Критика «беспристрастного» разума. Рецензия на книгу А. Мегилла «Карл Маркс. Бремя разума»
Карл Маркс как фигура философа, экономиста и социолога, а также его наследие еще не скоро исчезнут с горизонта актуальности. Пока у капиталистического мира существуют зияющие и не решаемые трудности (т. е. пока есть капитализм как таковой), немецкий философ, его эпигоны и продолжатели в лице марксизма не исчезнут с повестки дня.
Не прекратится до тех пор и разной глубины критика идей Маркса. А вместе с ней продолжится «экспроприация» руин и осколков «раскритикованной» пролетарской теории в
Перед тем, как приступить к критическому разбору, нужно указать на три важных пункта. Во-первых, в статье будут освещены не все невнятные и просто странные участки текста Мегилла, а только наиболее неудачные его интерпретации марксовых положений. Во-вторых, для большей объективности в рецензии будут представлены настолько пространные фрагменты книги, насколько это позволяет формат очерка. В-третьих, любая критика данной монографии Аллана Мегилла должна учитывать, что «оригинальное… издание этой книги… почти вдвое больше русскоязычного» (с. 19) [2]. Тем не менее автор затем утверждает, что «получившаяся в результате книга гораздо более доступна читателю, чем ее англоязычный вариант» (с. 20) и «убежден, что ничего из действительно важного в моей интерпретации Маркса не было упущено в русскоязычном издании моей книги» (там же). Таким образом, Мегилл уверен, что все в отечественном издании на месте, а значит можно со спокойной душой приступить к критическому разбору авторских трактовок Марксова учения.
Аллан Мегилл — профессор исторического факультета в университете Виргинии, специалист в области современной европейской истории, истории идей и теории истории, создатель многочисленных работ по исторической эпистемологии.
Мегилл приступил к изучению наследия Маркса в конце 70-ых, когда ему, еще молодому преподавателю, предложили прочитать спецкурс по основателю марксизма (с. 16). И почти сразу Аллан понял, что советский «официальный» марксизм и разношерстные нео-, пост- и прочие марксисты несколько отступили от оснований, заложенных учителем, и узрел самую «правильную» интерпретацию Карла Маркса [3]. Чтение произведений Маркса вызвало у юного ученого большое почтение и уважение к столь яркой личности и его радикальной теории: «в самом же Марксе я обнаружил потрясающую личность и гениального ученого, пришедшего к удивительным догадкам о природе человека…» (с. 16) и «я убежден, что Маркс — один из
В дальнейшем повествовании Мегилл еще не раз воздаст дифирамбы и почести автору «Капитала». Правда, за хвалебными словами Аллан вынужден заметить, что «Маркс был во многом прав…» (с. 18), но «ряд чрезвычайно важных вещей он понимал неправильно» (там же). Ставя два эти утверждения в единый вопрос, Аллан Мегилл по-своему и для себя старается понять, почему же столь могучий разум Маркса так сильно заблуждался в своих выводах (спойлер: в выводах коммунистического характера).
Мы же постараемся понять, почему американский историк идей именно так понял «заблуждения» или, быть может, действительные ошибки главного обвинителя капитализма. Заодно ответив на вопрос, насколько беспристрастным в своих изысканиях был Мегилл, утверждавший о проделанной работе: «я… отклонял любой намек на любую зависимость моих исследований от чего бы то ни было, кроме зависимости от беспристрастного исторического поиска» (с. 277). И насколько вообще можно быть беспристрастным в том или ином научном поиске.
Мегилл нападает на концепт Маркса по трем «теоретическим фронтам», отраженным в структуре книги. А именно старается критиковать метод (исторический материализм и диалектика), отрицание экономики обмена и отсутствие государственности (политичности) в постреволюционном будущем.
Мы же развернем контрнаступление по следующему плану. Сначала выявим, насколько адекватно Аллан установил онтологическую и гносеологическую позиции Маркса, а также насколько вообще адекватно введение подобного разделения со стороны автора по отношению ко всему учению Маркса. Затем посмотрим, как и зачем именно так Мегилл выстраивает генеалогию материалистической диалектики. Далее раскроем подлинность интерпретаций автором экономической и исторической (включая примерное будущее) части теории Карла Маркса. В завершении исследуем, что осталось в ходе критики от идей мыслителя, почему от его совместных концептов с Энгельсом требовалось отмежевать последнего, какие политические выводы делает Мегилл из теории и «практики» коммунизма в истории, ответим на поставленный выше вопрос и предложим собственные пути из подобных ситуаций.
Итак, задача исследования Аллана — изучить и понять метод Маркса через обнаружение логических оснований для оного: «в этой книге я сконцентрировал свое внимание на рассмотрении рационализма Маркса, на том, каким образом этот рационализм в период между 1837 и 1846 гг. проявился в его исследованиях философии, политики и экономики» (с. 272). Так сказать, понять природу дискурса Маркса. А для этого нужно вычленить методологические и, возможно, иные основания (об этом ниже), которые лежат в фундаменте понимания мира Марксом и представляют собой отправную точку в его исследовании. Например, требуется понять, какую позицию в дихотомии «идеализм/материализм» занимал Карл Маркс. Вроде бы большинство марксистских теоретиков, вульгарных или не очень, довольно однозначно ответят, что основатель научного коммунизма — материалист. Но Аллан Мегилл считает такой ответ неполным. И более того — неверным.
«Можно думать о мире как о Боге (идее, духе), или как о Природе (материи) и, соответственно, понимать мир через логику (как это делал Гегель) или через науку о природе. Одна из наиболее впечатляющих черт теории Маркса заключается в представленности в ней обеих альтернатив… или, говоря иными словами, теоретический проект Маркса включал в себя элементы и идеализма, и натурализма» (с. 33). Или: «Маркс находился под большим влиянием гегелевской концепции разумности, в которой логика равна онтологии и в которой онтология равно разуму или духу, мышлению… Поэтому ошибкой было бы думать, что характеристика Маркса как материалиста будет адекватной» (с. 35). Далее Мегилл добавляет, что даже если понимать материализм не как то, что мир «материален и ничего более» (там же; на с. 208 данный тезис представлен более развернутым) — видимо, как понимают реальность вульгарные материалисты — то «он все равно останется некорректным для понимания характеристики теоретического проекта Маркса» (там же). В итоге автор выводит такую характеристику для немецкого философа: «моя ключевая идея такова: Маркса необходимо понимать как ученого, принесшего клятву верности обеим сторонам оппозиции дух/материя, свойственной западной философии» (с. 36 — 37), т. е. Маркс дуалист. Далее проследим, как и из чего историк делает подобное заключение.
Для начала Мегилл утверждает, что Маркс больше рационалист, нежели эмпирик, потому что «хотел найти лежащие в основе бытия логические сущности, которые… не могут быть обнаружены… из эмпирических данных» (с. 25). Потом уточняет, что под словом «рационализм» он имеет в виду: «понятие рационализма, которое очерчено тем, что я назвал бы «встроенной разумностью», наиболее адекватно теоретическому проекту Маркса» (с. 27). Если под пресловутой «встроенной разумностью» понимать познаваемость мира, возможность получить о нем объективное знание той или иной степени точности, наличие сущностных «правил игры», по которым живет реальность — почему бы и нет? Но Аллан Мегилл на этом не останавливается и добавляет: «марксова же версия рационализма немного иная, и он придерживается ее с необычайном упорством» (там же). Затем, выводя, вполне обоснованно, идеи о разумности мира от Спинозы к Гегелю, а после к Марксу, он цитирует известное высказывание о природе человека из «Экономическо-философских рукописей 1844 года» [3] и констатирует, что «такой мир есть человеческий, историзированный аналог мира Спинозы» (с. 30) — мир, не требующий для своего существования ничего извне. Хотя как минимум человеческий мир требует еще и мира нечеловеческого для его преображения, т.е. природного материала, ресурсов. Он предполагает внешний мир.
Об этом вспоминает потом и сам Мегилл, рассказывая, как для Маркса было важно и интересно естествознание своего времени (с. 36, 41, 43). Более того, он утверждает, что «Маркс же настаивает на том, что история и отсюда весь человеческий мир в целом должен быть понят в контексте понимания природы — т.е., в контексте естествознания» (с. 42), ссылаясь на текст «… рукописей 1844 года». Так неужто Маркс снова превратился в материалиста, для которого ничего, кроме вульгарной материи нет? Нет, успокаивает нас Мегилл. Ведь дальше — больше. После рассмотрения истоков гегелевских истоков диалектики Маркса, Аллан утверждает, что кроме прочтения Гегеля как онтологического идеалиста, его труды можно понимать в духе более прагматичном, скорее феноменологическом (с. 54 — 56). Но так как
Завершая многословные построения дуалистической позиции Маркса, Мегилл дополняет ее следующими положениями. Во-первых, кроме онтологии есть и методология, напоминает нам Аллан, а потому критиковать идеализм можно не только онтологически же материализмом, но и методологически — например, с помощью позитивизма, который специально отходит от вопроса познания «сокровенной природы мира, недоступной наблюдению» (с. 65). В итоге, принимая эту дихотомию, даже в тех местах (приводимых самим автором), где Маркс именует себя материалистом, Мегилл вынужден признать, что это не онтологическое высказывание (с. 66). Это лишь говорит о том, что Карл Маркс избирает практическую и прагматичную позицию иметь дело лишь с тем, что касается непосредственно людей, т.е. рассматривает человеческую историю, но не реальность вообще (там же).
