Какое место постколониальные исследования занимают в современных политических и академических практиках? Находит ли колониальное прошлое и настоящее место в русскоязычных исследованиях имперского, советского и постсоветского периодов?

В вводной лекции курса «(Пост)колониальные исследования» в рамках проекта «Ташкент-Тбилиси» доктор исторических наук, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге Сергей Николаевич Абашин проводит различие между колониальностью, постколониальностью и деколониализмом, обозначая теоретическую и политическую проблематичность (пост)колониальных исследований.

Я немного расскажу о понятиях и вопросах, которые находятся в фокусе нашего курса «(Пост)колониальные исследования». Это будет моё видение проблематики. Курс не является платформой полного единомыслия и безоговорочных сторонников колониальных и постколониальных исследований. В нём будут участвовать учёные с разными позициями, с разными предпочтениями — идеологическими, академическими, теоретическими. Тем не менее мы все вместе попытаемся разобраться с тем концептуальным аппаратом, который заявлен в этом курсе, и с тем, как этот аппарат работает на конкретных кейсах и примерах.

Идея курса возникла внезапно и даже слишком быстро, не все темы и не все лекторы, которые могли бы в этом курсе быть и дали бы курсу какие-то новые и важные аналитические повороты и сюжеты, в итоге оказались представлены в списке. Всё делалось на ходу, поэтому от имени организаторов беру на себя смелость попросить прощения за возможные проблемы и накладки. Есть надежда, что в будущем мы продолжим этот курс в улучшенном или в новом формате.

Хотя идея провести курс возникла внезапно, мы, те кто его организовывал, конечно, ощущали и ощущаем, понимали и понимаем тот академический и общественный интерес, запрос, который существует на эту тему в современном русскоязычном пространстве. Я буду часто использовать понятие «русскоязычное пространство» и извиняюсь, потому что сам им недоволен. Но пока я не подобрал хорошего подходящего названия для обозначения того пространства, которое соотносится исторически с Российской империей и СССР. И то, что курс проходит на русском языке, по факту будет являться той рамкой, в которой мы будем обсуждать проблематику колониализма и постколониализма.

Мы видим в русскоязычном пространстве уже много академических работ, которые говорят о колониализме. Мы видим специальные выпуски журналов — это беларуский журнал «Перекрёстки», журнал «Ab Imperio». Я напомню также журнал «Новое литературное обозрение» — первый номер за этот год тоже был посвящен проблематике колониализма и постколониализма. Таким образом, мы видим общественный и академический интерес к этим концепциям. Мы видим также общественные мероприятия, дискуссии и художественные произведения, где колониальная, постколониальная и деколониальная оптики становятся определяющими. Этот интерес и запрос имеет несколько разных измерений.

Во-первых, этот интерес к нам приходит как глобальный запрос, как глобальная политическая повестка. Мы видим обострение в мире между разными странами и разными группами населения в виде социальных, политических и символических конфликтов, в том числе конфликтов памяти. Напомню дискуссию нынешнего года, о которой вы, наверное, хорошо осведомлены — споры по поводу демонтажа памятников историческим деятелям, которые имеют место и в США, и в Европе. Я не знаю, будет ли в курсе специально обсуждаться тематика памяти и того, как память выстраивается сегодня, но для нас это важный повод подумать о колониализме и постколониализме. Часто это глобальное политическое обострение проходит по старым колониальным и новым неоколониальным границам и актуализирует темы европоцентризма, ориентализма, деления на «своих» и «чужих», например, уже в контексте миграций, в том числе из бывших колоний в бывшие метрополии.

Во-вторых, мы видим формирование собственной политической повестки и собственные споры об истории на пространстве бывшей Российской империи, СССР и советского блока. Страны и социальные группы, которые в прошлом выполняли роль «окраин», «младших братьев», «периферий», теперь требуют признания своей субъектности, своего права на голос не только в настоящем, но и в прошлом, требуют изменить взгляд на прошлое, которое было сконструировано часто в пользу доминирующих сил, я бы сказал, часто воображаемых сил. В этих странах и регионах появляются свои музеи истории, и пишутся свои учебники, где говорится о завоеваниях, этнических чистках, репрессиях, голодоморе и ашаршылык (аналог голодомора в Казахстане, который привёл к существенным трагедиям, смертям и миграции), говорится восстаниях, об эксплуатации и т.д. И уже нет прежней монополии партийных академических чиновников на «правильную историю».

