«Невозможно больше четверти часа без раздражения наблюдать отчаяние другого человека».
Э.М. Чоран

На самом деле никто не хочет слушать. На самом деле честность — это красивая абстракция. На самом деле в вашем расставании нет ничего необычного, потому что как бы не были необычны сами отношения причины ухода всегда обычные. Только Кьеркегор ушел от своей Регины, потому что такова его философская позиция. Но если подумать, то даже её можно легко развенчать, если вы придерживаетесь другой. Если придерживаетесь той же самой (экзистенциалистской) позиции, то тоже можно. Вы же не Кьеркегор, вам не нужно превратить свои отношения в пару десятков философских эссе и спровоцировать написание стольких же эссе о каждом из ваших. И если вам не нужно создать сакральную жертву из ваших любовных отношений, то скорее всего вы руководствуетесь одной из трех причинностей.

Есть внешние факторы причинности — это другие люди, и это самая просто понятая причина в нашем обществе серийной моногамии. И, на самом деле, хоть это обстоятельство и кажется категоричным («я полюбил другую», «я поняла, что больше люблю Х») — это вид причинности расставания, который можно исправить если воспринять его как буржуазный пережиток, как результат устаревшего типа отношений. Не вернуть, не влюбить в себя заново или уничтожить соперника, а понять, что виноваты на самом деле не другие и внешние люди, как объекты любви, а другие и внешние структуры, накладывающие эти ко всему обязывающие позиции субъекта и объекта любви.

Есть интенциональная причинность — это ваше непонимание до конца или полностью того, что чувствует другой, из–за чего ваши собственные чувства скачут в неуверенности. Если поразмыслить, то и эта причинность из–за оппозиции субъекта и объекта отношений, где каждый мыслит любовь как своё чувство, и пытается угадать в другом его же. Я не буду говорить о бональщине вроде «если он не любит тебя так как тебе того хочется, это не значит, что не любит» потому что это просто готовая фраза, не объясняющая ничего. Удобное пространное выражение противоречивой установки: мы должны любить кого-то, то есть действовать, но вместо того, чтобы объект просто претерпевал нашу любовь, он отвечает и пытается воздействовать на нас. Любовь понимается, как только наше чувство и способность к проявлению, но, оказывается, что она не осуществима без коммуникации. Фанатки поп-кумиров не в счет, вы же понимаете?

Да, пожалуй, стоит сделать оговорку, что я понимаю под любовью. О любви не разграничивая и не операционализируя говорят, как о потребности в заботе, как о максимальной абстракции уровня платоновской идеи блага, как о желании комфорта, как о сексе или как о высшем проявлении альтруизма, не важно ради своей страны или единственного человека. Я отвергаю все эти спекуляции, хоть я и не в силах отделаться от концепта романтической любви. В рамках неё существует весь мир. Нет нужды напоминать, что необходимость узнать человека, прежде чем испытать к нему любовь, стала таковой всего пару веков назад. Есть любовь, её не может не быть, ведь вы её чувствуете и когда чувствуете, то знаете, что это ваше чувство, и оно не выдумка литераторов. Никто не способен придумать себе чувство. Чувство можно поддерживать в себе, заглушать, рефлексировать над ним и переосмысливать, но сам момент возникновения неподвластен нашей воле. Возникает любовь иначе, потому что всё-таки это романтическая любовь, но как чувство, как едро всех ваших эмоциональных переживаний она осталась только собой.

Есть конечно способ развить в себе способность испытывать эту спонтанность о которой так живо писал Э. Фромм. Сведение его теории к фразе, что «Любовь — это выбор» будет сильным утрированием. Красива идея, что вы можете просто выбрать любить кого-то, но это также и значит, что вы можете и выбрать не любить. Товарищ Фромм ограничивает эту негативную свободу говоря, что способность достигается только после того, как вы научитесь любить человека вообще. Но это также значит, что люди заменяемы и удерживает вас вместе не любовь, а что-то внешнее и материальное. В этом тоже находит свое отражение парадокс субъектно-объектного понимания любви: вы либо выбираете один объект, либо все, но ни один объект любви не желает оставаться только пассивным, воспринимаемым и претерпевать вашу любовь. «Любовь — это выбор» верно в том смысле, что каждый должен выбрать развивать в себе эту готовность к ней. Понятно, что в мире патриархальном роль объекта (музы) отведена женщине и если она воспитана в патриархальной семье и осталась верна её идеалам, то и диалогичность вашего взаимодействия будет сведена к минимуму. Но не статичный, на деле, объект замечает неодинаковость проявленных к нему чувств, потому что субъект не статичен по определению («что изменилось между нами?») и тогда начинается полноценная коммуникация — порхание сознания обоих вокруг лампочки языка, к которой они могу лишь бесконечно приближаться, но никогда не выразить себя полностью и не понять другого в достаточной мере. Вместо того, чтобы «дарить свою любовь» объекту, вам приходится вступать с ним в коммуникацию. Разговоры между двумя любовниками на лестнице могут длится непрерывных 8ч, но так и не дать никому из них утешительной определенности.

