В прошлый раз мы остановились на так и не стартовавшей специальной антикремлевской операции, которую аффективно ли, недоцелерационально ли или как-либо еще провозгласил и забросил подбитый кремлевский же стольник-ястреб. Настоящую заметку предлагаем начать с литературной паузы, после которой вернемся к поставленной ранее точке, преобразовав ее простой арифметической операцией в смысловое двоеточие. И продолжим тем самым хроники капиталистического быта от начала СВО.

— Не ловите меня на слове. Если бы не дракон, для кого мы производили бы трубопроводы, которыми в него качают мучной отвар? А ведь это — и металлургические комбинаты, и трубопрокатные станы, и сварочные автоматы, и транспортные средства, и так далее. Дракон имеет реальные потребности. Ну, теперь понимаете? Производство должно на кого-то работать! Промышленники не производили бы ничего, если бы готовый продукт приходилось выбрасывать в море. Реальный потребитель — другое дело. Дракон — это громадный, необычайно емкий заграничный рынок, с колоссальным спросом…
— Не сомневаюсь, — заметил я, видя, что и эта беседа ни к чему не ведет.
— Итак, я вас убедил?
Нет.
— Потому что вы прибыли из цивилизации, слишком непохожей на нашу. Впрочем, дракон давно уже перестал быть только импортером нашей продукции.
— Чем же он стал?
— Идеей. Исторической необходимостью. Нашим государственным интересом. Могущественным фактором, оправданием наших объединенных усилий. Попробуйте взглянуть на дело именно так, и вы поймете, какие фундаментальные проблемы обнаруживаются в омерзительной вообще-то твари, если она достигнет планетных размеров.
Сентябрь 1983
P. S. Говорят, что дракон распался на множество маленьких дракончиков, но их аппетит отнюдь не уменьшился.

Пан Лем, у которого было, скажем так, специфическое отношение и к коммунизму, и тем более к советскому его варианту, все-таки обладал таким небывалым талантом к лаканично-саркастической критике действительности, что та до сих пор прорывается как за пределы жизни писателя, так и за общественно-экономические условности времени и места написания лемовских текстов. И в коротком рассказе из цикла о Ийоне Тихом и его путешествиях по пространственно-временным просторам реальности и не-совсем-реальности, в "О выгодности дракона", есть рациональное начала для вынесенной нами в заглавие дискуссии.

Не спорим, что более чем известно, что или кто скрывается за образом Дракона у Станислава Лема. Примерно то же, что и за рептильной метафорой в более небезызвестной пьесе Евгения Шварца: советская бесчеловечная машина пожирания душ и здоровой, неголой и конкретной жизни миллионов людей внутри и снаружи четырехбуквенной махины. Жестокость ее власти и бессмысленность ее же запланированно непланируемой экономики. И мы не собираемся, пользуясь "аргументом Койнера" [*], как-то спорить или, наоборот, горячо соглашаться, либо же занимать некие третьи стороны в очередном витке анти-/про-советской дискуссии. Нам интереснее посмотреть и на иную сторону бытования вне и после пера Станислава Лема странного иноземного дракона, который принимает овеществленный вид и в нашей нынешней действительности.

Драконом вполне может быть назван не только советский спроектированный макет искаженного образа будущего, но и то без-образное искажение, что наличествует сегодня в современности. Притом дракон как капитализм в его новой, глобализованной и виртуализированной стадии — одно из самых очевидных применений метафоры пана Лема. Много раз битая того или иного уровня критиками концепция Империи Негри и Хардта — из этой серии. А что, если попробовать найти драконий образ именно там, где всяким образам и место? А именно в головах разной степени левой ориентации.

В таком случае драконом станет скорее не сам абстрактный капитализм, а та его конкретная форма или специфическая роль в этой конкретной форме, которую занимают Соединенные Штаты. И, начиная сразу после завершения Второй мировой, большинство левых активистов, политиков, теоретиков, партий и государств обозначали как своего главного или одного из таковых противника именно США, их экономику, их идеологию, их внутреннюю, а чаще внешнюю политику, их культуру. Но, возникнув в определенных условиях, антиамериканский критицизм в среде левых предполагает и вполне определенные границы применимости, практичности и разумности.