Мы не можем из какого-то центра этого русскоязычного пространства (который, может быть, был в прошлом реальным центром, но сейчас уже потерял таковой статус) «прикрикнуть»: прекратите думать о колониализме и постколониализме, говорить о репрессиях и завоеваниях.

Мы должны вступать в диалог и находить точки соприкосновения и понимания

Новые политические и символические конфликты и даже войны, такие рубежные события как распад советского блока и СССР, которые воспринимаются как начало «новой эпохи», появление новых политических субъектов и новых голосов, я бы даже сказал, новых практик и новых сфер в производстве истории (интернет заново создал новое пространство для дискуссии о прошлом) — всё это формирует потребность в языке описания всех этих разломов и отношений. И одним из таких языков закономерно становится словарь колониальных и постколониальных теорий. Поскольку мы как раз об этих разломах и говорим — этот язык их описывает и объясняет.

К сожалению, пока этот запрос не полностью удовлетворяется предложением. У нас, насколько я знаю, нет учебных курсов по колониализму и постколониализму даже в ведущих университетах, за редкими исключениями, например, в Назарбаев университете в Нурсултане/Астане. У нас по пальцам можно пересчитать переводы на русский язык классических работ по колониализму и постколониализму. Повезло, пожалуй, только Эдварду Саиду, две его книги (“Ориентализм”, “Культура и империализм”) были переведены на русский язык. И ещё есть небольшие эссе и отрывки из текстов постколониальной и колониальной классики, но в общем можно сказать, что огромная теоретическая литература очень плохо представлена на русском языке.

Замечу, что это недостаточное внимание к теме колониализма и постколониализма не является показателем того, что это молодые теории или что они вообще не характерны для русскоязычной академии. Сами эти концепции имеют долгую политическую и академическую традицию, если хотите, укоренённость и легитимность, поэтому обращение к ним не разрывает с прежними академическими языками, не создаёт какую-то совершенно новую языковую, дискурсивную реальность, а скорее опирается на прежние языковые и концептуальные поиски и формации. Ещё раз подчеркну, в русскоязычном пространстве эти теории не являются чем-то совершенно новым, заимствованным, зарубежной модой или идеологической диверсией. Этот язык описания и объяснения имеет давнюю академическую и политическую именно русскоязычную традицию. Об этом я скажу сегодня во вводной лекции чуть подробнее и попробую немного на скорую руку, очень схематично реконструировать этапы и особенности генеалогии колониальной и постколониальной теории в русскоязычном пространстве.

До революции 1917 года был популярен, широко распространён и политически признан термин «колонизация». Василий Осипович Ключевский, известный историк, чья многотомная история России на рубеже XIX-XX веков стала фактически официальной доктриной в Российской империи, писал: «Колонизация страны как основной факт русской истории», «История России есть история страны, которая колонизуется». Колонизация понималась тогда как экономическое, политическое и культурное освоение новых земель, постоянное расширение границ Российской империи и в особенности как переселение на новые территории русского/православного населения.

Это был не только академический термин, но и политический. Одновременно с появлением истории Ключевского, в 1907 году, начинается издание журнала «Вопросы колонизации», который финансировало Главное управление землеустройства и земледелия, любимое детище Столыпина и его соратника Александра Васильевича Кривошеина. Журнал был создан в 1905 году, в задачи его входило осмысление переселения и освоения новых земель. Вы, наверное, помните, что Кривошеин и Столыпин были сторонниками активной переселенческой политики из Центральной России на окраины империи, рассматривая колонизацию и как инструмент экономического развития, и в то же время как инструмент обрусения окраин.

В популярном и вполне легитимном на тот момент термине «колонизация» уже скрывался тот смысл, который имеет термин «колониализм». Территории освоения внутри Российской империи нередко назывались «колониями», и их сравнивали с французскими и британскими колониями в Северной Африке и Индии. Причём, хотя акцент делался на переселении и освоении, активно обсуждался вопрос об отношениях с местным, как тогда говорили, туземным/инородческим населением. Часто отношения переселенцев, колонистов и местного населения описывались как неравноправные и конфликтные.