И вот это как раз хорошо. Потому что как только вы создали целостное понимание чувств другого, ваши собственные столкнуться со стеной. Вы можете развить в себе способность любить так, что в вашей голове не возникнет и тени сомнения в своем чувстве, в его силе, направленности или своевременности. Потому что это будет не ваше чувство.

Путано звучит, да? Я попробую разъяснить как я понимаю любовь и тогда эти противоречивые формулировки, вероятно, разрешаться.

Люди могут быть способны к любви в разной степени, что зависит от их восприятия мира, опыта, общества в котором живут и многих других обстоятельств. Как и способность просыпаться без будильника и любить вкус горького пива, способность Любить можно в себе воспитать и развивать. Каждый способен грамотно и красноречиво выступать на трибуне оратором не только потому, что в нас с рождения заложена способность говорить. Мы учимся этому мастерству, взяв пару уроков. В зависимости от того, в какой среде мы выросли, часто ли мама читала нам сказки в младенчестве и сколько и каких книг прочли сами, стартовать на первом уроке мы будем с разных позиций. Итак, способность испытать Любовь с большой буквы есть изначально у всех (кроме разве что феральных людей) в разной степени, но всегда недостаточной. Развить в себе это сложно, хотя бы потому, что эта любовь требует от вас отказа принадлежать только вам. Это чувство возникает в вас, вы им поглощены, но оно в тоже время и не принадлежит вам, как источнику. У вас нет на него прав, у вас нет морального превосходства над другим («я люблю тебя больше, чем ты меня», «я влюбила тебя в себя»). Любовь — это ситуация коммуникации, которую вы создаете вместе.

И вот здесь стоит помнить, что структура ваших отношений не может оставаться в категориях этого картезианского разделения, внешней субъектно-объектной структуры взаимодействия. Доверительное общение всегда предполагает диалогичность, но только любовь не терпит доверия через целостное понимание, когда другой становится застывшей фигурой, т.е. превращается для вас в объект. В народе это интуитивно выражается короткой фразой: «Вы будете вместе очень долго, потому что никогда не исчерпаете друг друга». Только понимания этой неисчерпаемости недостаточно, нужно еще и прекратить пытаться её преодолеть. Иначе для одного или обоих наступит усталость, а причинами на развод будут указаны несовместимые взгляды. Человек даже самых релятивистских убеждений уйдет от вас, по третьей обычной причинности: «Ты не мой человек = Ты не мой объект».

Не смириться, но вечно помнить о напрасности стремления донести себя и понять другого вот что я называю Любовью с большой буквы. В этом смысле она похожа на абсурд, который, как считал А. Камю, каждый стремится преодолеть. Как абсурд не коренится ни в мире, ни в человеке, любовь не принадлежит ни одному из вас, но принадлежит ситуации взаимодействия. Любовь абсурдна, потому что побуждает субъекта познать другого как объект и преподнести себя как такую же цельность, как то что может быть воспринято абсолютно, но любовь исчезает, как только кто-либо считает эту миссию достигнутой. Триада из абсурдной любви и двух агентов (даже в полиаморных парах это просто несколько триад) и есть та самая Любовь. Как только один из компонентов обращается в свою конечность — объект или просто абсурд — Любовь исчезает и хорошо если её перестают испытывать сразу оба в одинаковом темпе. Кажется, что это противоречит здравому смыслу. Можно понять чьи-то взгляды, но не перенимать их, как свои собственные. Любовь же требует ровно обратного: принять другого, не понимая полностью. Не потому что влюбленные слепы к поступкам и словам другого, принятие не имеет ничего общего с любовной слепотой.