Вердикт Мегилла можно в «спрессованном» виде разглядеть в последнем параграфе главы о рационализме Маркса: «Маркс как
Итак, пространный пересказ рационализма Маркса в понимании Мегилла допускает два варианта истолкования. Либо большинство марксистских теоретиков и марксоведов не смогло за столетие с лишним разглядеть противоречивость и запутанность онтологических установок своего предмета изучения, либо Аллан Мегилл «вляпался» в терминологическую путаницу. В каком смысле Маркс может быть онтологическим материалистом? И что вообще такое материализм?
Г.Д. Левин приводит такое определение материализму: «монистическое философское направление, признающее существование мира вне и независимо от сознания познающего субъекта и объясняющее этот мир из самого себя, не прибегая к гипотезе о предшествующем ему и порождающем его мировом духе (боге, абсолютной идее и т. д.)» [4]. В принципе, не чужда похожая дефиниция и англоязычной традиции [5]. Такой же водораздел между материализмом и идеализмом проводит В.И. Ленин в своей специальной работе об онтологическом и гносеологическом вопросах, которые в ленинском и вообще марксистском понимании неразделимы [6]. Так что материализм — это не отрицание сознания или реальности духовной культуры. И не воинствующий редукционизм, а позиция, основанная на тезисе о первичности материи. Эта первичность порождает разум и позволяет ему воздействовать на саму себя и трансформировать мир вне человека в мир для него. Но все человеческие интервенции в мир природы необходимо соотносятся с законами последней, вынуждены коррелировать с ее законами. Чего таить, существование необходимости и закономерных границ в материи видел еще Платон, которого в версии мегилловского понимания материализма обвинить сложно [7]. Таким образом, материализм Маркса не сводит ментальные феномены к атомарным структурам, а выводит всю сферу идеального из материального мира, который существует вне человека и первоначально независимо от него. После своего появления люди изменяют этот мир, «очеловечивания» его в согласии с законами «грубой» материи.
Даже если принять на веру нефиксированные определения А. Мегиллом материализма, восприятие автором Карла Маркса в «Бремени разума» получается каким-то сумбурным. Например, становится двояким по смыслу пассаж про то, что «человеческая история должна быть понята в контексте естествознания», который можно принять за стихийный материализм или позитивизм против «скрытого идеализма» Маркса. Если оставаться на стороне А. Мегилла, то Карл Маркс тут говорит либо о том, что нужно собирать эмпирические данные, либо о выводимых в книге принципах «встроенной разумности», а именно о постулате прогнозируемости [8], которым последовательный гегельянец восхищался в естественных науках (с. 43). Или это ложная дилемма, начавшаяся с того, что натурализм, который в тексте исследователя синонимично употребляется наряду с естествознанием (с. 33, 41), несколько более сложная позиция в марксовой системе терминов. Именно натуралистом в смысле Фейербаха, который по-другому поставил онтологический вопрос [9], именует себя Маркс в столь часто цитируемых «Экономическо-философских рукописях 1844 года» автором. Притом сам Аллан приводит выкладку из тех же рукописей, где натурализм признается отличным (и вместе с тем объединяющим обе противоречивые онтологии) от идеализма и материализма (с. 65).
Еще удивительнее, как Мегилл не смог разглядеть в «Тезисах о Фейербахе» материализм и однокоренные с ним слова в количестве семи штук, хотя опять-таки ссылается на эту работу Маркса (с. 254), пусть и в другом разделе. Также аргумент о том, что мыслитель прекратил заниматься вопросами онтологии (т. е. не писал специальных работ об этом), не доказывает занятие агностической или скептической позиции. Отсутствие онтологических работ может служить основанием для вывода, что Маркс для себя вопрос материализма и идеализма решил вполне однозначно. А дальше занимался вопросами социальной философии и политэкономии. В принципе, материала, изложенного выше, достаточно, чтобы понять выбор К. Маркса между «землей» и «небом» [11].
Так или иначе всегда можно сослаться на неточность перевода или избыточную легкость в обращении с терминами ученого,
Далее автор исследует происхождение и становление диалектического материализма у Маркса. Известно, что диалектика в марксизме происходит из гегелевской философской системы. Как именно она исходит из последней, каковы ее структурные особенности и прочими схожими вопросами задавались разные теоретики-марксисты [12]. Для историка идей Аллана Мегилла обнаружить теоретические истоки в процессе перехода от логики Гегеля к логике Маркса также представляется важным. Но для исследователя первостепенной задачей ставится поиск не тех или иных принципов и системных элементов, отделенных от Гегеля и внедренных в фундамент диалектики Маркса. И не сравнительный анализ того, какие различия определяют характерную работу того и другого варианта диалектики, как эта работа вообще происходит. А. Мегилла интересует прежде всего то, из какой работы Гегеля Маркс вывел свою диалектику [13]. И почти сразу он отвечает на поставленный вопрос: диалектика научных коммунистов происходит из «Лекций по истории философии» (с. 52, 62).
Этот пункт лучше рассматривать не в виде движения историка-интерпретатора к неизбежным, по его мнению, для Маркса теоретическим следствиям, а постараться понять, зачем такие кульбиты мысли Мегилл вообще совершает. Как исследователь оценивает значимость «Лекций…»? Например, так: «Люди, всерьез интересующиеся философией, конечно, читали эту работу Гегеля, но сами последователи Гегеля отнеслись к ней с некоторым пренебрежением» (с. 51) и «критерии разумности, выведенные Марксом, во многом восходят к Аристотелю. Точнее говоря, «Аристотелю», поскольку Аристотель Маркса по большей части жил на страницах «Лекций по философии истории» Гегеля» (с. 37). Несмотря на то, что Аллан Мегилл с большим пиететом высказывается о Гегеле, даже «защищает» последнего от «неправильного» прочтения Марксом, он все же полагает, что «гегелевские “Лекции…» могут быть отчасти рассмотрены как ответ Гегеля Аристотелю, коррекция им Аристотеля…» (с. 58). Если добавить, что Карл Маркс читал Гегеля онтологически, а не феноменологически, т. е. «правильным способом”, выходит: «Маркс пытался подорвать Гегеля на мине, заложенной им самим, но, похоже, не осознавал, что такую же мину закладывает под себя и он сам» (с. 71).
Тем не менее, откладывая вопрос об интерпретациях Аристотеля, требуется затронуть другой момент, а именно: почему марксисты выделяют именно «Логику» Гегеля, а не его «Лекции по философии истории»? И из чего вообще получилась Марксова диалектика? На эти вопросы о том, что революционно и прогрессивно в философии Гегеля, а что это «рациональное зерно» ограничивало в его же учение, обстоятельно дает ответ Энгельс в «Людвиге Фейербахе и конце немецкой классической философии» (а Ленин в «Философских тетрадях» эту позицию активно поддерживает) [14].
Далее, в примечании на странице 54, Мегилл снова защищает Гегеля. На этот раз от Х.-Г. Гадамера и М. Баума, которые нашли исток всей гегелевской диалектики в платоновском «Пармениде». Аллан говорит об их версии: «такая попытка кажется мне абсолютно сумасшедшей» (там же) и «Гегель взял многое и у Платона, и у Аристотеля» (с. 55). Но
Далее кратко осветим анализ А. Мегилла содержания экономической и политической теории Маркса. Точнее видение им форм политики и экономики в будущем, после социалистических революций. Для начала посмотрим, что Мегилл говорит о выборке материала для всего проекта переосмысления Карла Маркса Мегилл на второй странице заключения: «я не провел в полной мере анализ капитализма, осуществленный поздним Марксом: принимая во внимание объем и сложность рукописей Маркса, посвященных исследованию капитализма, их
Так или иначе перед разделом об экономике А. Мегилл делает важную сноску: «В данном контексте я использую понятия социализм и коммунизм взаимозаменяемо, для обозначения будущего… в котором реализуются все свободы человека… Маркс и Энгельс не видели большой разницы между понятиями… но позднейшие комментаторы их трудов установили целый ряд сходств и отличий этих понятий» (с. 135). Не мало копий было сломано
Критические атаки об отрицании рынка и политического государства в будущем по марксистскому сценарию Аллана Мегилла сходятся к одному положению. Карлу Марксу не нравилась иррациональность, неопределенность в той и другой сферах, которую он хотел отсечь, потому что не любил капитализм=иррациональный мир (с. 76, 135 — 145, 178 — 186 и др.). Коммунизм есть будущее рационалистическое, потому что в нем можно все просчитать, потому что в нем будут реализованы законы встроенной в историю разумности, которые обязаны победить. А на самом деле, продолжает Мегилл, старик Маркс не понимал, что некоторые сферы человеческой жизни априори иррациональны, не открываются строгим прогнозам, притом по необходимости — только иррациональный рынок может удовлетворить человеческие потребности, но так как, признается автор, он не совершенен, требуется политическое государство, тоже не «сахар», но иначе нельзя (с. 187 — 192, 283 — 314 и др.) [18].