В раннесоветское время основными терминами, описывающими историю Российской империи, становятся «колониальное господство» и «колониальная политика». Я назову здесь еще одну ключевую фигуру, историка-марксиста, академика Михаила Николаевича Покровского, кстати, ученика упомянутого Ключевского. В 20-е годы, сразу после революции, Покровский занимал ведущие позиции в советской науке и оказывал огромное влияние на взгляды и язык своего времени. Он написал свою «Русскую историю» как историю колонизации, как и его учитель, но уже не в виде освоения или переселения, а в виде военных завоеваний и расширения экономического подчинения новых регионов. Например, в книге «Дипломатия и войны царской России в XIX столетии», изданной в 1923 году, описывая завоевание Средней Азии, Покровский писал о «колониальном капитализме», о том, что это завоевание не было заменой «дикой тирании туземных ханов и беков гуманным и цивилизованным управлением русских губернаторов», а это было нечто вроде «конкисты испанцев в латинской Америке». Был создан военный и полицейский режим, построенный для эксплуатации региона, это была «форменная русская колония». Здесь важно, что Покровский имеет в виду уже не переселение русских и не освоение новых, пустых или отсталых, территорий, а господство российского капитала и угнетение местного населения. Слово «колонизация» приобрело новый смысл в этой теоретической рамке и преобразовалось в «колониальную политику», «колониальное господство» и «колониальную эксплуатацию». Сопротивление же капиталу стало «национально-освободительной борьбой». Ещё раз подчеркну эти тезисы. Колониальное господство или «колониализм» — это, прежде всего, политическое и экономическое подчинение, часто военное и насильственное. Колониальное господство — это подчинение культурно (религиозно, расово) иных или, точнее, воспринимаемых как культурно иные народов или стран, которые включаются в состав империй с тем или иным зависимым статусом и поражением в правах. И, наконец, колониальное господство — это капиталистическое подчинение, подчинение внешнему капиталу, который расширяет свои рынки сбыта и контроля за ресурсами, то есть колониализм — это не любое завоевание и подчинение, каких в истории было множество, а экспансии нового времени, которые сопровождаются в том числе и капиталистической модернизацией местной жизни.

Этот концептуальный аппарат выполнял важную политическую функцию. Он был востребован сразу после революции 1917 года и в годы гражданской войны, в 20-е годы для укрепления советской власти, для привлечения на свою сторону лидеров национальных движений в России и в мире, для желанной мировой революции угнетённых против угнетателей. Апофеозом такой антиколониальной критики, критики империализма, колониального господства стал Съезд народов Востока в Баку, который произошёл в сентябре 1920 года. В этом году столетний юбилей этого события, правда, не отмечаемого никем. Съезд, на котором собралось две тысячи делегатов со всех стран Азии и даже Европы, провозгласил восстание колоний против империализма.

В 30-е годы, правда, уже после смерти Покровского, его «школа» была объявлена антимарксистской и вульгаризаторской, а в итоге и вредительской.

От термина «колониальное господство» советская власть не отказалась, но этот термин остался для анализа европейского/западного мира

Что же касается истории Российской империи, то тут были внесены некоторые коррективы. В середине 30-х годов была инициирована работа по идеологической стандартизации учебников истории. И был объявлен в частности конкурс учебников, по итогам которого в 1937 году вышло постановление Жюри Правительственной комиссии по конкурсу на лучший учебник, в котором были указаны новые идеологические ориентиры. Я отмечу два из них, важных для темы нынешней нашей встречи:

1) один интересный тезис состоял в том, что Российская империя сама была «зависимой от западно-европейского капитала», была отсталой и находящейся в «полуколониальном положении». Этот тезис превращал саму Россию в жертву колониализма, а не колонизатора;

2) другой тезис заключался в том, что вхождение в состав Российской империи предлагалось не рассматривать исключительно в колониальной перспективе, так как это вхождение принесло много положительного.

Процитирую отрывок постановления: «Факт перехода, скажем, Грузии в конце XVIII столетия под протекторат России, так же как факт перехода Украины под власть России, рассматривается авторами [Покровским и его учениками], как абсолютное зло, вне связи с конкретными историческими условиями того времени. Авторы не видят, что перед Грузией стояла тогда альтернатива — либо быть поглощенной шахской Персией и султанской Турцией, либо перейти под протекторат России, равно как перед Украиной стояла тогда альтернатива — либо быть поглощенной панской Польшей и султанской Турцией, либо перейти под власть России. Они не видят, что вторая перспектива была все же наименьшим злом». То есть российский колониализм, согласно постановлению, был лучше, чем любой другой. Эта формула — «наименьшее зло» — стала очень популярной и вошла в идеологический язык, стала активно использоваться в академических и аналитических текстах.

