или Перформативная теория собрания Джудит Батлер в контексте российских дворов и постгуманизма

Тёмная игра — состояние не-антропных игровых правил и траекторий, по которым действуют агенты, создавая собрания и сборки.

Дело в том, что чтение Джудит Батлер навеивает некоторые образы из детства — например, образы войны, бойни, милитаризированных увлечений. Это игра в «войнушку» с самыми простыми условиями — с возможностью вылета, исключения, перерыва. Если в тебя «попали» из ружья-палки, то ты должен остановиться, подождать, лечь на землю, притворившись раненым или убитым. Порядок этих действий не так важен, важна остановка, выход из «зоны появления» в игре. Важна и степень игры, количество участников, сила реальности действий (реально ли тебя ударят, действительно ли это будет бойня и драка или же просто несколько спонтанных и легких касаний).

В некоторых дворах это игра за территорию. При такой раскладке есть несколько жестких вариантов — например, выход из зоны появления всего двора в целом (а не только игры и её процесса). То есть если ты не на своей территории, то важно покинуть чужое пространство, уйти в свой двор. Если же ты проиграл на своей территории, то условия меняются: уйти нужно уже домой, в приватное место, лишенное уличных правил.

Уличная политика двора и уличная политика, описываемая Батлер, работает именно с пространством телесного появления, с реальным присутствием тел («собираются тела»). Батлер говорит, что революции случаются, потому что люди отказываются расходиться по домам [1]. «Мы будем играть на улице допоздна», «если я зайду за водой, меня уже не отпустят», «тебя искали родители». В этих фразах скрывается великолепная практика неповиновения, практика образования детских анклавов (которые являются будто входами во «взрослое», «настоящее», «политическое»). Дворовая игра в войнушку — акт публичного коллекционирования идентичностей, выбор одной из ролей в местах автономии анклавов: да, я могу быть генералом, а ты будешь юнгой, а ещё лучше — драконом или вертолётом. Здесь и рождается отказ уходить домой, перформативное участие тел в игре, которые борются с чем-то большим, чем сами участники игры (Большой Другой или кукловод, как мог бы сказать Бруно Латур [2]).

Есть циркуляция дворов и циркуляция игровых реквизитов — палок, железок, камней и т.д. Это инструменты и аппараты, которые являются полноценными участниками процесса игры. Милитаризированное дворовое мальчишество не может обойтись без восприятия двора как данности, как своего микрокосмоса, а своих орудий — как того, что собирает пространство, делает возможной саму игру. Это исключительная возможность создания собственного местоположения, овладение пространством, которое организовалось благодаря аппаратам.

Аппараты — это не-человеческие агенты, которые часто оказывают большее влияние, чем те участники игры, которые используют эти аппараты. Пространство двора организовано за счёт площадок, укрытий, переходов, кустов, скамеек, машин и подъездов. Появление во дворе нового агента (человеческого и не-человеческого тела) во многом перестраивает это пространство.

Действительно, теория Батлер часто не учитывает появление не-человеческих тел. На это обращала внимание, например, Карен Барад, критикуя Батлер за очередное подтверждение тезиса о человеческой исключительности (той исключительности, которая видит только человеческие собрания) и уход от анализа сборок [3].

Сборки — это совокупности аппаратов, игровых и не только игровых реквизитов, которые образуют не-антропные траектории действий и захватов. Захват как раз-таки одно из важнейших условий существования сборок — их суггестия напрямую устраняет «человеческое». Именно в этом смысле можно говорить о перформативной теории собрания (а теперь и о теории сборок) в контексте постгуманизма.

Палки, железки, скамейки и дети, девочки и мальчики, создают динамику игры, обусловленную общими взаимовлияниями. Так рождается социальная хореография — рисунок социального и политического танца, осуществляемый в той или иной локальности (во дворе или на улице). У игры всегда есть свой ритм — это ритм самого пространства, скорость его конструирования и пересобирания, это скорость, в перспективе равная скорости возможных социальных потрясений.

Уход от анализа не-человеческих акторов (или агентов) лишает возможности говорить о переходе сборок в дигитальное поле. Несмотря на то, что для Батлер «тело — не столько объект, сколько живой комплекс отношений, который не может быть отделен от инфраструктурных условий и среды его действий» [4], она почти не учитывает инфраструктурные условия цифрового постгуманистического пространства.

