**

Если идти от Сенной до Гороховой через дворы (короткий путь, центр Петербурга), то можно встретить пустое здание из красного кирпича. Оно — провинция центра, фасад без интерьера, амбивалентное не-место, городская земля. В этом здании нет жизни и нет людей, но каждый раз оно будто подразумевает жителей или, точнее, подразумевает не-антропное осмысление их же отсутствия и радикальный эмпиризм природно-городского пространства, которое выстраивается на основе философии земли и номадичных территорий постгуманизма с заявлением важного тезиса: философия — это язык улиц.

Не-места философии, запутанности мысли и философия транзита

Постгуманизм звучит будто издалека, с каких-то окраин философии, несмотря на развивающуюся критику антропоцентризма [1]. Он — тихий суррогат тёмного и реалистического поворота и новоматериалистического пафоса отказа от человека и его центральности. Окраины философии, не-места философии, её пунктиры, по которым проходят идеи постантропоцентризма — это детерриторизированные нечеловеческие проспекты сингулярностей. Их можно сравнить с проспектами или улицами Ленина, существующими почти в каждом российском городе (маленький городок, а там — такая вот /забытая/ улица, и это как бы обязательное условие) и одновременно превращающимися в единую большую улицу-магистраль, которая невидимо проходит через всю страну.

Окраины, не-места философии выпадают из общего процесса истории философии или пытаются её отменить вместе с человеком, они маргинальны в своей транзитной динамической (интераакционной) оптике, направленной на анализ их поверхностей и плоскостей. Динамика здесь представляется повторяющимися интераакциями, посредством которых временность и пространственность производятся и многократно реконфигурируются в материализации феноменов и философских понятий, а также в переработке материально-дискурсивных границ (как пишет об этом Карен Барад [2]). Эти границы и феномены трансформируются за счёт восприятия феноменов как наименьших материальных единиц, а самой материи — как сгустка агентности («динамической артикуляции/конфигурации мира» [3]). В этом смысле динамическая оптика проста — благодаря ей осуществляется анализ изменений, разрывов и флуктуаций в самом поле философии, в её материально-дискурсивных пространствах, в её связях с Улицей и Землёй. Фиксация этих связей обычно проходит по контурам, лишённым внутренней территории (это контур сам по себе, граница, которая ничего не ограничивает и предел, который существует только в своей лиминальности [4]). Философия видится в силуэте, в тёмном агрегатном состоянии своей транзитности и постоянной передачи — передачи своего становления — от окраины к окраине, дающей право занимать метаматериальную позицию. Развёртывающаяся пространственность и временность, о которой писала Барад, или делёзовский Эон [5] в ситуации окраин философии — это практика сдвига тела самой теории, дискурсивных бинарных оппозиций и тех территорий, которые за ними стоят. Длительность окраины — бесконечное деление абстрактного момента самой окраины, её отдаление от самой себя (в ситуации отсутствия центра) и касание другой окраины (своего рода агентная дифракция, осуществляемая как материальная практика). Именно поэтому пространство окраин постоянно устанавливается, самоартикулируется, но не существует ни в одном из пространств, а пребывают во всех пространствах сразу и становится самой реальностью и материальностью. Вероятно, модель, которую предложили Делёз и Гваттари может стать хорошей иллюстрацией не-мест философии:

Делёз–Гваттари предлагают нам модель детерриторизации в образе кочевника. Речь в некотором смысле идёт об абсолютно гладком пространстве. Здесь и следует искать абсолютную детерриторизацию. Кочевники способны занимать некоторое пространство, не территоризуя его. Отсюда и описание кочевника как внешнего по отношению к процессу территоризации в том виде, в котором мы его знаем. У них другая модель взаимодействия с пространством: дело даже не в том, что они нетерриториальны, а в том, что они экстерриториальны; они даже не вовлечены в сам процесс территоризации. [6]

Да, не-места философии — абсолютно гладкие пространства и в то же время кочевники, лишённые всякой иерархии и пребывающие в прохождении друг через друга, в пропускании себя через себя, в некотором переливании. Отсюда и упомянутые уже дифракции, круги на водной поверхности, являющиеся аутопоэтическим пробросом и своим же транзитом.

Не-места философии приводят к философии транзита, также выводимой из обыкновенной постгуманистической пропозиции. Здесь нет ничего сложного. Философия транзита — друг геофилософии, речь о которой пойдёт ниже; именно она обеспечивает динамическую оптику, противостоящую оптике рефлексии и отражений. Философия транзита или просто Транзит направлен на «дифракции/паттерны различия и интераакции запутанных состояний природ-культур» [7], которые также происходят на поверхности и содержат в/на себе странные очаги (но не центры) пластичной реальности.

Таким образом, не-места, окраины философии и Транзит — прекрасная материально-дискурсивная даль и одновременно — состояние приближения (проще сказать, мерцающее становление), которое как аппарат или метод может стать хорошим оружием против антропных привычек в общем нарративе. Философия окраин, как настоящий кочевник совершает набеги, превращая различные центральности в интераактивные нечеловеческие провинции.