Следующий шаг в ревизии понятия «колониализм» был сделан в самом начале 50-х годов. Историк, лауреат Сталинской премии, в будущем академик Милица Васильевна Нечкина, кстати, ученица Покровского, в 1951 году в журнале «Вопросы истории» опубликовала письмо, даже не статью, а письмо «К вопросу о формуле “наименьшее зло»». В этом письме она критиковала уже и выражение «наименьшее зло» как недостаточное для критики «школы Покровского». «Любое наименьшее зло есть всё же зло,» — писала Нечкина. Но, продолжала она, это понятие «не покрывает жизни народа», народы в Российской империи общались между собой помимо царизма и вопреки царизму. «Русское революционное движение влекло за собой вперёд и движение [остальных] народов, воспитывало лучших борцов-просветителей и революционеров из среды порабощенных народов», «дело свержения [царизма] явилось общим для всех угнетённых народов царской России, во главе которых шёл великий русский народ, старший брат в их трудовой семье». Грибоедов дружил с Чавчавадзе, продолжала Нечкина, Добролюбов оказывал влияние на Шевченко, а «казахский народ узнал письмо Татьяны к Онегину и запел его, как свою народную песню». В хозяйственной жизни, в экономике окраин появилось много «нового и положительного”. Эти факты, как писала Нечкина, указывают на «добро, а не зло».

Это письмо, санкционированное, конечно, идеологическими чиновниками, стало поводом для существенного пересмотра истории России. «Колониализм» и «колониальная политика» остались в книгах и учебниках — они не были вычеркнуты из политического и академического языка, но превратились в ритуальные формулы и были отодвинуты на второй план. «Завоевание» было заменено «присоединением», даже «добровольным присоединением». Основной акцент с насилия и эксплуатации был перенесён на улучшения и прогресс в жизни окраин Российской империи. Этот пересмотр касался, правда, только истории России. Слово «колониализм» и «антиколониальная борьба» остались в политическом и академическом словаре тех, кто изучал зарубежную историю. Здесь критика колониальной политики и колониального устройства нисколько не пострадала. В научный язык даже вошло новое понятие «неоколониализм», которое указывало на то, что после распада империй неравноправные отношения подчинения и эксплуатации в капиталистическом мире всё равно сохраняются, но уже не внутри одной имперской политии, а между разными странами. И даже после получения независимости многие страны сохраняют зависимый колониальный или неоколониальный статус.

Сегодня в России, после распада СССР, когда идеологического центра, диктующего правильную теорию и правильный язык, нет, или по крайней мере этот центр ещё не укрепился и не способен диктовать «правильный» язык, отношение к понятию «колониализм» резко разделилось на непримиримые лагеря.

Одни историки и публицисты пишут о Российской империи и даже об СССР как колониальных странах. Ещё в 1992 году востоковед и политолог, сотрудник Института востоковедения, известный в своё время публицист Альгис Празаускас в статье «СНГ как постколониальное пространство» в «Независимой газете» спустя всего полтора месяца после распада СССР писал: «Канувший в Лету “Союз нерушимый республик свободных», несомненно, был образованием имперского типа. СССР силой и посредством тотального контроля удерживал вместе разноплеменной мир, своеобразный евразийский паноптикум народов, не имевших между собой ничего общего, кроме родовых свойств Homo sapiens и искусственно созданных бедствий. Подобно другим империям, в Союзе сложились мощные имперские структуры, идеология, система квазисословного неравенства». Современный экономист и публицист Владислав Иноземцев называет даже сегодняшнюю Россию «последней колониальной империей». Этот язык вполне себе живёт и используется внутри России, не только в регионах, где проживают этнические и религиозные меньшинства, но и в условной «метрополии», где антиимперская критика прошлого тоже находит своих сторонников. А за пределами России, в бывших окраинах Российской империи и республик СССР понятие «колониализм” и «антиколониальная борьба» оказались ещё более востребованными в общественных дебатах о прошлом. Эти понятия обозначают важный для этих стран момент распада СССР и своего государственного появления как исторической смены эпох. Языки и концепции колониализма и постколониализма оказались востребованы после распада СССР и в самой России, и в странах, которые входили когда-то в Российскую империю и Советский Союз. Здесь важно отметить новые языковые изменения, которые произошли уже в постсоветское время.

В последние годы словарь колониальных теорий обогатился ещё рядом новых понятий, которые стали популярными и часто используются в академических работах, в публицистике, в общественных и художественных проектах. Хотелось бы чуть подробнее объяснить своё понимание этих понятий, которые будут важны для нашего курса.