Советские стареющие партийцы и их истончающаяся год за годом сеть единомысленных сателлитов, молодые и румяные хунвейбины, источающие юность и протест студенты на европейских улицах с запада от Берлинской стены, красные свергатели проамериканских латиноамериканских хунт, социалистический антиколониальный и антинеоколониальный фронты, альтерглобалисты и иже с ними — все они до и после краха Страны Советов избирали мишенью для критики оружием и предметом оружия критики американский империализм, политику гуманитарных интервенций, институциональный расизм, экономический глобализм и антисоциалистические перевороты в государствах с господством (или казавшемся господством) левой идеи. И сложно защищать и искать крохи не то, что коммунистичности, но крупицы цивилизованности и капли гуманности в той же Вьетнамской войне, инициированной американскими империалистами. Но наше дело не в том, чтобы оправдывать неопрадываемое, а в том, чтобы показать тупиковость засилья антиамериканизма в ситуации после краха СССР.

Строго говоря, мы ранее высказывались об обесмысленности риторики левого антиамериканизма в заметках по типу "Не Мировая война, но множество "специальных операций"", где говорили следующее:

"Деформированная возникновением социалистического блока система капитала почти полностью изжила все последствия первой революционной волны, кроме одной. Инфраструктуры того, что лидеры провинциальных, развивающихся, третичных капиталистических стран обозначают с негативной коннотацией монополярным миром. Ведь парадоксальным образом гегемония Соединенных Штатов над «свободным» миром, начиная с истоков «холодной» войны, представляет собой необходимую реакцию капитализма на появление инородного и вредоносного образования. Т. е. коммунистического лагеря. В этом смысле монополярный мир возник практически сразу по окончанию Второй мировой, представляя собой составную часть разделенного противоречием исторического человечества в виде биполярного мира. Такая концентрация сил капиталистической коалиции в одном центре была не просто чередой случайных акций отдельных политических лидеров, но системной и систематически последовательной реализацией логики социально-экономической формации".

Антиамериканский критицизм, таким образом, был более чем обоснованной доктриной как в практике, так и в теории для левых в тот период, когда наблюдалось разделение экономического единства капитализма из-за обособления (прото-/квази-)коммунистического мира. И идея команданте о двух, трех и многих Вьетнамах представляла собой как раз военно-политическую вариацию этой общемировой левой доктрины, которую, правда, опасливо разделяли с как-бы-союзниками советские партработники. Но сменившие их постсоциалистические бюрократы и прочие держатели промышленных, нефтяных и финансовых активов вполне успешно реализуют эту тактику все так же против гегемонии Штатов, но отныне во имя собственных нелевых гегемонистских прожектов. И по причине раскола уже не человечества вообще, а капиталистического заправляющего людом класса на два лагеря, антиамериканский критицизм становится для левых, которые его породили, проблематичным инструментом, чем-то сродни известному анекдотичному сломанному чемодану.

Можно сказать, что вопрос принятия или непринятия догмы антиамериканизма для левого сознания представляется дилеммой, которая на самом деле ложная, как и формируемая ею установка. Назовем эту ложную дилемму "драконовой дилеммой": "если вы против капитализма, то, следовательно, и против империализма, а, значит, и против американского империализма. Но между сопротивлением сильному американскому империализму (большому дракону) и более слабому неамериканскому империализму (малому дракону) необходимо выбирать борьбу с первым как наименьшее зло".

Кажется, что выбор не из простых, и итог в нем предрешен: лучше не дать усилиться и без того сильному, чем усилиться и без того слабому. Но сама постановка условий в такой левенькой задачке выглядит сомнительной, некритичной, изъятой из далекого прошлого немногим после первой революционной волны ради некоей дани традиции. Традиции, которая умерла вместе с той самой первой волной. И малые, и большие драконы — это все равно драконы, чешуйки и искры пламени из пасти одного большого Дракона, капиталистического способа производства. Прошлое вроде бы научило нас, что штурмовать небеса при помощи блицкрига неразумно, иначе превратиться из драконоубийцы в нового дракона — проще простого. Теперь настоящему пора провести тренинг и тимбилдинг для современных левых с целью отучить их от тактики-стратегии извечной критики по делу и не очень в сторону американского империализма. Ведь иначе любая антивоенная позиция, по СВО ли, либо по множеству других специальных операций ("спасибо" вынужденному застою в нашей работе, но история сама успевает подкидывать эмпирических дров в нашу теоретическую топку) становится усеченной, одномерной и неполноценной, как в ленинском примере:

"В Соединённых Штатах империалистская война против Испании 1898 года вызвала оппозицию «антиимпериалистов», последних могикан буржуазной демократии, которые называли войну эту «преступной», считали нарушением конституции аннексию чужих земель, объявляли «обманом шовинистов» поступок по отношению к вождю туземцев на Филиппинах, Агвинальдо (ему обещали свободу его страны, а потом высадили американские войска и аннектировали Филиппины), — цитировали слова Линкольна: «когда белый человек сам управляет собой, это — самоуправление; когда он управляет сам собой и вместе с тем управляет другими, это уже не самоуправление, это — деспотизм». Но пока вся эта критика боялась признать неразрывную связь империализма с трестами и, следовательно, основами капитализма, боялась присоединиться к силам, порождаемым крупным капитализмом и его развитием, она оставалась «невинным пожеланием»"

Антивоенная позиция будет омрачаться либо проамериканизмом, либо антиамериканизмом, левого или не очень, толка, если не признать империализм как таковой, без всяческой национальной специфичности, проявлением капиталистической системы. И проводить между ними градации даже в ситуации внутреннего раздрая, слабости и дезорганизации — сомнительно и опасно. Ведь всегда найдутся носители антиамериканского знамени в среде борцов со старо-новым мировым порядком, которые согласятся профинансировать моду на любую абсурдную конспирологию, лишь бы собрать репутационного, медийного и военно-мобилизационного веса для ниспровержения американской исключительности вплоть до полной исключенности из статуса сверхдержавы. Дабы это место бога не просто никто не занимал, но и само оно перестало существовать. Правда, естественным образом, будет сохранен сценарий деления и многополярного мира на два лагеря за установление новой гегемонии. Но это уже совершенно другая, пока лишь возможная история.

Но представим себе либо альтернативно-исторический вариант, либо потенциальный сценарий будущего, в котором американская гегемония, связанная со структурными деформациями из-за первой революционной волны, сохранилась / сохранится. Что в таком случае стоило / стоит делать левым? Как минимум поддерживать пусть и не особо марксистские и теоретически отрефлексированные выступления после убийства Джорджа Флойда, участвовать в них по мере сил и возможностей, корректировать политический курс протестующих в сторону социалистической повестки. Понимая все "но" в этих отгремевших событиях, попробовать понять и обосновать их как, возможно, хилую, но аналогию происшествиям из давней российской истории, инициировавших Первую русскую революцию. И, потому-то, готовиться к тому, что за первой придет вторая, а там и третья.

Левые идеи, включая марксистские, действительно проникли в общественное сознание богоспасаемой страны исполнения грез. Оттого стоит всячески способствовать тому, чтобы вторая революционная волна стартовала на самой вершине вавилонской башни капитализма, чтобы затем она перекинулась на все нижележащие ее этажи и уровни. Этому благоприятствует особое структурное положение США. Но поддакивание словом и делом нелевым (по существу) антиамериканистам может привести к тому, что вавилонская башня рассыпется на множество мелких башенок, аппетит которых, по незапланированному прогнозу Станислава Лема, не уменьшится. Биться со множественным капитализмом сложнее, чем с монополярным его политическим оформлением. И для того, чтобы сформировать новую доктрину действий левым сегодня, в эпоху вездесущих специальных военных операций, нам хотя бы следует научиться не становиться попутчиками в словоблудии антиамериканствующих элит. Особенно в эпоху реакции, когда эта самая реакция, пародируя революцию, любит рядиться в одеяния минувших революционных лет. Это меньшее, с чего следует начать: остерегаться драконов любых размеров.

Примечания:

[*] — (из "Историй господина Койнера"; история "Господин К. и германская политика"): — Обыкновенно, убийца старается оправдаться, доказывая, что не мог не совершить убийство, если хотел остаться в живых сам. Германские капиталисты, без конца ведущие войны, которые они, однако, всякий раз проигрывают, не пытаются оправдаться, утверждая, будто война для них неизбежна, как чума. Почему? Потому что это означало бы: капитализм без войны не может существовать. Что есть правда и основание для того, чтобы покончить с ним.
— Это называется не утруждать себя аргументацией, — заметил один из слушателей.
— Это входит в мои намерения, — сказал господин К.