Знаете, есть такое кино — фильмы-признания в любви к городу. В них обязательно будут влюбленные и их история, подчеркнутая, отрезонированная сквозным персонажем и по совместительству местом действия. Город будет кем-то третьим в моменте судьбы, силой, преображающей пространство встречи, уединения и единства. И если попсовые «Париж-Нью-Йорк-Гавана (etc.), я люблю тебя» и такие антологии, как «Реальная любовь» — плохо или хорошо снятое коммерческое кино, то «Я шагаю по Москве» Георгия Данелия, «Небо над Берлином» Вима Вендерса, «Трудности перевода» Софии Копполы, «Полночь в Париже» Вуди Аллена мистически достоверны. Раз вы не переживали подобных романов с городом, вы не жили. Проверьте пульс!

Он ждал у ворот дома, где у меня была назначена деловая встреча. Как только я свернула в нужный переулок, заметила, как кто-то выглядывает из–за деревянной изгороди. Маленькие улицы Киото освещены так же бледно, как и московские. Я даже не подумала, что это он. Только когда приблизилась. Он ждал, потому что знал, что я могу пройти мимо, заблудиться, уйти не туда. Всегда так делаю. Теряться полезно, даже в своем родном городе. Даже на дороге, которую знаешь с детства. Но он ждал просто потому, что ждал давно.

— Есть ли что-то, по чему ты здесь скучаешь больше всего?

Это был странно приятный вопрос. Я успела сообразить, что вслед за ответом на него, получу то, по чему скучаю больше всего. Честнее всего было ответить, что хочу свою машину (ох, как скучаю!) и умотать куда-нибудь, где веточка винограда не стоит полторы тысячи рублей. Фрукты! Но я снова успела сообразить, что он намерен сегодня сбывать мои желания и стоит только сказать. Пока я успевала соображать, он уже надиктовал мне список ближайших ресторанов с любой кухней. Сошлись на том, что хорошо было бы перекурить и съесть что-нибудь сладкое, но при этом не сладость. Всегда так делаю.

Сладкой несладостью оказалось удивительно вкусное что-то из кукурузы и креветок, названия не запомнила. Пока я осторожно ковыряла это что-то, столик заполнялся всякими японскими закусками, которые выглядят всегда гораздо проще, чем ощущаются на вкус. Это одно из местных гастрономических чудес.

Раньше я думала, что это умеют только греки — угощать. Выяснилось, что японцы ничуть им в этом не уступают. Большая компания иностранных гостей всегда будет накормлена самым лучшим, и надо пробовать обязательно. Хотя бы ритуально. Нас было двое. Все то, чем меня угощали, сочеталось между собой как градации фиолетового цвета. То есть это было гармонично.

К японскому виски нам подали сушеную икру какой-то очень вкусной японской рыбы и дайкон. То, что оказалось у меня на языке было… как Луна. Пока ехала на эту встречу в автобусе вдоль веселой порожистой речки Такано, она меня позвала. Я видела эти молодые рожки, на которые уже нанизывались сумерки. Он угощал меня только что рожденной Луной. Все знают, что, если хочешь съесть море, съешь устрицу. Так вот икра какой-то очень вкусной рыбы и дайкон — это вкус только что рожденной Луны.

Никогда не забуду этих фантастических ассоциаций, в которые вписался и наш быстрый формальный разговор — знакомство, которое мы опасливо откладывали. «Мы все думали, что тебе 25!» — «Вот вы врушки! Какое твое любимое блюдо?» — «Когда твой день рождения?» — «Мне понравился тот твой спектакль», — «Ты же одна?» — «И ты же ведь тоже один?» Со вкусом только что рожденной Луны. Это была первая Луна, из всех тех, что он мне подарил той ночью.

Оказалось, что он ненавидит кино так же, как я театр, при этом «конечно, Одзу!», «у Осимы очень импульсивный характер», а «Такахата Исао был большим поклонником» его семьи, и «странно, что ты не любишь мангу, читая лекции об анимэ», что «комедия — это серьезно», и что Робби Уильямс покончил с собой. Потом я снова вспомнила про тот спектакль и сказала, что это был лучший и самый лирический Беккет в моей жизни, на что он сделал какой-то забавный торжествующий жест, замерев в поклоне с высокоподнятыми руками. Передо мной как перед божеством. Ну ладно, как минимум рок-звездой. И тут выяснилось, что у нас не только жесты одинаковые, мы одинаково любим рок-музыку, а прямо через дорогу — старейший киотский рок-бар с ирландским виски — «Studio 37». Это была его вторая Луна. Он дарил то, что, в принципе, невозможно было подарить.