Первое новое понятие — колониальность. Не колониализм, а колониальность. В чём его специфика? Оно описывает уже не политическую и экономическую структуру, как это делает понятие «колониализм», а проекции этой структуры в практиках, представлениях, образах, материальности и шире повседневности. Это не отменяет колониализм, но поворачивает наше внимание от структур к конкретному человеку, от режима (политического или экономического) к отдельным ситуациям, от больших исторических эпох к локальным кейсам, судьбам людей,отдельным произведениям и т.д. Оно позволяет анализировать анализировать как бы отдельную, более локальную ситуацию.

Второе, возможно, самое важное понятие, которые вошло в название нашего курса — это постколониализм (или постколониальность). С этим понятием есть некоторые трудности и разночтения. Иногда его путают с колониализмом, употребляют эти термины как синонимы, не замечая или игнорируя приставку «пост». Часто его используют как хронологический термин: то, что после колониализма — это постколониализм. Я хотел бы указать, что за хронологической приставкой «пост» стоит важный содержательный смысл. «Постколониализм» нам говорит о том, что колониализм формирует какие-то важные формы социальности, культуры, идентичности, практики, которые остаются с нами и после того, как колониализм исчезает. На первый взгляд, это похоже на «неоколониализм», но неоколониализм говорит о сохранении неравенства между странами и группами, а постколониализм говорит о том, что колониальность остаётся с нами без какого-то внешнего колонизатора, она уже присвоена нами самими.

Колониальность остаётся в наших собственных головах и наших институтах и продолжает определять нашу жизнь

И третье новое понятие — это деколонизация, которая скорее является политической и общественной, а не академической теорией. Деколонизация — это процесс освобождения уже не от внешнего колонизатора, а как раз процесс освобождения от тех самых изменений и последствий, который колониализм и неоколониализм принёс в нашу культуру, нашу повседневность, в наше сознание и в нашу жизнь. Я надеюсь, что мне удалось более-менее расшифровать эти понятия, как я их понимаю, и разграничить их функции этих понятий, сферы их применения.

В русскоязычном пространстве существует, конечно, большое число историков и публицистов, для которых весь словарь колониальных и постколониальных исследований является проблемным и даже неприемлемым. Здесь есть разные группы. Одни категорически отрицают сами термины «колониализм» и «постколониализм» обычно под предлогом того, что термины активно используются в качестве стигматизирующего ярлыка в современной политической или идеологической борьбе. То есть они видят в нём политический термин, а не академический. Другие отрицают, что нынешняя Россия является и СССР был колониальными империями, либо предпочитая вообще отрицать какие-либо неравенства, основанные на культурном или этническом признаке («В России нет таких неравенств,» — говорят они), либо говоря о тоталитаризме, который одинаково угнетал всех, независимо от культурной и этнической принадлежности. Вам известен аргумент, что голодомор был не только в Украине, ашаршылык был не только в Казахстане, а всё то же самое было и в России, и в других республиках Советского Союза, и в этом смысле вокруг проблематики голода и репрессий нельзя выстраивать каких-либо колониальных концепций. При этом эта вторая группа вполне может соглашаться с тем, что Российская империя была именно колониальной, «тюрьмой народов» и т.д., но всё изменилось в советское время. Наконец, есть третья группа историков и политиков, которые отрицают то, что Российскую империю можно назвать колониальной, настаивая на том, что история России, или «российской цивилизации», или «евразийской цивилизации» в принципе имеет особый характер, и её никак нельзя сравнивать с европейскими, например, западными странами. Я подозреваю, что полный или частичный отказ от колониальных и постколониальных теорий является сегодня идеей, которая симпатична официозной части учёных, близких к правящим политическим элитам. В странах, которые входили в состав Российской империи или СССР, отношение к тому, чтобы описывать свою историю строго колониальной и постколониальной, тоже не вполне однозначно и бывает очень осторожным. Иногда учёные и политики в этих странах боятся испортить отношения с Россией, педалируя тему колониализма. Иногда кто-то опасается споров и конфликтов по этому поводу внутри страны, конфликтов между разными общинами, условно говоря, русскоязычными и местными (как это видится в головах этих политологов или учёных, политиков). Наконец, кто-то не хочет представлять свою недавнюю историю в исключительно жертвенной логике. Постсоветская элита во многих независимых странах, когда-то республиках СССР, вышла из советской элиты, поэтому они не могут или не хотят рассматривать свою биографию, свою собственную генеалогию как колониальную.