Основная проблема рассуждений Мегилла об анализе Марксом феномена отчуждения, политического диктата, анархии рынка и других важных вопросах, которые философ безусловно разбирал, заключается в подборке материала для критического разбора. Абсолютное большинство ссылок Аллана Мегилла на исследуемое творчество — это ранний Маркс. До «Капитала», написанию которого революционный мыслитель отдал двадцать непростых лет своей жизни. Да, конечно, предметом исследования американский историк идей избрал теоретические истоки для позднего Маркса, обнаружение тех отправных точек, от которых он шел. Важный нюанс заключается в том, что нужно показать, к чему
Выше было показано, что Мегилл в принципе не проводил должного анализа позднего Маркса, по собственному же признанию. Но не отрывает ли он таким образом часть от целого, теряя по пути истину? Не попадает ли сам Аллан Мегилл в капкан зацикливания на раннем Марксе, о котором сам же упоминает? Ведь взгляды Маркса раннего могли позднее значительно измениться. Например, критиковать капитализм он мог не за анархию производства, а
В конечном счете, как верно замечает Э.В. Ильенков в статье «Гегель и „отчуждение”», без понимания раннего Маркса и пока еще гегельянского понятийного аппарата, сложно понять, каким образом в разных местах «Капитала» трактовать то же отчуждение, которое для Мегилла «вполне можно заменить и термином „дегуманизация”» (с. 162) [19]. Вместе с тем советский философ в другой статье, «Маркс и западный мир» [20], продолжает линию о необходимости знания раннего Маркса для углубления понимания Маркса позднего, но предостерегает от диктата «юности» над «зрелостью».
Обнаружив определенную неполноту в движении мысли Аллана Мегилла по критике концептов будущего по Марксу, остановимся на трех аргументах, о которых автор говорит чаще всего в экономическом вопросе. Первый касается исторического материализма, который все пытается объяснить экономикой («базисом»), вульгарной редукцией надстройки, и на этом основании, не учитывая множество данных, строить предположения о будущем и основания политэкономической критики в марксизме. Маркс похож в таком изложении на анекдотического Гегеля, для которого «если факты не соответствуют теории, тем хуже для фактов»: «безусловно, он понимал, что эти данные часто противоречат его теории» (с. 269). Ближе к заключению Мегилл вообще приходит к выводу, что «он и не претендовал этой своей теорией на адекватное объяснение капитализма, и эта причина того, почему он так и не закончил „Капитал”» (там же). А
Так или иначе А. Мегилл вменяет Марксу, что он объясняет политику и всю не-экономику экономикой. Т. е., считает Аллан, немецкий философ не может объяснить эти явления сами по себе. Более того: «Энгельс в письмах, написанных разным корреспондентам сразу после смерти Маркса, в сущности, сразу признает, что концепция материалистического понимания истории начинает разваливаться едва ли не сразу же после того, как ее подвергают критическому анализу» (с. 201). И ссылается, собственно, на эти письма [20]. Если самостоятельно прочесть указанные переписки, то найти в них тайные покаяния теоретика сложно. Видимо, по причине того, что Ф. Энгельс не признается в неполноценности теории исторического материализма, а лишь показывает и кропотливо разъясняет всю ее сложность. Сложность, которую Мегилл свел к прямому подлогу положений мыслителя. Сложность, которую можно понять, не забывая о том, что Маркс — материалист диалектический, т. е. признающий материю субстанцией всех своих же проявлений в обществе, природе и мышлении. К сожалению, т. к. А. Мегилл не успокаивается в отрицании этого факта («утверждение, что Маркс полагал, что „материалиальное” — чем бы оно ни было, материальным ли аспектом общества или материальной сущностью универсума вообще — движет историческом процессом, никак не подтверждается тем, что писал сам Маркс» (с. 217) [22]), у него на выходе Марксова теория истории не работает.
Почему-то тот же Луи Альтюссер [23] смог прочитать и всего Маркса, и упомянутые письма именно как подтверждение сложных взаимовлияний «надстройки» и «базиса» — последняя влияет и детерминирует первую, но и культура с политикой и всем прочим может отвечать ответным влиянием (в рамках, возможных при наличествующем «базисе», т. е. в специфических исторических реалиях).
Далее экономические контраргументы Мегилла приходят к констатации фактов — «социалистического лагеря» нет, Советского Союза нет, коммунизма не построили, плановая экономика не работает: «изучение Маркса помогает увидеть источники возникновения идеи плановой экономики, столь печально повлиявшей на развитие многих стран в 20 веке» (с. 19). Этот «пример» скользит от предисловия книги через все ее главы к самому заключению. Разговор об эффективности плановой экономики в прошлом столетии на самом деле непрост и требует глубоких и честных исследований. Но интересно, что критика экономической «футуристики» Маркса отсылает к практикам тех людей, которые, по мнению того же А. Мегилла, Маркса неправильно поняли: «Марксизм… не то же самое, что и размышления о человеке по имени Карл Маркс… То же самое можно сказать и о весьма шаблонной и склерозной традиции, называемой „диалектическим материализмом”» (там же), «одна из причин кризиса и коллапса СССР заключалась в нежизнеспособности его экономики» (с. 139) и «в 1970-х гг. „официальный марксизм“ был каким-то окостеневшим и трафаретным» (с. 16).
Если в позднем Советском Союзе неправильно понимали Маркса и государство исчезло, разве является такой тезис подтверждением ошибочности воззрений теоретика? Вообще разговор об эффективности плановой экономики в том же Советском Союзе надо разбивать на различные периоды и изучать каждый из них внимательно. Например, такую работу проделал советско-российский экономист Г.И. Ханин в форме макроэкономического анализа [24]. Последнего, к слову, сложно заподозрить в особом пиетете к «красным», как и американские институты, тем не менее высоко котирующие его работы [25]. Упомянем и современного исследователя плановой экономики в СССР, Алексея Сафронова [26].
Заключительный и самый главный удар по
Интересно, что буквально через страницу автор приводит контраргумент своему контраргументу, который я хотел привести самостоятельно. А именно Мегилл начинает и быстро завершает мысленный эксперимент с «Социалистической всемирной Интернетсетью» (с. 301), который решает проблему с информированием о потребностях людей. Но возникает другой вопрос: насколько эта информация достоверна? Как гарантировать, что потребители будут потреблять продукт труда из опроса? А. Мегилл видит единственный ответ на такие вопрошания: заставить людей своими деньгами отвечать за адекватность ответов, как и администраторов Сети. Нужно сразу сказать, что в ответе на поставленный самим автором вопрос нет никакой логической необходимости. Потому что, если
Попробуем затем внедриться в мысленный эксперимент с коммунистической информационной сетью и ввести в него новые переменные, которые сделают саму постановку вопроса о достоверности информации излишней (притом удержим в голове, что могут быть и иные решения воображаемой задачки Мегилла). Если предположить активнейшее развитие технологии 3D-печати с использованием нескольких видов материала и возможностью воспроизводить сложные структуры, то сложные экономические расчеты либо совсем исчезнут, либо будут сведены к минимуму. Заинтересованные в новом изобретении будут создавать сетевую рабочую «артель» для усовершенствования будущего продукта и обмена мнениями об «овеществленной» его версии для реализации первой цели. Таким образом, на плечи коммуны (или «артели») лягут совместные обязанности по распределению природных или частично обработанных ресурсов для их использования в трехмерной реконструкции «на дому». Необходимым для такого мира условием будет не только уничтожение частной собственности на вещественные средства производства (недра и «заводы-пароходы»), но и на интеллектуальные продукты труда — знания, достижения науки, культуры, искусства и т.д. В отличие от рынка, в таком мире все желания и потребности будут удовлетворены. Будут отброшены «мусорные потребности» [28], бесполезный потребительский хлам, о существовании которого с диктатом рекламы упоминает сам Мегилл (с. 293).
