В современном кинематографе Каннов видится близость к жизни. И «Хэппи энд», и в меньшей степени «Паразиты», и «Магазинные воришки» — это иллюстрация реальности. Со своей историей — преподнесённой натурально, и органично. Отсутствие экшена, адинамичность цепляют. Цепляют потому что соприкасаются с собственными буднями, а значит и с внутренним человека. В конце концов, все мы катим коляску с самими собой к океану, снимая на телефон беспомощное тело, поглощаемое волнами.

Основным связующим такого типа фильмов, как фильмы Ханеке, являются бытовые действия, которые мы, регулярно выполняя, не замечаем или вообще удаляем из памяти. Но именно из таких действий состоит наша жизнь: убрать в холодильник продукты, собрать сумку с тетрадями, положить кофту в чемодан и закрыть его, потягать мать за волосы. В этих фильмах есть драма, есть трагедия. Однако подают её в суповой тарелке из ближайшей столовки.

Если понимать наблюдение как сосредоточение внимания с полым погружением и осознанностью, а просмотр как рассеянное и поверхностное слежение, то фильмы-наблюдения Ханеке и Со. делают из нас активных-наблюдателей. И уже одно общее слово роднит, сближает нас с тем, что мы смотрим. Но неужели мы не наблюдатели, когда сидим перед экранами с летающими на них суперлюдьми? Думаю, больше нет, чем да. Тот фантастический мир вытесняет зрителя, в нём нет места для нас. Мы слишком скучные и вообще из другой вселенной. Хочется сказать, что кино «каннских» режиссёров мы наблюдаем.

Быть один на один с их фильмами — это чувствовать, как течёт время. Не ожидая в скуке окончания, а ощущая весь поток жизни, проходящий сквозь нутро. И здесь, говоря «жизнь», я не имею ввиду жизнь как сгусток энергии в нас, которому, или за обладание которым, мы можем быть благодарны, но как о ежедневных рутине, навязчивых мыслях, эмоциях, бессмысленных разговорах. Через монотонные действия персонажей Бергман, Триер, Ханеке заставляют нас сопереживать чувствам героев. «Это слишком реально. Это ведь то, что я делаю каждый день». И если рассматривать фильм через призму реальной истории, а не как созданный автором-режиссёром игровой фильм, то можно назвать персонажа субъектом. Мы испытываем не лёгкий испанский стыд, как за героя «Пипца», но настоящий всепоглощающий и вездесущий стыд самого субъекта. Мы переступаем порог экрана и чувствуем всё его смятение, страх и неловкость. Именно потому эти фильмы тяжелы для просмотра. Мы остаёмся вынуждены взять на себя ответственность за эмоции того, за кем наблюдаем. Зритель становится вынужден стать самим субъектом. И вследствие этого прожить его историю.