Не-антропология не-мест

Не-места существуют не только в философии. Изначально они берутся из антропологии гипермодерна, но затем расширяют поле своего действия.

Не-места, как писал Марк Оже, представляют мир, уготованный для одиночества индивидуальности, транзитного движения, временности и эфемерности [8]. Их эфемерность — это эфемерность и одновременно тотальность гостеприимства, приводящего к постоянному пребыванию в одной из ролей в нечеловеческом пространстве не-места: например, в роли пассажира или покупателя. Такое гостеприимство доводит до предела практику «субъектности», отменяя субъектные и объектные регистры, а сами не-места противопоставляет антропологическим местам, живущим в идентичности, в личных и культурных нарративах и мифологиях. Постоялец отеля, посетитель не-места — формальный «человек» и полноценный пустой актор, пропускающий через себя различные множества пространств-сингулярностей. Именно через него проходит та «улица Ленина», которую мы упоминали в начале. Житель провинциального города — это и есть провинциальный город. Он выражает тотальности своего мира, через него проходят доиндивидуальные сингулярности и самоартикуляции, как писал об этом Делёз:

В любом из миров индивидуальная монада выражает все сингулярности этого мира — бесконечность, — хотя бы и невнятно, хотя бы и полуобморочно; но каждая монада при этом сворачивает и «ясно» выражает только определённое число сингулярностей, а именно те сингулярности, в окрестности которых она конституируется и которые комбинируются с её телом. [9]

Вероятно, философ — это и есть житель провинциального города, пытающийся всё время выйти к центру философии, покинуть её не-места, прийти к «специальному языку-дискурсу». Но наша задача оставаться в не-местах как можно дольше и использовать их в своих целях, максимально расширяя материально-дискурсивные границы философии (до степени «уличного языка»).

Сам же гипермодерн в работах Марка Оже характеризируется избытком пространства, гиперболизацией общих потоков агентности. Однако он всё же продолжает зацикливаться на человеке. Именно поэтому не-место — это возможность ускорения, дальнейшего проброса к постгуманистическим пропозициям. Задача такова: прийти в не-место и побыть там, постоять, наблюдая за буйством агентности, при этом не только «человеческой», но и всеобщей. Нужно увидеть, как мир пребывает в (ре)конфигурации собственного конструирования, растворяясь в себе. Это можно назвать постгуманистической медитацией на восточный манер, попыткой отказа от самости. Моего Я как отдельного агента больше не может существовать, не-место меня растворило, приведя к формальной — жидкой — агентности — тому самому безличному способу выражения сингулярностей и коллективной интенцианальности [10]. Нам приходится признать, что наша изначальная агентность, которая держится «на месте», находится за рамками нашей агентности, но обладает гостеприимством и благодушно впускает нас к себе домой. Находясь «дома», мы придумываем антропоцентристские сказки и всяческие оппозиции, в том числе, чёткие границы природы и культуры, Земли-Улицы и себя. Однако гостеприимство не-мест иное, оно, наоборот, влияет на растворение «самости», которое, в свою очередь, воздействует на интераакции запутанных состояний тех самых природ-культур, потому что отменяет жёсткие разделения и даёт право говорить о радикальной эмпиричности не-мест (об этом речь пойдёт в следующей части). Очаги пластичной реальности — это очаги «реальности без нас», которая выстраивается-в-себе и вне самости. Феликс Гваттари называл это техноэкософской средой (Guattari 1995, 2000) — нашей естественной зоной обитания, которую можно описать в терминах множественных экологий машинного аутопоэзиса (или Транзита, — добавим мы). Транзит — это открытая дверь в не-место, в перемещение и мерцание, его гостеприимство безусловно. Философия транзита впускает в себя все формы нечеловеческой агентности, она выступает за саму реальность в её пластичности и трансформативности, устраняя любые пределы, в том числе и пределы конкретного Я. Об этом точно писала Рози Брайдотти:

Мы становимся постлюдьми, и это переопределяет наше чувство привязанности и связи с общим миром, с пространством — городским, социальным, психическим, экологическим, технологическим, планетарным и т.д. Эти перемены отражают многочисленные варианты экологии принадлежности, трансформируя то, что мы всё ещё можем назвать Я. По сути, Я — это подвижная и странствующая сборка в рамках общего жизненного пространства. Субъект никогда не господствует над пространством и не считает его собственностью, но лишь обживает его и номадически пересекает, всегда будучи частью <…> кластера. [11]

Однако теперь не только Я — странствующая сборка, но и вся реальность — это странствующая сборка, номадичная сеть таких же реальностей, очагами которых становятся уже не-места философии и множество агентностей, осуществляющие «свою» реальность за счёт транзита — передачи — её значимости (matter). Брайдотти говорит, что субъект (которого хорошо бы было заменить на агента) не господствует над пространством. Это можно расширить: пространство тоже не господствует над пространством, ни одна реальность не хуже другой реальности, потому что всё, таким образом, становится провинцией, глобальным и сетевым не-местом.