Представленная пере-интерпретация эксперимента исследователя также решает выявленное им противоречие у Маркса: «постулат плановой экономики не адекватен преданности Маркса идее свободы как актуализации человеческих возможностей. Согласно Марксу, потенциально человек обладает огромным количеством возможностей, которые остаются нераспознанными до тех пор, пока не будут созданы условия для их выявления и развития» (с. 299). Только планирование производства позволяет создать условия «для их выявления и развития», тогда как сама реализация этих человеческих возможностей будет свободная. В этом моменте выделяется непонимание Мегиллом диалектики свободы и необходимости.
В новом эксперименте свобода людей может реализоваться одновременно с планированием производства. Более того, эти свобода и приватность (о последней как об отсутствующей в проекте Маркса на с. 314 — 323 говорит Мегилл), не будут нарушаться сбором данных крупными компаниями через поисковые сервисы для создания должного предложения. Завершая обозрение политических и экономических вариантов проекта Маркса от Аллана Мегилла, заметим, что рынок даже в странах капиталистического ядра (США, Западная Европа, Япония) не решил базовых проблем (с. 326) [29]. И кроме упомянутых массовых «мусорных потребностей» рыночные отношения воспроизводят престижные, элитарные, «не для всех» товары и услуги, которые притом наносят тяжелейший вред окружающей среде при малой реальной, а не воображаемой, надуманной полезности (например, полеты сверхзвуковых гражданских самолетов [30]).
Перед подведением общих итогов, осталось разобраться с последней группой вопросов. Как и зачем А. Мегилл отделяет Энгельса от Маркса [31]? Что оставляет и считает от проекта Карла Маркса актуальным и нужным? Какие политические последствия стоят за этими ответами и как они характеризуют «беспристрастный исторический поиск» автора? Все эти вопросы сливаются в один общий вопрос, который требует последовательного ответа. Итак, почему дуэт Маркса и Энгельса так часто подвергается попыткам раскола? Почему творческий мезальянс, к примеру, Ф. Гваттари и Ж. Делеза в разы реже атакуется с такой целью? Наверное, потому что «ризоматические» или «шизофренические» революции еще не случались, а революции антикапиталистические, вооруженные стратегиями марксистов, имели успех.
Из Ф. Энгельса силятся создать образ «неудачного», а то и вовсе «фиктивного душеприказчика», неуклюжего последователя, не равноценного партнера. Что это дает в политическом смысле? Если представить несколько поколений теоретиков (в том числе переводивших теоретическую практику в «практику практическую») в квазирелигиозном виде, то выходит длинная цепочка «рукоположений в марксизме», из которой достаточно изъять первую фигуру и разрушить этим всю последовательность.
Если от неправильно читавшего Гегеля Маркса оторвать неверно его понявшего Энгельса, который переписками, редактурой и изданием поздних произведений своего товарища сформировал социал-демократический европейский лагерь, то его наследники Плеханов, а также Ленин со своим большевизмом, изменившим всю политическую карту мира и экономические «правила игры» капитализма как минимум в поясе «государств всеобщего благосостояния» и повлиявший на рост и развитие десятков леворадикальных движений, то все это многоголосье есть нелегитимная, необоснованная экспроприация Марксова наследства. Тогда от старины Карла Маркса останутся лишь красивые стремления изменить капитализм путем легального реформизма.
Каким образом доказывается «извращение» Энгельсом «настоящей» теории марксизма? А. Мегилл продолжает настаивать на том, что Маркс ни в каком смысле не выступал как материалистический онтолог в любом смысле материализма как онтологии: «Он [Энгельс] как будто чувствовал, что работы Маркса будут гораздо более широко востребованы, если не просто рассказать, что именно Маркс действительно сделал (разработал теорию социального развития человечества), но пойти дальше — представить Маркса как разработчика новой теории реальности вообще, согласно которой мир фундаментально материален и ничего больше. Энгельс предложил такой взгляд на учение Маркса в своей работе «Анти-Дюринг»… Эти работы Энгельса стали основой мешанины, известной как философский нонсенс — „диалектический материализм“…» (с. 208). Притом в других местах Мегилл подчеркивает, что принципиальной разницы между мыслителями нет (с. 145, 197, 198 и др.). По изложенному в начале вопросу о видах материалистической онтологии и ее необходимой связи с
Перед завершением работы требуется рассмотреть, что же предлагает оставить от учения Маркса американский историк идей. Аллан Мегилл достаточно часто положительно отзывается о Карле Марксе за его стиль, применение аналогий, методологию [33], частично сбывшиеся прогнозы, идейность, эрудицию, в высокой оценке человеческой свободы и «мы не должны пытаться извлечь некую общую теорию. Скорее, нам важен образ глубокого и серьезного мыслителя, исследователя, не желавшего любезничать с миром» (с. 270) — т. е. Маркс нам нужен, как и Че, только на футболках, как красивая абстракция и символ бунтаря. Эстетизация революции, а не ее научное осмысление. Политический проект с коммунистическими «утопиями» Мегилл, ясное дело, не принимает. Но в вопросе улучшения быта рабочих и социальной сферы, создания «хорошо функционирующей социальной демократии» (с. 168, 169, с. 333 и др.) автор всеми руками «за». И ему искренне жаль, что «любой человек может представить себе такую систему, но не Маркс» (с. 168). Но беда любого реформизма, даже наиболее успешного в социальных изменениях, в том, что долго существовать в капитализме он не может (о том, что вообще для уменьшения эксплуатации рабочих в европейской стране требуется введение сверхэксплуатации в нескольких странах «третьего мира» — тема для отдельной дискуссии) — первый кризис и смятение в стане левых к углублению реформ против интересов капитала в пользу интересов общества повернут процесс вспять, как в Швеции [34]. Если в довесок еще и пропадают объективные основания для существования социал-демократического реформизма — например, Советский Союз и остальный противостоящий капитализму блок — то падение реформистского лагеря только ускоряется.
Что же в итоге? «Карл Маркс. Бремя разума» — это знаковая работа. Один из выдающихся экземпляров в стремлениях экспроприировать и расчленить Маркса-теоретика для очищения общества от теоретического коммунизма. Разумеется, всегда можно сказать, что впервые книга вышла в свет в 2002 году, и ее автор не мог учесть финансового кризиса 2007-2008 годов [35]. И уж тем более назревающий кризис под покровом новейшей пандемии. Можно также остановиться на ответе, что да, американский историк действовал не беспристрастно, изначально не соглашаясь с позицией Маркса и вводя психологизацию в причины его теоретизирования вроде «эдипова комплекса» или «деструктивного чувства „злого гения”» (с. 151, 242 и др.); что автор слабо разбирается в истории России (с. 139, 149, 150 и др.), а также почти полное отсутствие ссылок противоположной стороны, от защитников Маркса и марксизма (иногда цитируются только Джеральд Коэн, американский аналитический марксист, творчество которого требует особого разбора; имена известных западных и советских марксистов в тексте даже в качестве исторической справки не фигурируют). Все это лишь дополнительно напоминает нам о принципе партийности [36], особенно в гуманитарных науках и философии. Т. е. о том, что все мы пристрастны. Возникает вопрос, пристрастны чьим классовым интересам и к каким политическим действиям приведут нас «онтологические перевороты» и «третий путь между материализмом и идеализмом» в философских баталиях. Таким образом, необходимо диагностировать факт того, что атаки и «деконструкции» марксизма проводятся не только в псевдонаучных пропагандистских медиа, но и в академической среде, притом иногда от вполне «левых» ученых. Нужно обнаружить положение дел сегодня и действовать.
На марксизм нападают, а значит нужно обороняться. А лучшая оборона — это нападение. Слишком долго мы строили философские замки, которые помогали выжить [37]. Пришло время теоретической партизанской борьбы, критической герильи, интеллигибельных диверсий и боев во время вылазок в стан врага. Искать и создавать в рядах противника сумятицу, поддерживать потенциальных союзников. Например, философа и сторонника здравого смысла Джона Серла в полемике с приверженцами элиминативизма — философской концепции, отрицающей реальность сознания (привет вульгарным материалистам; тут в самую пору писать продолжение «Материализма и эмпириокритицизма» — «Материализм и элиминативизм»!) [38]. Или творчество Томаса Альтицера, который с помощью метафизики убивает саму метафизику [39]. Сближаться с другими повстанцами по теории, критике и критической теории — преодолевать разрыв между разными оплотами ортодоксального марксизма (теоретического коммунизма) [40]. Так или иначе, философия — это поле борьбы, это противостояние идеализма и материализма. Война отец всего, в том числе и в теории. В конце концов, критерий практики работает и с критикой — праксис критики позволяет углубить теорию для себя и других.
Напоследок позволим себе сделать необоснованные, но интересные, как у Аллана Мегилла, предположения. Только теперь о нем самом, а не о Марксе. Психологизация, конечно, не лучший инструмент достижения истины, но почему автора, который раскритиковал практически все наследие своего кумира,
Примечания:
[1] — цитаты приводятся по изданию: Мегилл А. Карл Маркс: бремя разума. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2011. 336 с.