В некоторой степени российский двор оказался перенесен в пространство российского интернета. Игра в войнушку теперь осуществляется с помощью сетевых игр и социальных сетей. Собрание тел и сборки аппаратов теперь происходят в цифре. Дигитальное тело, участвующее в игре, это чистая идентичность, которая может быть лишена «реального» телесного подкрепления, это во многом бестелесный эффект, выражаясь в терминах Делёза. Наличие аватарки, картинки, иконки почти никогда не тождественно пользователю. Во «двор» выходит холодное тело, которое можно убить, переодеть, удалить или стереть.

Однако и здесь остаётся то самое страшное условие, которое было ещё в уличном дворе: это условие покинуть двор или уйти в приватное пространство своего жилища. Зона появления — это общая сеть, и отключение от неё равняется фактической смерти.

В то же время в «обычном» дворе было невозможно торжество аппаратной сборки. Аппараты были, их влияние было значительным, но автономность их всё-таки была ограничена. В дигитальном поле условия изменились. Всё большее распространение получает феномен интернета вещей (или аппаратов). Интернету вещей уже в действительности не нужны человеческие агенты, вещи сами взаимодействуют друг с другом и пересобирают пространство появления уже самостоятельно.

Появление человеческого «тела» (иконки) больше не играет значительной роли (как это было в случае уличного появления). Правила и траектории цифровой социальной хореографии (динамики действий пользователей и аппаратов) диктуются самими аппаратами. Это полноценная тёмная игра, лишенная человеческого участия, не имеющая каких-либо результатов, чистая артикуляция цифровых вещей и феноменов, организующих сборки (интернет вещей). Она приходит на смену артикуляции дворов и не-виртуальных реквизитов.

Если для Батлер революции случаются, потому что тела остаются на улице и организуют телесные альянсы, то новые условия тёмной игры говорят иное — революция может случиться, если на улицу выходить никто не будет. Или, точнее, будет возможность выхода в гибридном состоянии: например, выход на улицу с постоянной фиксацией происходящего на камеру смартфона (теперь вместо палок и железок в руках у девочек и мальчиков умные машины, которые делают игру в войнушку слишком похожей на реальную бойню, на войну фиксаций — у кого же будет больше доказательств события?).

Вместе с этим даже гибридные условия выхода на улицу не уменьшают превосходящей роли не-человеческих агентов. Аппараты всегда впереди. Без отключения их из общей сети они продолжают создавать своё пространство, наполовину цифровое — наполовину не-цифровое, и в этом пространстве приходится существовать даже выйдя из тёмной игры.

Таким образом, тёмная игра — это и есть наш двор, наш интернет и одновременно наш выход из двора и отключение от сети. Тёмная игра представляется новой тотальностью социального, которая в контексте российских дворов и постгуманизма становится более родной, понятной и очевидной. Тёмная игра монополизирует условия реальности, однако вместе с этим условий становится всё больше и их описание — одна из главных задач в размышлениях о постгуманизме.

Примечания:

1. Батлер Д. Заметки к перформативной теории собрания. М., 2018. С. 98.

2. Идея марионеток и кукловода очень важна для тёмной игры (в которой участвуют акторы). По Латуру, акторы — трансляторы неопределимой силы, её выразители, марионетки, которые действуют в руках кукловода («можно только участвовать в действии, разделять его с другими акторами», — как пишет Латур). Кукловод управляет марионетками, оказывает на них влияние. Однако вместе с этим и марионетки влияют на кукловода, это бесконечный процесс взаимовлияний, где участники (акторы) социально обуславливают и конструируют друг друга. Может быть такое, что марионетка способна делать то, что кукловод не смог бы сделать даже потенциально — в этом смысле «наши творения превосходят нас». Об этом см.: Латур Б. Интеробъективность. Социологическое обозрение Том 6. №2. 2007. С. 91.

3. Barad K. Meeting the Universe Halfway: Quantum Physics and the Entanglement of Matter and Meaning. Durham: Duke UP, 2007. C. 145.

4. Батлер Д. Заметки к перформативной теории собрания. М., 2018. С. 68.