Этот краткий экскурс в историю колониальных теорий и понятий в русскоязычном пространстве, который я решил предложить вам на вводной лекции, приводит к нескольким выводам или тезисам, которые, как мне кажется, нужно всегда держать в уме, когда мы говорим о колониализме и постколониализме.

Первый тезис. Термины «колониализм» и «постколониализм» не являются политически нейтральными. Они существуют одновременно как аналитические понятия и как понятия практики, то есть понятия, которые делят людей на идеологические и политические лагеря. Так или иначе эти понятия связаны с какими-то поощрениями и наказаниями, с государственными ожиданиями или ограничениями. Все эти понятия: колонизация, колониальное господство и сегодняшние понятия колониализма и постколониализма — все они включены в политические процессы и используются в политических идеологиях То есть, если мы используем эти термины в академическом поле, мы должны всё равно отдавать себе отчёт в том, как и для чего говорим и употребляем эти слова, какие политические ситуации в прошлом и настоящем мы тем самым вольно или невольно включаем в свой анализ и какие политические эффекты мы производим. Мы не можем отгородиться стеной и сказать, что вот здесь слова «колониализм» или «постколониализм» употребляются только в академическом смысле, а здесь — в политическом. Эти смыслы всё время перемешиваются и пересекаются, если не в головах исследователей, то в головах тех, кто эти исследования читает. Кажется, что, может быть, лучше отказаться от термина «колониализм», но мне это представляется невозможным, потому что тогда мы разрываем с большой академической традиции употребления этого термина. И к тому же пока мы не видим хорошей адекватной замены этого понятия, которое указывало бы на важные аспекты подчинения, эксплуатации, но в то же время не было таким стигматизирующим, как слово «‎колониализм». Путь здесь в том, чтобы в рамках колониальных и постколониальных исследований умножать и усложнять наш словарь, предупреждая тем самым возможность простого схематичного, прямолинейного использования академической теории в политике.

Второй тезис я начну с недавнего скандала. Американский политолог Брюс Гили (Bruce Gilley) опубликовал статью “The Case for Colonialism» («В пользу колониализма»). Она была вывешена онлайн как предпубликация на сайте британского журнала «Ежеквартальник Третьего мира» (Third World Quarterly) в 2017 году. В статье он предложил пересмотреть отношение к колониализму. Автор настаивал, что Запад, европейские империи принесли новое понимание универсальных прав человека, эффективное управление и институты, повышение жизненных стандартов в колонии. Гили пишет: если сравнивать бывшие колонии со странами, которые не испытали колониальное управление, то оказывается, что больше примеров эффективности и успешности развития можно найти как раз в тех странах, которые были колониями. Он указывает также на то, что колониальная власть была вполне легитимной в глазах значительной части бывшей колонии –вовсе не все были против этой колониальной власти. Освобождение от колониализма привело, по мнению Гили, к ухудшению положения, и многие страны сами требуют внешнего, то есть (нео)колониального, вмешательства. В конце он пишет: «Сейчас настало время, когда мы должны опять говорить в пользу колониализма» («It is time to make the case for colonialism again»).

Статья вызвала колоссальную критику и даже протесты, в результате чего была отозвана из журнала — статья так и не была опубликована. Однако можно спорить с прямолинейностью перечисленных аргументов Гили, но полемизировать противоположными, но столь же прямолинейными аргументами нет смысла, так как крайности только воспроизводят друг друга. Мы должны понимать и принимать неоднозначность и сложность тех явлений, которые стоят за понятиями «колониализм» и «постколониализм». Мы должны, я думаю, не нивелировать сложность, а работать с ней, видеть в ней суть самого явления. Мы должны видеть, с одной стороны, иерархии, конфликты и насилие, которые задаются колониальными режимами. Но мы должны видеть и те изменения, которые вносит колониализм в жизнь людей, создаёт новые инфраструктуры, новые типы горизонтальной и вертикальной мобильности, новые способы коллаборации и обменов, новые формы знания и так далее. Мы обязательно должны видеть позиции колонизаторов и колонизуемых, но мы должны видеть и более широкий ряд акторов, которых нельзя однозначно поместить в каждую из двух названных категорий — это посредники, переводчики, люди, которые перемещаются из одной позиции в другую. Условно говоря, выходцы из окраин и колоний Российской империи, перемещаясь в другие окраины и колонии, могли оказаться там в роли колонизаторов, будучи в своих регионах колонизируемыми.