[2] — «…оно — весьма толстая книга. Когда я ее готовил, я отдавал себе отчет в том, что предлагаемая мною интерпретация Маркса нова, я понимал, что еще никто не смотрел на Маркса так, как это сделал я, поэтому я старался аргументировать каждый мой тезис ссылкой на свидетельства, документы, скрупулезно детализировать все мои соображения. В результате книга получилась перенасыщенной цитатами и местами просто утомительной для читателя. В русскоязычной версии я значительно сократил мои, так сказать, «суб-соображения» и сосредоточился только на ключевых моментах, усилив их новыми идеями, которые я сформулировал уже после выхода в свет первого издания книги» (с. 20 — 21).
[3] — «вся так называемая всемирная история есть не что иное, как порождение человека человеческим трудом, становление природы для человека, у него есть наглядное, неопровержимое доказательство своего порождения самим собою, процесса своего возникновения» (цитата из: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 126-127).
[4] — определение из «Нового философского словаря» Электронной библиотеки ИФ РАН.
(https://iphlib.ru/library/collection/newphilenc/document/HASH21228e4f4112f0c1b76221)
[5] — «the philosophical theory that regards matter and its motions as constituting the universe, and all phenomena, including those of mind, as due to material agencies» (https://www.dictionary.com/browse/materialism). Можно подумать, что американский марксист Дэвид Харви во второй лекции по «Капиталу», как и Аллан Мегилл, также говорит о дуализме Маркса: «стоимость бестелесна, но объективна. Это не очень вписывается в представление о Марксе как некоем грубом материалисте, для которого все должно быть своего рода установленным и материальным…» (с 21 минуты). Если учесть определение материализма выше, выходит, что Харви лишь отделяет теорию Маркса от вульгарных онтологов и редукционистов и старается популярным языком донести это (перевод лекции от проекта «РЕВКУЛЬТ»: https://www.youtube.com/watch?v=ogMkiXb-oFk).
[6] — «Материализм — признание “объектов в себе» или вне ума; идеи и ощущения — копии или отражения этих объектов. Противоположное учение (идеализм): объекты не существуют «вне ума”; объекты суть «комбинации ощущений» (с. 30; цитата по изданию: Ленин В.И. Материализм и эмпириокритицизм. М.: Политиздат, 1989. 508 с.).
[7] — Платона, как и Маркса, трудно заподозрить в дуализме. Его позиция осложняется особым пониманием материи, но даже у античного идеалиста ум вынужден «считаться» с материей: «Платон и вводит свое учение о первичной материи, которая хоть сама по себе и случайна, но с точки зрения чистого разума является неумолимой судьбой, необходимостью. Так из недр платонизма возникало учение о чистом уме как о свободе и о чистой материи как необходимости» (из Лосева А.Ф. «Комментарии к диалогам Платона», комментарий к диалогу «Тимей»: http://psylib.org.ua/books/losew06/txt20.htm).
[8] — Аллан Мегилл выводит четыре принципа разумности мира (исторической реальности человечества) у Карла Маркса: диалектика, всеобщность, необходимость и прогнозируемость. Последний означает, что мы обладаем рациональным знанием о мире тогда, когда способны дать точный прогноз в любой какой-то области (с. 42). Насколько должна быть, простите за тавтологию, точной точность, чтобы наше знание о
[9] — «Весь вопрос, стало быть, сводится к тому, чтобы решить, можно ли вообще отделять мышление от человека как материального, чувственно-предметного существа, чтобы фиксировать и рассматривать его с самого начала как нечто самостоятельное в противоположность всему телесному, чувственному, материальному, или же мышление следует понимать как неотделимое от человека свойство («предикат»). Решающий аргумент в пользу материализма Фейербах усматривает в доводах естествознания, медицины и физиологии, в «медицинском аспекте человека». Материализм, опирающийся на медицину, и выступает "архимедовой точкой опоры в споре между материализмом и спиритуализмом, ибо в последнем счете здесь решается вопрос не о делимости или неделимости материи, а о делимости или неделимости человека, не о бытии или небытии бога, а о бытии или небытии человека, не о вечности или временности материи, а о вечности или временности человека, не о материи, рассеянной вне человека на небе и на земле, а о материи, сосредоточенной в человеческом черепе. Короче говоря: в этом споре, если только он не ведется безмозгло, речь идет только о голове человека. Он один составляет как источник, так и конечную цель этого спора» (из Ильенкова Э.В. «Диалектическая логика. Очерки истории и теории», очерк №6 «Еще раз о принципе построения логики. Идеализм или материализм?»: http://psylib.org.ua/books/ilyen02/txt06.htm).
[10] — статья американского журналиста Шона Макелви о сбывающихся сейчас прогнозах К. Маркса (https://inosmi.ru/world/20140208/217323665.html).
[11] — «Фейербах исходит из факта религиозного самоотчуждения, из удвоения мира на религиозный, воображаемый мир и действительный мир. И он занят тем, что сводит религиозный мир к его земной основе. Он не замечает, что после выполнения этой работы главное-то остается еще не сделанным. А именно, то обстоятельство, что земная основа отделяет себя от самой себя и переносит себя в облака как некое самостоятельное царство, может быть объяснено только саморазорванностью и самопротиворечивостью этой земной основы. Следовательно, последняя, во-первых, сама должна быть понята в своем противоречии, а затем практически революционизирована путем устранения этого противоречия. Следовательно, после того как, например, в земной семье найдена разгадка тайны святого семейства, земная семья должна сама быть подвергнута теоретической критике и практически революционно преобразована» (Маркс К. Тезисы о Фейербахе: https://www.marxists.org/russkij/marx/1845/feuerb.htm).
[12] — в различных школах западного марксизма ответы бывали самыми разными. Например, Луи Альтюссер предлагал понимание сущности диалектической логики в связи с концепцией радикального разрыва Маркса с гегелевской философией, с так называемым «эпистемологическим разрывом» (например, в Альтюссер Л. За Маркса. М.: Праксис, 2006. 392 с.). Ален Бадью в работах 1970-ых годов предлагал политическое прочтение «Науки логики» как трактата о классовом господстве, из чего также выводил суть марксистской диалектики (например, об этом в статье Дубровских А.А.: http://e-postulat.ru/index.php/Postulat/article/view/2803/2847). Оба варианта используют маоистские разработки диалектического метода, о критике и недостатках которых можно прочесть у Ильенкова: http://caute.ru/ilyenkov/texts/falsmao.html).
[13] — в этом вопрошании Мегилл проделывает путь Михайловского, который также искал в одной единственной Марксовой работе изложение и диалектики, и исторического материализма… в одной единственной, но не в «Капитале»! (подробнее об этом см. «Что такое “друзья народа” и как они воюют против социал-демократов?»: https://www.marxists.org/russkij/lenin/1894/04/a.htm)
[14] — например (Энгельс): «Однако здесь необходимо заметить следующее: вышеприведенные взгляды не даны Гегелем в такой резкой форме. Это вывод, к которому неизбежно приводит его метод, но этот вывод никогда не был сделан им самим с такой определенностью, и по той простой причине, что Гегель вынужден был строить систему, а философская система, по установившемуся порядку, должна была завершиться абсолютной истиной того или иного рода. И тот же Гегель, который, особенно в своей “Логике”, подчеркивает, что эта вечная истина есть не что иное, как сам логический (исторический) процесс, — тот же самый Гегель видит себя вынужденным положить конец этому процессу, так как надо же было ему на
Например (Ленин): «”Логику” Гегеля, — писал Ленин, — нельзя применять в данном ее виде; нельзя брать как данное. Из нее надо выбрать логические (гносеологические) оттенки, очистив от Ideenmystik: это еще большая работа… Именно эту работу и проделывает Ленин в своих конспектах, останавливаясь на трудных переходах, оттенках, переливах гегелевских абстрактных понятий, отыскивая “зерно глубокой истины в мистической шелухе гегельянщины”… Я вообще стараюсь читать Гегеля материалистически, — замечает он в начале конспекта “Науки логики”, — Гегель есть поставленный на голову материализм (по Энгельсу) — т.е. я выкидываю большей частью боженьку, абсолют, чистую идею etc… Такой подход дает возможность Ленину раскрыть истинное значение гегелевской логики, увидеть ”канун” превращения объективного идеализма в материализм… отметить у Гегеля “зачатки” материалистического понимания не только природы, но и истории. Всего ближе Гегель подходит к научному, диалектическому материализму в “Науке логики” при построении своей грандиозной системы логических категорий, всего дальше отстоит от него в философии истории… Это и понятно, — пишет Ленин, — ибо именно здесь, именно в этой области, в этой науке Маркс и Энгельс сделали наибольший шаг вперед. Здесь Гегель наиболее устарел и антиквирован… Но и в логике Гегель лишь “гениально угадал диалектику вещей”, диалектику объективного мира» (из предисловия к 29 тому ППС В.И. Ленина, 1969 года: http://uaio.ru/vil/29.htm).