«Studio 37» — старейший рок-бар в Киото. Там было немного гостей. Все они были из японских неформалов, которых, на самом деле, не так часто встретишь на японских улицах. Представители субкультур, все так называемые косплееры и отаку тусуются в определенных районах и просто так по улицам не ходят. Японцы очень одеты, и одеты, можно сказать, примерно одинаково. Это единственное, что меня здесь угнетает. Закутанный дресс-код даже в самую лютую духоту. Поэтому музыканты, братья и сестры, предпочитающие rock-style, выделяются в толпе. Мне кажется, что чаще на улицах я вижу именно таких вот готических парней и девчат разных возрастов. То ли потому, что именно на них как на близкие души больше всего обращаю внимание, то ли потому, что их действительно много. На спектаклях театра Но, куда хожу более чем регулярно, часто встречаю одного парня, который носит женское, с таким легким налетом dark-metal, и еще маску на лице с рисунком скелетированного черепа. Предпочитает первый ряд, посередине. Был на спектакле, в котором я играла. Обожаю его.

В «Studio 37» есть комната с коллекцией видеозаписей, концертов, клипов, зафиксировавшей уже почти 80-ти летнюю историю рока. Собирал ее сам хозяин, который сам угощает своих гостей.

— Что ты хочешь? Можешь назвать любое десятилетие. У него есть все.

Конечно, я хочу «Rolling Stones», семидесятые. Потому что мир делится на битломанов и тех, кто предпочитает идти другой дорогой и «Rolling Stones».

Мы уже почти танцевали, когда он рассказал мне про один из его спектаклей, в котором я немного запуталась в языке. Он сказал, что это его ностальгия по Хэйан, как по лучшему времени для Японии. Еще каких-то 300 лет назад Киото назывался Хэйан, он был японской столицей с VIII века. Эпохой и местом, формировавшим театральную культуру, литературу, эстетику, воспринимавшим и смешивающим религиозные традиции, подарившим миру ту легендарную Японию, которую знает весь мир. Я тогда поймала себя на мысли, что было бы странно, если бы он так не думал, если бы Хэйан не был для него настолько же сакральным местом, что и для меня.

Тинейджерами мы слушали примерно одно и то же, хотели стать MC на радио, его родители — это Дэвид Боуи, у него книжная зависимость, «давай пошлем этот fucking world», и тут он перешел на японский… Граница разделяющая все сказанное и то, что в эпоху Хэйан должно было остаться недосказанным, становилась все тоньше. Он предупредил, что раньше хозяин «Studio 37» выгонял тех, кто громко разговаривал. Потому что «Listen to the music!» Однако с нас он не сводил глаз. Как мастер церемоний, хитрым прищуром следил за тем, чтобы таинственный Хэйан, смешанный с виски в нашей крови, заставил нас вспомнить. Хотя он же ведь, наверное, помнил. Он же ведь, наверное, не зря прятался там у ворот. Это я все забыла.

Монохромный, аскетичный интерьер «Studio 37» как 35 миллиметровая пленка, умноженный на рок-н-рольный саундтрек — древние энергии Киото за все это время здесь никогда не звучали так своевременно. Мне показалось, что я внутри кино, которое снимаю, в котором играю, которое длится уже часов семь, и главная интрига в том, что он сейчас скажет по-японски, потому что хочет, чтобы я это почувствовала. Тоже.

Знаете, почему «Трудности перевода» — лучшее кино, снятое иностранцем о Японии? Лучшее признание в любви Токио? Потому что самая подробная история здесь всегда будет недосказана. Ее выговорят в деталях, до оттенков цветов и настроений, но не доскажут финал. За любым откровенным разговором обязательно сокроется тайна для тех двоих, которых соединяет город. Притом эти двое навсегда останутся близки. Потому что по-настоящему встретиться они могли только здесь.

Мы вышли из «Studio 37» в абсолютно пустой и распахнутый для нас Киото. Много лет назад я видела Москву такой, когда можно было спокойно гулять по ночам. Это был другой Киото. Куда-то исчезла его провинциальность, навязанная новой столицей, Токио. Горы, которые видны здесь практически из любой точки, нависли над ним как любопытные вόроны. Он снова стал центром мира, где можно ходить от дворца к дворцу, вслушиваясь в их шепоты. Я села в свою механическую карету и на полпути к дому обнаружила третью Луну, которую он вложил мне в руку прежде, чем мы попрощались. Я вспомнила. Мы не виделись с ним лет 700. И он все время ждал меня здесь. Принц из Хэйан.

Это кино могло было закончиться как-то вроде: «Она успела заметить из окна машины, как он свернул в переулок, и его белая рубашка и широкие синие штаны превратились в роскошный сокутаи, парадный костюм хэйанских аристократов. Приняв свой подлинный облик, он возвращался к тому дому, где ждал ее семь часов назад, и медленно превращался в тень, пока не слился с чернотой ночи».

Но он не исчез. И не растворился.

Теперь это будет мое любимое японское кино.