепция Коэна позволяет увидеть, что на самом деле борьба против бедности и за большее экономическое равенство — это борьба за свободу. Разумеется, само по себе это не означает того, что капитализм менее предпочтителен с точки зрения свободы, чем другие экономические системы. Возможно, это не идеальное, но наиболее предпочтительное устройство общества, а при других вариантах свобода распределялась бы еще более неравно. Тем не менее аргументация Коэна точно показывает, что наложение на капиталистический рынок ограничений — вроде, например, тех, что подразумеваются государством всеобщего благосостояния, — это не ограничение свободы, а напротив — усиление ее для большинства граждан. Впрочем, воззрения Коэна были все же радикальнее, чем простая социал-демократия» (Середа Д. Введение в политическую философию Джеральда Коэна. https://syg.ma/@dmitry-sereda/vviedieniie-v-politichieskuiu-filosofiiu-dzhieralda-koena).
15. Позиция акселерационистов сложнее и выбивается из общего описания коммунизма «сейчас». Тем не менее настаивание на, прежде всего, технологическом ускорении, на моменте современного состояния технического базиса общества, который необходимо раскрыть, сбросив «капиталистическую обертку», приближает левое крыло сторонников акселерации к данной фракции коммунизма.
16. С включением этой троицы есть важные нюансы. Хоть и все трое имели в плане идей и ценностей марксистские корни,
17. Упоминание Бертрана Рассела, как минимум теоретически далекого от марксистского дикурса, в данном ряду после определенных его заявлений, включая весьма диковинное понимание марксизма из «Истории западной философии», кажется лишним и странным. Тем не менее его критика западной цивилизации, определенная принадлежность левым идеям и, разумеется, принадлежность к «Фабианскому обществу» позволяют занести этого мыслителя к фракции минимизации коммунистического. Важность современных моделей демократических государств, стремление к созданию мирового правительства и дальнейшей демократизации для роста благополучия, деятельность через реформаторские начала — все это приближает Рассела к данным идеологическим позициям. Это видно, например, из эссе о полезных для человечества идеях (https://www.paranteza.info/post/russell2). В целом же как расселовский взгляд, так и совокупность вариаций «реального коммунизма», можно проще охарактеризовать как
18. Тождество и различие в позициях Семенова и Тарасова — тема для отдельной статьи. Хотя ранее, при взаимной полемике по критическому осмыслению советского опыта, третий автор уже указывал на момент незамечанного многими (прежде всего — самими полемизирующими) общности взглядов. Тем не менее интересно другое. Александр Николаевич Тарасов, безусловно, самый важный публицист и теоретик марксизма после распадения Советского Союза, написал большой блок статей по своему пониманию коммунизма, антикапиталистической и коммунистической революций, феномену обуржуазивания (распространения мещанского сознания) в советских реалиях. Подмечая очень много ценных, на описательном и аналитическом уровне статей, Тарасов не заметил главного. Критикуя, вслед за Гербертом Маркузе, теорию двух фаз в работах «Суперэтатизм и социализм» (http://saint-juste.narod.ru/se.htm) и «Мало читать Маркса. Надо еще его ПОНИМАТЬ» (http://saint-juste.narod.ru/shapinov.htm), с чем мы полностью (почти: за исключением концепции суперэтатизма) согласны, Тарасов возвращается же к двум фазам. Это видно как и из представленных статей, так и из важных дополнений в виде «Мировой революции-2» (http://saint-juste.narod.ru/WWII.html) и дополняющей ее «Не Мировая война, а Мировая революция» (http://saint-juste.narod.ru/Soloviev_otvet.html). Приведем заключение для доказательства из «Мировой революции-2»:
"…необходимо развести понятия революции антибуржуазной и революции социалистической — чтобы не обманываться самим и не обманывать других. Грядущие антибуржуазные революции будут вынужденно суперэтатистскими, и общества, порожденные этими революциями, будут обществами крайне несовершенными, суперэтатистскими, все оправдание существования которых будет в том, что они станут зонами социально-экономических и культурных антикапиталистических экспериментов (в ходе которых путем отбора будут формироваться новые — постбуржуазные — культура, психология и общественные отношения) и послужат плацдармом для революций в других странах, революций, цепь которых в конце концов покончит с мировым капитализмом. В этом смысле негативный опыт суперэтатистских стран (СССР и других) бесценен, так как позволяет заранее составить представление об опасностях, объективно угрожающих победившим антибуржуазным революциям.Социалистическая революция, которая может быть только мировой и которая не будет развиваться по тем же законам, по каким развиваются буржуазные и суперэтатистские революции, — дело отдаленного будущего. Однако антибуржуазные революции смогут увидеть — и принять в них участие — наши современники. Наконец, надо иметь в виду, что будущее открыто — и если эту стратегию в глобализующемся мире не смогут по
Подобное постулирование необходимости суперэтатизма мало отличается от такого же постулирования необходимости социализма. В одной стране или двух и т. д. Тем не менее в творчестве Тарасова важны не те положительные ответы и решения, которые он предлагает, а процесс критики и, так скажем, негативные ответы. В принципе, заметки и работы Александра Николаевича подобны платоновским диалогам. Важны не итоги, а сам путь. Критический. Пусть периодически он заканчивается незамеченным откатом к критикуемой же позиции. Поэтому Тарасову далее мы еще уделим как минимум одну статью.
19. Маркузе Г. 33 тезиса. http://www.redflora.org/2013/10/33.html.
20. Рабкор. «Интервью с Луи Альтюссером (1980)». https://www.youtube.com/watch?v=ZWcVH89vrMg&t=384s.