Мы должны видеть, что внутри колонизаторов и колонизируемых тоже существуют свои привилегированные группы и свои угнетённые

Мы должны видеть, как колонии и метрополии, хотя и существуют с неравным статусом, тем не менее образуют общие глобальные сети и рынки, создающие новые виды производства и потребления. Мы должны видеть, как регионы и народы традиционализируются и маргинализируются по вине колониализма, и как в то же время они соучаствуют в создании современности.

Третий тезис. Российская империя и СССР представляют собой особый случай в истории колониализма и в осмыслении колониализма. Говорить о колониализме и постколониализме в этом случае — это значит говорить об этих особенностях, не игнорировать их и не делать из «колониализма» один ключ ко всем историческим замкам. Эти особенности связаны и с континентальным характером государства, и с тем, что Российская империя, СССР и их регионы сами были объектами внешней и внутренней колонизации, и с тем, что мы должны думать о различии Российской империи и Советского Союза, не смешивать их в одну кучу. В то же время поиск и анализ их особенностей не должен нас уводить в методологический изоляционизм, где русскоязычное пространство («российская» или «евразийская цивилизация», или «второй мир») становится вообще каким-то уникальным, вырванным из глобальной истории, примером или случаем, кейсом, для которого нужна своя отдельная теория.

И здесь я солидаризируюсь во многом с Тамар Коплатадзе, которая в статье «Теоретизируя российские постколониальные исследования», опубликованной в 2019 году в журнале Postcolonial studies, критикует в частности западные департаменты университетов за то, что они неохотно используют постколониальные концепции и вообще не очень много внимания уделяют окраинам и перифериям Российской империи и Советского Союза. Справедливости ради скажу, что в последние годы и использование постколониальных теорий, и интерес к окраинам и перифериям в западной академии растёт. Тамар Коплатадзе считает, что внимание к этим регионам, перифериям и окраинам русскоязычного пространства, позволит обогатить сами постколониальные исследования, увидеть большее разнообразие практик и событий (пост)колониализма и глобальной истории. В свою очередь постколониальная рамка позволит увидеть российский и советский опыт, опыт социализма, как более сложный и обратить особое внимание на бывшие его окраины, которые часто выпадают из научного внимания и не проблематизируются при анализе социализма.

Я уверен, что следует преодолевать наследие Холодной войны, в которой «второй мир» был исключён (или самоисключён) концептуально и институционально из мировой истории. Обязательно нужно сохранять глобальную, транснациональную и транслокальную, сравнительную перспективу, в которой мы должны видеть сходства и общие процессы, обмены и влияния стран друг на друга. И «колониализм» или «постколониализм» в данном случае являются одной из таких точек, где мы исследуем эти сходства и одновременно различия.

В заключение я скажу пару слов о структуре курса «(Пост)колониальные исследования». Курс будет состоять помимо моей сегодняшней вступительной лекции из четырёх блоков. Первый блок будет посвящен основным концептуальным традициям осмысления колониализма и постколониализма. Эти традиции включают в себя марксизм, Subalterns Studies (школы или направления изучения угнетенных), ориентализм Эдварда Саида и дискуссии вокруг ориентализма, и отдельно будет тема о новой имперской истории, направления в современной историографии, которое пытается заново переосмыслить отношения метрополии и колонии и создать новый язык говорения об этом.

Второй блок будет посвящён отдельным направлениям в современной гуманитарной мысли и связи в оптике колониализма и постколониализма. Это будет разговор о темпоральности, о времени, о том, как время формирует и социальное знание, и те понятия, те социальные явления, которые мы изучаем. Следующим в поле зрения будет гендер — важная часть современных общественных дебатов. Тема расы, тоже вполне актуальная в контексте современных дискуссий, в частности в США («Black Lives Matter») — мы рассмотрим, как раса концептуализируется в колониальной и постколониальной перспективе. И проблематика культуры, языка, понятие гибридности в колониальной и постколониальной рамке тоже будут рассмотрены в этом блоке.