[15] — добавим также, что выбранный А. Мегиллом путь поиска источника диалектики Маркса у Гегеля несколько односторонний. Например, признание прочитанными Карлом Марксом только тех произведений, которые цитируются в его работах (с. 49) и выбор только второго, а не комплексного пути решения поставленного вопроса: «один из способов решения вопроса… заключается в исследовании работ Маркса. Другой способ найти историческую диалектику в работах Гегеля. Конечно, диалектическая аргументация повсеместна в трудах Гегеля, проблема только в том, где эта аргументация принимает форму именно исторической прогрессии». Во-первых, Мегилл предлагает нам просто герменевтику, т. е. изучать текст как только текст, без выхода этого текста, этой теории в реальность, прорваться в ее основы. Во-вторых, можно ли только по ссылкам в тексте определить, читал человек Аристотеля или нет? Если бы от одного из
Хотя кроме построения неверных аналогий, Мегилл еще и ложно их понимает у предмета своего изучения. Например, фразу про переворачивание гегелевской диалектики Мегилл почему-то воспринимает буквально. Поэтому данное высказывание представляется неточным в своем основании: «моя идея заключается в том, что Маркс лучше всего может быть понят не как мыслитель, переворачивающий идеи Гегеля наоборот, а как продолжатель Гегеля… разворачивающий некоторые его очень важные догадки» (с. 210).
[16] — тем не менее социализм не полный синоним суперэтатизма у Тарасова. Суперэтатизм описывается как параллельный строй капитализму, который кроме известных из советской истории основ построения экономики и быта граждан отличается от рыночных экономик потенциалом перерасти в коммунистическую формацию. Для которой, правда, требуется по аналогии с антикапиталистической революцией в капитализме произвести антисуперэтатитстскую революцию в суперэтатизме же. Подробнее о требующих критического прочтения концепциях А.Н. Тарасова в статьях «Суперэтатизм и социализм» (http://saint-juste.narod.ru/se.htm), «Не Мировая война, а Мировая революция» (http://saint-juste.narod.ru/Soloviev_otvet.html), «Мировая революция-2» (https://scepsis.net/library/id_2986.html) и др.
[17] — Мегилл очень интересно относится к рационализму вообще и у Маркса в частности. Например, на страницах 190 и 191 Аллан приходит к выводу, что Карл Маркс неправильно полагал, что наука должна обладать способностью к прогнозируемости исследуемых объектов. В качестве примера историк приводит термодинамику, теорию динамического хаоса и метеорологию, которые якобы не могут давать прогнозы. В случае с последней абсолютное большинство не-философов, думаю, знакомо с прогнозами погоды и таким «волшебным» понятием, как «вероятность». А вкупе с приводимыми примерами синергетики и иных схожих направлений, позволяющих количественно учитывать случайные процессы, неспособность определенных наук к прогнозу кажется достаточно странным тезисом. Мегилл старается исправить свое замечание тем, что не все науки могут давать ТОЧНЫЕ прогнозы. Но это противоречит тому, что Аллан говорил ранее: «сегодня мы многое знаем о разных областях науки, начиная с термодинамики и метеорологии, которые имеют дело с системами, в которых результаты отдельных изменений не могут быть предвидены» (с. 190). А разве какая-либо наука с вероятностью в сто процентов может прогнозировать те или иные события? Это «попахивает» мистерией предсказаний и догматичностью религий. Тем не менее, неотделимое преимущество науки заключена именно в ее способности к вероятностным прогнозам. Потому и рационализм неотделим от прогнозируемости, как бы это не нравилось Мегиллу. Вообще, его интерпретации категорий случайности и необходимости — именно, что только интерпретации, а не адекватное понимание теории Маркса. Доходит до смешного, когда на одной странице Аллан пишет, что «идея Маркса заключается в том, что в реальном мире… рынок не может подчиняться каким-либо законам» (с. 181). И сразу после этого добавляет цитату самого Карла Маркса: «подлинный закон (существующей) экономики есть случайность» (с. 181). Разумеется, в итоге американский представитель школы истории идей успевает пожурить Маркса, который пытается своей концепцией разумности истории все ограничить и вычеркнуть случайность из мирового развития (с. 192). Про плоскость понимание категории случайности сказано выше, а ограничение теории Маркса с неизбежностью «ограничит» господствующие классы, а миллиарды людей по всему свету вполне освободит.
[18] — «Но эти недостатки неизбежны в первой фазе коммунистического общества, в том его виде, как оно выходит после долгих мук родов из капиталистического общества. Право никогда не может быть выше, чем экономический строй и обусловленное им культурное развитие общества. На высшей фазе коммунистического общества, после того как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своем знамени: Каждый по способностям, каждому по потребностям!» и «Возникает вопрос: какому превращению подвергнется государственность в коммунистическом обществе? Другими словами: какие общественные функции останутся тогда, аналогичные теперешним государственным функциям? На этот вопрос можно ответить только научно; и сколько бы тысяч раз ни сочетать слово “народ” со словом “государство”, это ни капельки не подвинет его разрешения. Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата» (Маркс К. Критика Готской программы: https://www.marxists.org/russkij/marx/1875/gotha.htm). Также о причинах различения фаз коммунизма смотреть статью теоретического сообщества «Engels» за авторством Etel «К этапам развития коммунистического общества. Часть 2» (https://vk.com/@derengels-k-etapam-razvitiya-kommunisticheskogo-obschestva). «Но научная разница между социализмом и коммунизмом ясна. То, что обычно называют социализмом, Маркс назвал «первой» или низшей фазой коммунистического общества. Поскольку общей собственностью становятся средства производства, постольку слово «коммунизм» и тут применимо, если не забывать, что это не полный коммунизм. Великое значение разъяснений Маркса состоит в том, что он последовательно применяет и здесь материалистическую диалектику, учение о развитии, рассматривая коммунизм как нечто развивающееся из капитализма. Вместо схоластически-выдуманных, «сочиненных» определений и бесплодных споров о словах (что социализм, что коммунизм), Маркс, дает анализ того, что можно бы назвать ступенями экономической зрелости коммунизма. В первой своей фазе, на первой своей ступени коммунизм не может еще быть экономически вполне зрелым, вполне свободным от традиций или следов капитализма. Отсюда такое интересное явление, как сохранение «узкого горизонта буржуазного права» — при коммунизме в его первой фазе. Буржуазное право по отношению к распределению продуктов потребления предполагает, конечно, неизбежно и буржуазное государство, ибо право есть ничто без аппарата, способного принуждать к соблюдению норм права» (Ленин В.И. Государство и революция: https://www.marxists.org/russkij/lenin/works/lenin007.htm).
[19] — http://caute.ru/ilyenkov/texts/phc/hgentfr.html
(Также к ильенковским рукописям нужно добавить следующую ссылку. По страницам 216 и 217 видно, что для А. Мегилла товар, отчуждаемый от рабочего, есть всегда только материальный товар. Правда, каким образом рабочая сила может рассматриваться как товар, если он только вещественный объект? О том, что американский исследователь ошибается, заставляя придуманного им «Маркса» исключить сферу услуг из капиталистического производства, в данной статье: https://vk.com/@derengels-yavlyaetsya-li-usluga-tovarom)
[20] — http://caute.ru/ilyenkov/texts/phc/marxww.html
[21] — письмо Й. Блоху от 21-22 сентября 1890 г.; К. Шмидту от 27 октября 1890 г.; Ф. Мерингу от 14 июля 1893 г.; В. Боргиусу от 25 января 1893 г.