Вы признаете невозможность понять его или её до конца, вы также оба признаете, что никогда не сможете перестать пытаться донести себя, хоть сами себе и не тождественны. Это и есть Любовь. Её абсурдная суть проблема для человека, привыкшего нести ответственность за поиск только собственной цельности. Он неспособен прервать этот поиск ускользающей статичности, таков основополагающий принцип его мышления, где мыслимое Я, двигается в таком же мыслимом мире объектов. Интуитивно мы понимаем, что смысл кроется в этом шатком балансе между отрицанием всех сущностей и признанием их бесконечного множества, где все объясняется всем. Как только это ускользающее равновесие, это непрерывное напряженное существование осознается во всей своей абсурдности и потому бесконечной значимости, Любовь становится крепка.

Если же агент признает только эту недостижимость понимания, а потому называет абсурдную любовь только абсурдом, исчезает один компонент триады — Любви больше нет. Она остается только индивидуально переживаемым чувством, над которым теперь у агента есть власть: заглушить, поддерживать в себе, переосмыслять и переоценивать. Это испытывается как разрушение внутренне противоречивой, но самодостаточной системы. Как потеря наконец найденной цельности, не имеющей ничего общего со сливанием в неделимое. То, что не принадлежало вам, потому что изначально возникло одновременно в коммуникации, вдруг остается только осколком и только вашим. Если в этой Любви вы шли в верном направлении абсолютного принятия и собственной абсолютной открытости, а ваш партнер интерпретировал принципиальную непознаваемость того что открылось, как понятую несовместимость — это будет самым тяжелым любовным переживанием в вашей жизни. Вы больше не способны переосмыслить и забыть чувство по одной из трех причинностей, вы не воспринимаете другого в цельности, а значит признаете, что не сможете понять его мотивов до конца, но только приблизится к пониманию. Объяснения о его недостаточно развитой способности к любви будет ограничивать вас. Очень сложно пережить то, чему вы не сможете дать окончательное определение.

Любовь — это переживание абсурдной любви, которое возникает у двух способных к её субъективному возникновению агентов, а также система, возникающая в процессе выстраивания структуры этих взаимоотношений. Любовь — это выбор лечь под поезд. Философское самоубийство (признание абсурдности мира) не спасет вас от медленного умирания неосознанной повседневности.

Влюбленный не-субъект существует в ситуации невозможного. Не отрицания, а именно невозможного. Он не может принять уход Другого. Имя другого становится тяжелым, неподъемным, неестественным в речи. Чтобы принять Его уход и резкую перемену отношения ко мне, я должна ретроспективно допустить, что что-то не ладно было давно. Что в какой-то момент, когда я видела эти самые чистые глаза за ними была недосказанность. Что когда Он говорил, что любит, были оговорки и невысказанные «но». «Я люблю тебя» — никогда не было признанием, но лишь повторяющимся любовным возгласом и в этом смысле высказыванием перформативным (Р. Барт), эта словофраза имеет значение лишь в момент произношения, однако уход адресата привносит контекст, заставляет анализировать его в темпоральности.

Тот режим отношений, что так редко создается — абсолютная эмпатия, взаимность, бескомпромиссное доверие — в этом режиме нет запрета на недосказанность, он в принципе исключает такую возможность думания о Другом. Недосказанность в этом совершенно особом режиме просто не может возникнуть. Более того, она воспринимается как нечто присущее каждому из вас в прошлом, когда вы были отдельными (отделенными?) индивидами и воспринимали чувство любви, как возникшее в вас самих и имеющее направленность. Недосказанность там, где любовь связана с желанием обладания. Режим же подлинно любовных отношений предполагал, что чувство любви существует только как взаимосвязь и не принадлежит никому. Мы лишь акторы, или агенты и как жаль, что я не могу подобрать иного более подходящего слова. Мы лишь акторы, сумевшие воспитать в себе восприимчивость к другим людям, и эта восприимчивость дает возможность быть встроенным в эту особую коммуникацию. Особая она потому, что только человек, способный отказаться от субъектно-объектных отношений по лекалу которых существует не только коммуникация между человеком и человеком, но и между человеком и миром, человеком и символом, человеком и материальным, человеком и человеческой психикой.

Не всегда субъектом будет являться человек, но всегда есть направленность, односторонняя направленность. Есть инициатор, а значит источник, то есть момент возникновения отношений и их автор. Следует помыслить в этих катеогриях, как начинается игра в ощупывание чужих границ. Начиная искать границы, мы их создаем у самих себя. Не поменяв язык, невозможно помыслить иные способы действия. Вам кажется, что вы приспособились друг к другу, но на деле вы выстраиваете новые границы, так как старые предполагали универсализм. Те же стены, но с именем твоего партнера.