Следующие два блока будут посвящены уже более конкретным регионам, народам и странам русскоязычного пространства. В третьем блоке речь будет идти о Российской империи и Советском Союзе как пространствах с особым пониманием того, что является колониализмом, колониями, метрополией, империей и так далее. И здесь мы отдельно выделяем блок, посвященный, собственно, России, отдельно будет блок, посвященный Советскому Союзу, и отдельно должна быть лекция, посвященная внутреннему колониализму — тоже очень важное понятие, которое было недавно привнесено в наши академические дискуссии. И четвертый блок будет посвящен некоторым отдельным регионам: Кавказ, Средняя Азия, Центральная Азия и Сибирь. Мы рассмотрим эти регионы опять же в оптике колониализма, тех дискуссий, которые ведутся в современной историографии, в современной российской и мировой академии. Мы рассмотрим то, как осмысляется история этих регионов, их жизнь с точки зрения колониальных и постколониальных теорий, не работающих или работающих с оговорками. Этот блок завершит наш курс. Как вы видите из перечисленной структуры, не всё то, что хотелось бы включить в курс, присутствует в нём: нет европейских империй и колоний, нет некоторых интересных регионов Российской империи и Советского Союза, нет Восточной Европы. Но, как говорил классик, нельзя объять необъятное — мы постарались сделать то, что смогли. Возвращаясь к началу своего выступления скажу, что мы надеемся, что в будущем курс удастся продолжить и сделать его более разнообразным, какие-то вещи усилить, какие-то вещи добавить.

Литература к вводной лекции курса «(Пост)колониальные исследования»:

Ashcroft, Bill, Gareth Griffiths, and Helen Tiffin (eds.). The Post-Colonial Studies Reader. Routledge, 1995

В ридер вошли ключевые тексты постколониальной теории и критики. В числе авторов Франц Фанон, Гаятри Спивак, Эдвард Саид, Хоми Баба и другие исследователи, внёсшие значимый вклад в постколониальную теорию. Сборник включает в себя разделы о национализме, гибридности, диаспоре и глобализации и освещает основные дискуссии в рамках дисциплины.

Prakash, Gyan. Introduction: After Colonialism // After Colonialism: Imperial Histories and Postcolonial Displacements. Gyan Prakash (ed.). Princeton University Press, 1995, pp. 3-18

Во введении в сборник Джян Пракаш, профессор истории Принстонского университета, обращает внимание на насыщенность колониальной истории дихотомическими парами: современное и архаичное, нация и племя, колонизатор и колонизируемый. Влияние колониальной политики, согласно Пракашу, распространяется не только на колонизируемый субъект, но и на идентификацию колонизатора. Мифы о цивилизационной миссии и историческом прогрессе находят выражение в своем отчужденном представлении: расовых стереотипах, использовании рабского труда, военном подавлении — там, где риторика свободы, равенства и братства находит свои пределы, невидимые в метрополии. Однако исследователь предлагает также обратить внимание на неоднозначность и сложность противопоставляемых в колониальной истории категорий.

Scott, David. Colonial Governmentality // Social Text. 1995, №43. pp. 191-220

В статье Дэвид Скотт, американский антрополог из Колумбийского университета, ставит вопрос о политической рациональности в колониальном господстве. Вслед за Фуко под политической рациональностью автор имеет в виду исторически сложившуюся конфигурацию власти и знания, формирующую проекты колониальной суверенности. Дэвид Скотт на примере истории Шри-Ланки показывает институциональные изменения, в результате которых формировалось нововременное колониальное государство. Автор полагает, что вскрытие связи между политической рациональностью Нового времени и практиками колониального господства даст возможность избавится от непреодоленного в колониальной теории европоцентризма.

Cooper, Frederick. Colonialism in question: theory, knowledge, history. University of California Press, 2005

Фредерик Купер — американский исследователь, специализирующийся на истории колонизации и деколонизации Африки. Однако география его исторических очерков включает и Южную Азию, и Европу. Отдельный раздел посвящен авторскому исследованию роли рабочего движения во Французской Западной Африке при антиколониальной борьбе. Фредерик Купер проблематизирует методологию изучения истории колониализма, подробно останавливаясь на концепциях модерности, глобализации и идентичности, а также посвящая отдельный раздел историографии изучения колониальных империй.

Loomba, Ania. Colonialism/Postcolonialism. Routledge, 2015

Третье издание книги, зарекомендовавшей себя как доходчивое введение в постколониальную теорию. Аниа Лумба, профессор Пенсильванского университета, отмечает во введении: книга написана с верой в то, что постколониальная теория не должна быть “удручающе сложной”. Аниа Лумба отдельно останавливается на темах (пост)колониальной идентичности, колониальных идеологий, на пересечении феминистской теории и концепций постколониальных исследований, разъясняет терминологические тонкости, попутно внося вклад в ключевые дебаты в постколониальной теории.