[22] — в том же предисловии к первому изданию «Капитала» Маркс крайне обстоятельно раскрывает вопрос о том, что именно материальные силы есть двигатель исторического движения. Особенно интересно было бы Мегиллу во «Введении (Из экономических рукописей 1857–1858 годов)» то, как Карл Маркс объясняет противоречие между уровнями развития искусства и материального производства: «относительно искусства известно, что определённые периоды его расцвета отнюдь не находятся в соответствии с общим развитием общества, а следовательно, также и с развитием материальной основы последнего, составляющей как бы скелет его организации. Например, греки в сравнении с современными народами, или также Шекспир. Относительно некоторых форм искусства, например эпоса, даже признано, что они в своей классической форме, составляющей эпоху в мировой истории, никогда не могут быть созданы, как только началось художественное производство, как таковое; что, таким образом, в области самого искусства известные значительные формы его возможны только на низкой ступени развития искусств. Если это имеет место в пределах искусства в отношениях между различными его видами, то тем менее поразительно, что это обстоятельство имеет место и в отношении всей области искусства ко всему общественному развитию. Трудность заключается только в общей формулировке этих противоречий. Стоит лишь определить их специфику, и они уже объяснены. Возьмем, например, отношение греческого искусства и затем Шекспира к современности. Известно, что греческая мифология составляла не только арсенал греческого искусства, но и его почву. Разве тот взгляд на природу и на общественные отношения, который лежит в основе греческой фантазии, а потому и греческого {искусства}, возможен при наличии сельфакторов, железных дорог, локомотивов и электрического телеграфа? Куда уж Вулкану против Робертса и К°, Юпитеру против громоотвода и Гермесу против Crédit Mobilier 8! Всякая мифология преодолевает, подчиняет и формирует силы природы в воображении и при помощи воображения; она исчезает, следовательно, вместе с наступлением действительного господства над этими силами природы. Что сталось бы с Фамой при наличии Принтинг-хаус-сквер? Предпосылкой греческого искусства является греческая мифология, т. е. природа и сами общественные формы, уже переработанные бессознательно-художественным образом народной фантазией. Это его материал. Но не любая мифология, т. е. не любая бессознательно-художественная переработка природы (здесь под природой понимается все предметное, следовательно, включая и общество). Египетская мифология никогда не могла бы быть почвой или материнским лоном греческого искусства. Но, во всяком случае, какая-то мифология. Следовательно, отнюдь не такое развитие общества, которое исключает всякое мифологическое отношение к природе, всякое мифологизирование природы, которое, стало быть, требует от художника независимой от мифологии фантазии. С другой стороны, возможен ли Ахиллес в эпоху пороха и свинца? Или вообще “Илиада” наряду с печатным станком и тем более с типографской машиной? И разве не исчезают неизбежно сказания, песни и музы, а тем самым и необходимые предпосылки эпической поэзии, с появлением печатного станка?» (https://www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Vved/vved.html).
[23] — аналитическое изучение взаимовлияний базиса и надстройки у Альтюссера оформились в концепцию «сверхдетерминации», которую также можно найти в сборнике «За Маркса». Также представляется корректным его три тезиса об основаниях марксистской философии (историческом материализме), во всяком они могли бы помочь господину А. Мегиллу с пониманием:
«1) историю делают массы (в классовом обществе массы — это эксплуатируемые классы); 2) классовая борьба является двигателем истории (все формы классовой борьбы коренятся в экономической классовой борьбе); 3) можно знать лишь то, что существует (фундаментальный тезис материализма: “примат бытия над мыслью”. Этот тезис является в тоже время тезисом о существовании, о материализме и объективности. Он говорит, что можно знать лишь то, что существует, что принцип всякого существования материален, что всякое существование объективно, т.е. “предшествует” “субъективности”, познающей его и независимо от этой субъективности)» (Альтюссер Л. Ответ Джону Льюису (самокритика): https://commons.com.ua/ru/otvet-dzhonu-lyuisu/). Только добавим и слегка поправим Альтюссера, что объективно может быть и идеальное. А то, что всякое существование предшествует субъективности и независимо от нее, верно только для внечеловеческой сферы.
[24] — плановая экономика СССР в военное время рассмотрена в большом очерке «Советское экономическое чудо: миф или реальность?» (http://saint-juste.narod.ru/hanin_sov_chudo.htm); о плановой экономике 50-60-ых гг. в статье «Десятилетие триумфа советской экономики» (http://saint-juste.narod.ru/hanin.htm).
[25] — http://znamlit.ru/publication.php?id=6680;
http://www.odnako.org/magazine/material/grigoriy-hanin-rukovoditelyam-gosudarstva-pridetsya-podat-primer-materialnih-zhertv/
[26] — ЖЖ Сафронова: https://vas-s-al.livejournal.com/; ВК: https://vk.com/id32200; ознакомительные статья и видеолекция о плановой экономике: https://vk.com/@derengels-chto-takoe-planovaya-ekonomika; другие (но не все) видеолекции и интервью Алексея Сафронова: https://www.youtube.com/watch?v=fuAY3_EF3Lc&feature=youtu.be&list=PLq0ugaOF8lVge_oTvruvdsJEmQ46jxCRf; https://www.youtube.com/watch?v=L509OdeNQPg&feature=youtu.be; https://vk.com/wall-79603209_113
[27] — «Ибо когда все научатся управлять и будут на самом деле управлять самостоятельно общественным производством, самостоятельно осуществлять учет и контроль тунеядцев, баричей, мошенников и тому подобных «хранителей традиций капитализма», — тогда уклонение от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьезным наказанием (ибо вооруженные рабочие — люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить они с собой едва ли позволят), что необходимость соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой»;
«В социалистическом обществе “нечто вроде парламента» из рабочих депутатов будет, конечно, «устанавливать распорядок и наблюдать за управлением» «аппарата», но
[28] — «Упрощение быта и потребностей отнюдь не означает организацию “коммунистического концлагеря» типа «фаланстер». Создание разумной экономики невозможно без
[29] — https://germania-online.diplo.de/ru-dz-ru/gesellschaft/neuerordner/-/2149860
[30] — водоразделы между ненужными и необходимыми потребностями с привлечением проблематики экологических вопросов старался провести в своих работах французский «зеленый» марксист и леворадикальный мыслитель Андре Горц (например, здесь: https://avtonom.org/old/lib/theory/gorz_ecology-freedom.html).
[31] — любопытны «левые» примеры попыток различения и сепарации Маркса и Энгельса. Максимилиан Рюбель, теоретик либертарного коммунизма, в своих работах выдвигает гипотезу, что Карл Маркс, на самом деле, был теоретиком анархизма, а Энгельс с Лениным его «национализировали» и вообще были буржуазными революционерами. Хотя если Ленину приходилось реализовывать еще и программу буржуазной революции в «России, которую мы потеряли», это говорит только об уровне ее развития в разных сферах при старом режиме и о слабой результативности собственно революционеров буржуа после Февраля. Но никак не о буржуазной революционности Ленина.
(например, в работе «Маркс против марксизма»:
https://archive.org/stream/Merged2_201502/merged%20(2)#mode/2up).
[32] — начиная с письма Энгельса Марксу от 24 мая 1876 года и заканчивая письмом Маркса М. Кауфману от 3 октября 1878 года (до первой публикации полного издания «Анти-Дюринга»), видно только кропотливую работу двух ученых, их совместный анализ и подбор контраргументации к учению Е. Дюринга, а также регулярные похвалы Маркса по поводу критических трудов Энгельса другим адресатам. Действительно, Карл Маркс в этой большой переписке редко высказывает онтологические суждения и, в основном, дает политэкономические рекомендации своему коллеге (более того, по сути вся глава по политэкономии в «Анти-Дюринге» написала самим Марксом — настолько он презирал онтологические труды Энгельса!). Но ничего против грубых «материалистических» рассуждений Ф. Энгельса, с которых, собственно, началась публикация «Анти-Дюринга» (будущий первый отдел) ни самому Энгельсу, ни другим товарищам по переписке Маркс не высказывает. Предлагаю характерные и исключающие кривотолки и двоякие толкования выдержки из переписки:
«Мнение мое таково, что «наше отношение к этим господам» можно выявить только в виде решительной критики Дюринга. Он, очевидно, интриговал среди преданных ему литературных неучей-карьеристов, чтобы помешать такой критике; они, с своей стороны, рассчитывали на хорошо им известную слабохарактерность Либкнехта. Либкнехт обязан был, между прочим, — и это должно быть ему сказано, — объяснить этим молодцам, что он неоднократно требовал такой критики и что в течение ряда лет… мы отклоняли это как работу второстепенного значения. Как ему известно и как доказывают его письма к нам, серьезность этого дела выявилась только тогда, когда путем неоднократной присылки писем разных неучей он обратил наше внимание на опасность распространения таких плоских идей внутри партии» (Маркс — Энгельсу, 25 мая 1875);
«Тебе легко говорить. Ты можешь лежать в теплой постели, заниматься русскими земельными отношениями в частности и земельной рентой вообще, и ничто тебе не мешает. Я же должен сидеть на жесткой скамье и тянуть холодное вино, потом вдруг все бросать и снова приниматься за скучного Дюринга. Но ничего не поделаешь, раз уж я тоже втягиваюсь в полемику, конца которой совершенно не видно; ведь все равно я не буду иметь покоя… Для Дюринга повторные занятия древней историей и мои естественнонаучные занятия очень мне пригодились и во многих отношениях облегчают мне дело. Особенно в области естествознания я чувствую гораздо более твердую почву под ногами и могу в этой области двигаться, хотя и с большой осторожностью, но все же с некоторой свободой и уверенностью» (Энгельс — Марксу, 28 мая 1875);
«Лавров, которому живется дьявольски плохо, хвалит твои статьи против Дюринга, но говорит, что “к такой мягкости в полемике со стороны Энгельса не привыкли” (то есть он не привык)» (Маркс — Энгельсу, 3 марта 1877);
«У добряка Лаврова, конечно, имеются свои соображения: он может в своих проповедях не прибегать к крещендо, как это вынуждены делать мы, когда нам предстоит столь длительная расправа. Тем не менее он уже в конце отдела о философии не будет больше жаловаться на мягкость, а в отделе о политической экономии — еще того меньше» (Энгельс — Марксу, 6 марта 1877);
«Энгельс сейчас занят своей работой о Дюринге. Это большая жертва с его стороны, так как для этого ему приходится прервать несравненно более важную работу» (Маркс — В. Либкнехту, 7 октября 1876);
«Я пошлю Вам также по почте — если его у Вас еще нет — недавно изданное произведение моего друга Энгельса “Переворот в науке, произведенный господином Евгением Дюрингом”, которое очень важно для правильного понимания немецкого социализма» (Маркс — М. Кауфману, 3 октября 1878).