Геодицея и радикальный эмпиризм

Земля и Улица — это не наши технологии. Они наделены изначальной технологичностью, которая затем находит выражение в различных агентностях. В этом смысле философский дискурс — материален и природен (максимально расширен). Это — природа ради природы-философии, общего сдвига местности и территорий философии (её мест и не-мест), речь о которых шла в самом начале. Если Делёз и Гваттари писали о том, что Греция — это земля философии [12], то теперь можно сказать: вся земля — это земля философии, её территория находится вне территории, это жидкое состояние бродячих регионов. И с ней, и с ними можно вступать в контакт, точнее, этот контакт постоянно создаётся сам, Транзит всегда есть, передача и переход — единственное, что вообще существует. Философия оказывается ощутима, включена во всеобщую самоартикуляцию мира и его причинностей, это как бы материальный объект в ситуации отсутствия субъект-объектного разделения. Ярким примером здесь будет Шеллинг, который разрабатывал «химическую метафизику, электромагнитную онтологию, геологию морали» [13]. Проще говоря, земля философии — игра динамических и материально-дискурсивных сил. Те же Делёз и Гваттари писали:

Земля все время осуществляет на месте движение детерриториализации, тем самым преодолевая границы любой территории: она является и детерриториализующей и детерриториализуемой. Она сама по себе отождествляется с движением тех, кто массами покидает свою территорию, — лангуст, чередой движущихся по морскому дну, паломников и странствующих рыцарей, скачущих вдоль уходящей в бесконечность линии небес. Земля — это не стихия среди прочих стихий, она замыкает все стихии в единых объятиях, зато пользуется той или другой из них, чтобы детерриториализовать территорию. Движения детерриториализации неотделимы от территорий, открывающихся вовне, а процессы ретерриториализации неотделимы от земли, которая восстанавливает территории. [14]

Мы получаем радикальный эмпиризм, к которому уже давно вели размышления о не-местах и философии транзита. Однако радикальный эмпиризм не устраняет проблему нашего «наличия» на этой земле. Геодицея продолжается. Её можно определить следующим образом: геодицея — это оправдание того, что мы ещё здесь, на земле, того, что нам ещё кажется, что мы (кто?) находимся в одной точке и не распадаемся. Большая часть когнитивных единиц направляется на удержание видимого мира, на веру, что земля ещё есть «под ногами». Эта земля, кажется нам, не проходит сквозь нас, она либо внизу, либо наверху, её агентность и интераактивность нас будто не касается. Думается, что философия — только отдельная точка, но на самом деле она повсеместна. В описанной ситуации тотального не-места, философия — это язык улиц и сама улица, общая раскрытая магистраль (пока что мы имеем дело именно с ней). В будущем, когда завершится проект провинциального постгуманизма, философствовать будут уже земля и камни, песок, деревья, леса, реки и т.д. До подобного избытка ещё далеко. Сейчас — это только шанс проброса, следует подробнее развить философию транзита и философию земли, уходя от центра к номадичным очагам и провинциям.

Примечания

1. Braidotti R. The Posthuman. Cambridge: Polity Press, 2013. С. 44.

2. Barad K. Meeting the Universe Halfway: Quantum Physics and the En-tanglement of Matter and Meaning. Durham: Duke UP, 2007. C. 179.

3. Там же. С. 151.

4. При этом важно помнить, что это не «контур предмета».

5. «Эон — это прошлое-будущее в бесконечном делении абстрактного момента, которое непрестанно разлагается в обоих смыслах-направлениях сразу, всегда уклоняясь от настоящего». Делёз Ж. Логика смысла. М., 2015. С. 106.

6. Кальп Э. «Мы можем ненавидеть этот мир с любовью». Интервью с Эндрю Кальпом // Философско-литературный журнал «Логос». 2020. №5 (138). URL: https://cyberleninka.ru/article/n/my-mozhem-nenavidet-etot-mir-s-lyubovyu-intervyu-s-endryu-kalpom (дата обращения: 23.11.2020).

7. Barad K. Meeting the Universe Halfway: Quantum Physics and the En-tanglement of Matter and Meaning. Durham: Duke UP, 2007. C. 89. В будущем ещё пойдёт речь об этих природах-культурах.

8. Оже М. Не-места: Введение в антропологию гипермодерна. М., С. 85.

9. Делёз Ж. Логика смысла. М., 2015. С. 150.

10. Об этом см.: Chelstrom E. Social Phenomenology: Husserl, Intersubjectivity and Collective Intentionality. Rowman & Lit-tlefield, 2013.

11. Брайдотти Р. Критическая постгуманитаристика, или Относятся ли медиа-природы к природо-культурам так же, как zoe — к bios? Опыты нечеловеческого гостеприимства: Антология. Ред.: М. Крамар, К. Саркисов. М., 2018. С. 36.

12. Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? СПб., 1998. С. 112.

13. Грант И. Химия тьмы // Философско-литературный журнал «Логос». 2020. №5 (138). URL: https://cyberleninka.ru/article/n/himiya-tmy (дата обращения: 05.12.2020). Помимо этого, здесь можно вспомнить высказывание Джудит Батлер о том, что «материя — это своего рода цитатность» (Butler 1993, 15).

14. Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? СПб., 1998. С. 111.