Я могу только предположить, почему кто-то способен выйти из этой жесткой системы и встроится в отношения, построенные по иному принципу. В отношения любви, не мыслимой в категориях преодоления этапов вроде «угасания» и «нового медового месяца». Эти любовные отношения не зависят от агентов. Любовь как взаимосвязь меняет их, но природа взаимосвязи неизменна. Она возникает одновременно с отказом от режима субъектно-объектных отношений. С отказом быть субъектом я не отказываюсь от себя, но внезапно обнаруживаю помимо себя иную личность. И только в этой системе другой человек может быть личностью, только в этой взаимосвязи между нами рождается диалогичное пространство. Из этого не следует, что любовь присутствует словно надчеловеческая аморфная сущность. Любовь существует как невозможный и недостижимый идеал. Но недостижим он лишь потому, что ориентируясь на идеал, люди продолжают действовать в режиме субъектно-объектных отношений.

Действование в режиме отношений акторов или агентов в диалогичном пространстве возможен.

Ребенком я усваивала правила социально одобряемого поведения усилием воли. Встраивание в социум не было словно бы естественным для меня. Только к 15 годам я научилась отыгрывать. Если другие люди словно всегда знали какие шутки приемлемы, какое поведение уместно, какая степень искренности с каким человеком может быть допустима, какие вопросы на самом деле задаются из любезности и предполагают строго определенные ответы из такой же ответной любезности, то мне приходилось всегда напоминать себе, что слова следует фильтровать. Приходилось помнить, что то что говорят люди никогда не только их слова, что есть правила, которые все знают и разделяют, а я должна разгадать их если хочу быть успешна в этой игре. Моё общение с другими людьми каким бы легким и непосредственным оно не казалось, на самом деле проходит через плотную решетку запретов, которая только для меня не стала органичной частью моей личности. Но я все равно иногда забываюсь. Непрестанный контроль выматывает. Это детское переживание ребенка, который не мог встроится в понятную прочим систему отношений, возможно, и привела к воспитанию той самой восприимчивости. Говорят (кто говорит?), изгои нуждаются в любви больше других и ценят своего партнера больше из–за недостатка любви в детстве. Но это справедливо только для тех, кто безоглядно влюбляется в того, кто проявляет к ним внимание, не понимая, что остаются таким же объектом, но уже не издевательств, а заботы. Не каждый изгой вне социальной системы своих сверстников, часто он вполне легитимизирующая её часть. Не можешь понять людей — пойми режим их взаимодействия. Отношения понятые как режим предполагают создание новых режимов и переход из одного режима в другой.

Влюбленный не-субъект никогда не примет утешение в виде фраз: найдешь себе лучше; ты заслуживаешь, чтобы тебя любили, просто я не могу тебе этого дать; всё у тебя еще будет. Готовые штампы должны мотивировать вас на новый поиск, на круговое движение, на поиск нового объекта любви. В мире, построенном на таких фразах любимые люди заменяемы. Я вовсе не сторонница одной любви на всю жизнь. Я знаю, что могу полюбить много разных людей. Но я против этой замены. Моя любовь может только прирастать новыми и новыми людьми. Потому что, это не то, что испытываю только я. Если я признаю, что это чувство мне не принадлежит, значит и разлюбить я не могу. Я могу лишь испытывать любовь к еще большему количеству таких же восприимчивых акторов/агентов.

Не-субъект существует отдельно от всех своих чувств, которые неизменно ему принадлежат. Уход от трех причинностей приводит не-субъекта к необходимости занять философскую позицию. Такую философскую позицию можно было бы назвать радикальным гуманизмом. Это мучительная солидарность с человеческим страданием.

Когда влюбленный бартовский субъект ухватывается за идею, которая и погубила юного Вертера, словно это страдание только его, тогда он поддерживает машину воспроизводства. Он убежден, что никто не страдал от любви так прежде и даже он сам. Он убежден в инклюзивности своего страдания, что хорошо соотносится с тем отторжением и неприятием, что выказывает ему сообщество. К сценам, что разыгрывает влюбленный субъект (а влюбленный субъект = субъект истерический) принято испытывать жалость, презрение или игнорировать как попрошаек в метро. Превозносится тот, кто преодолел, тот, кто забыл — так человеческое страдание воспроизводит себя в бесконечном повторении. Каждый раз новое, каждый раз только твоё или только его/её. Я не хочу в этом участвовать. И если Любовь не принадлежит никому, то страдание должно быть осознанно, как принадлежащее всем.