Так или иначе, даже косвенных свидетельств негативного отношения Маркса к онтологическим формулировкам Энгельса найти в выведенных и оставленных без внимания данной статьей найти не получается. Потому последующие попытки раскола Энгельса с Марксом по вопросу материализма представляются разведением конспирологии, нежели чем уместной критикой вульгарного марксизма.
[33] — Мегилл считает, что в методологии (и гносеологии) Маркс придерживался принципа целостности и холизма, но при анализе капитализма с помощью этого метода саму капиталистическую систему единой не считал (с. 240 — 245). Но вообще упования Маркса на свой анализ капиталистического способа производства для его разрушения, о котором говорит Мегилл, не вяжутся с этим якобы наличием разрыва гносеологии и онтологии. Если условный революционер хочет разрушить капитализм, начинает разрабатывать план для его уничтожения, недостаточно наобум допускать, что капитализм есть целостная система, а не некий фрагментарный комплекс. Вообще противоречие между познанием и реальной структурой капитализма, которое непонятно откуда выкопал Аллан Мегилл, разрешается тем, что целостная система капитализма представляет внутри себя фрагментарный комплекс, но тут требуется диалектическая логика. А автору — не до нее. Но и не это главное! Мои, абстрактного революционера или чьи-либо еще допущения должны хотя бы приблизительно соотноситься с реальностью, а не быть всего лишь удобными спекуляциями. Иначе мечта о посткапитализме просто не сбудется.
Правда, и вне научных дискуссий о соотношении гносеологии и онтологии появляются невероятные открытия о теоретических разработках Карла Маркса: «когда стало ясно, что революции 1848 года не приведут Европу к социалистической революции, Маркс стал больше надеяться на то, что внутренние структурные черты самого капитализма приведут его к разрушению, раньше, чем это сделают рабочие в своей борьбе с капиталистическими порядками» (с. 281). Капитализм сам себя погубит, а классовая борьба будет этому только мешать. Также забавно, что критика той части метода Маркса, которая обозначается А. Мегиллом как «встроенная рациональность», им же порицается, собственно, у Маркса, но не у Л. фон Мизеса,
[34] — об истории взлета и падения социал-демократического движения (а вместе с ним и «скандинавского welfare state») в Швеции можно посмотреть статью Кьелла Остберга в журнале «Jacobin», в переводе на русский Яна Веселова (https://vk.com/@krasinblog-dvigalas-li-shveciya-k-socializmu-v-1970-h).
[35] — интересно, что беспристрастную историческую работу, как именует ее сам А. Мегилл, он начинает с такой фразы: «я полагаю, что эпоха, столько трагично начавшаяся с Великой Французской революции, так или иначе окончилась… Я чувствовал, что Маркс ушел туда, где никогда не был прежде — в историю, силой того факта, что мы теперь отделены от его времени непреодолимой пропастью, а эпоха революций, по крайней мере, проходящих по типу Французской революции, канула в вечность» (с. 17). Интересное замечание для историка — строить без ссылок на те или иные факты, исследования не просто предположения о будущем, но отрицание в этом будущем каких-то определенных событий. Например, революций как радикальных и глубоких социальный изменений. Мало того, что такие негативные, не в плане оценок, версии разбиваются о стену проблемы индукции Юма, так еще и не имеют ничего общего с принципом историчности как постоянного движения и смены одного другим, в котором какие-то события хотя бы чисто статистически должны будут повториться. Несколько подробнее о слабых местах в аргументах к тезису о «конце революции» можно найти у
[36] — Ленин о партийности в философии (и других науках): «Нам осталось еще рассмотреть вопрос об отношении махизма к религии. Но этот вопрос расширяется до вопроса о том, есть ли, вообще, партии в философии и какое значение имеет беспартийность в философии. В течение всего предыдущего изложения, на каждом из затронутых нами вопросов гносеологии, на каждом философском вопросе, поставленном новой физикой, мы прослеживали борьбу материализма и идеализма. За кучей новых терминологических ухищрений, за сором гелертерской схоластики всегда, без исключения, мы находили две основные линии, два основных направления в решении философских вопросов. Взять ли за первичное природу, материю, физическое, внешний мир — и считать вторичным сознание, дух, ощущение ( — опыт, по распространенной в наше время терминологии), психическое и т.п., вот тот коренной вопрос, который на деле продолжает разделять философов на два большие лагеря. Источник тысяч и тысяч ошибок и путаницы в этой области состоит именно в том, что за внешностью терминов, дефиниций, схоластических вывертов, словесных ухищрений просматривают эти две основные тенденции… Прочтут Оствальда, поверят Оствальду, перескажут Оствальда, назовут это марксизмом. Прочтут Маха, поверят Маху, перескажут Маха, назовут это марксизмом. Прочтут Пуанкаре, поверят Пуанкаре, перескажут Пуанкаре, назовут это марксизмом! Ни единому из этих профессоров, способных давать самые ценные работы в специальных областях химии, истории, физики, нельзя верить ни в едином слове, раз речь заходит о философии. Почему? По той же причине, но которой ни единому профессору политической экономии, способному давать самые ценные работы в области фактических, специальных исследований, нельзя верить ни в одном слове, раз речь заходит об общей теории политической экономии. Ибо эта последняя — такая же партийная наука в современном обществе, как и гносеология. В общем и целом профессора-экономисты не что иное, как ученые приказчики класса капиталистов, и профессора философия — ученые приказчики теологов. Задача марксистов и тут и там суметь усвоить себе и переработать те завоевания, которые делаются этими «приказчиками» (вы не сделаете, например, ни шагу в области изучения новых экономических явлений, не пользуясь трудами этих приказчиков), — и уметь отсечь их реакционную тенденцию, уметь вести свою линию и бороться со всей линией враждебных нам сил и классов. Вот этого-то и не сумели наши махисты, рабски следующие за реакционной профессорской философией» (из «Материализм и эмпириокритицизм»). Также о вопросе партийности см. в: https://vk.com/@derengels-ob-ogranichennosti-partiinogo-vzglyada;
https://vk.com/@derengels-dogmatizm-i-revizionizm)
[37] — «А теперь посмотрим как отступал теоретический коммунизм. Ещё в 1960-х годах он начал строительство эшелонированных защитных линий в своих дальних тылах, зачищенных предварительно от позитивистов. Когда в конце 1980-х годов теоретический коммунизм потерял до 70 процентов своих бойцов, отступающие с несуществующей передовой знали куда пробираться маленькими группами. Стража тыловых укреплений мобилизовала фортификацию и грамотно отфильтровала отступивших. Уже к 1995 году в Западной Европе в теоретическом коммунизме завершились несколько удачных попыток восстановить международные контакты. Если бы политический коммунизм отступал бы с такой организованностью, то его дела были бы лучше, но его беда в том, что коммунизм он только в политике, а не в действительности, которая политикой ограничивается также мало, как Польша Варшавой». Из очерка «De politica (О политике). Часть VI. Заключение. О критиках критики политического коммунизма», автор Włodzimierz Podlipski (http://propaganda-journal.net/9724.html).
[38] — смотреть работы Серла «Новое открытие сознания», «Разум мозга — компьютерная программа?» и «Сознание, мозг и программы» (http://socialistica.lenin.ru/analytic/txt/s/searle_1.htm), которые можно воспринимать как критика редукции идеального к материальному.
[39] — смотреть работу Альтицера «Евангелие христианского атеизма», а также концепции «слабой теологии» и «теологии смерти Бога»: Альтицер Т. Смерть Бога. Евангелие христианского атеизма. М.: КАНОН, 2010. 224 с.
[40] — думается, что начало положено брошюрой сообщества «Энгельс» «Что такое коммунизм?» (https://vk.com/derengels?w=wall-115920752_3115) и подробным ответом на нее польского товарища (https://vk.com/@derengels-recenziya-na-publichnyi-dokument-samoobrazovatelnoi-gruppy-e).
