Эта книга выходит в рамках грандиозного проекта, затеянного петербургской «Пальмирой» — издания собрания сочинений известного поэта и прозаика Николая Кононова, который в данном случае выступает еще и критиком искусства. Уже вышли его культовые романы «Похороны кузнечика» и «Нежный театр», позднейшие «Фланер», «Парад» и «Гимны», а также поэтический «Свод» — избранное из сборников 1981-2019 годов. Готовятся к печати три книги новелл («Саратов», «Бестиарий», «Дефицит») и еще один сборник эссе об искусстве — «Степень трепета».

В самом же начале этой книги, а именно — «Критики цвета» Николая Кононова — автор проговаривает истины, важные не только для него, осознавшего их в своем южнорусском прошлом, но, пожалуй, для всей истории искусства, философии восприятия, законов мироздания, наконец. По сути, это извечный спор между «культурой» и «цивилизацией», а также «почвенничеством» и «модернизмом». «Оказывается, что в перспективе нет меры, — уточняет автор. — Дали не приближены и не удалены, так как их со всей очевидностью нельзя достичь». Более того, добавим, в некоторых случаях ими можно даже пренебречь. Словно описаниями природы в детективной истории. Недаром, напоминает автор, Лидия Гинзбург считала, что с природой совершенно нечего делать. С волжской же природой, как узнаем мы тут же, нечего делать вдвойне.

Таким образом, вооруженный подобными знаниями, а если серьезно — наделенный особым видением, «широкоформатной» перспективой и неразмытым фокусом внимания, автор анализирует старое и новое изобразительное искусство, решая при этом нетривиальные вопросы. В принципе, они выставляют горизонт «биографических» (авторских) ожиданий уже в самом начале. Если жизнь, кроме «буколической»? Каким образом последующий хаос зримого мира становится неотъемлемым условием существования? Какие силы «проталкивают» в наш мир высокие манипуляций художника? Как объяснить, что вместо «волжских» красот мы, негодуя и смущаясь, начинаем любить не только «инсталляции» с «инвайронментами», но и их вычурные интерпретации. И, наконец, как впечатление, «схваченное» искусством, меняет «природу» на «цивилизацию» и становится формой человеческого духа?

При этом книга эссе об искусстве Кононова — не консервативна, а как раз наоборот: новаторски изобретательна, необычна, чем-то похожа на то, как «вживляли» в жизнь литературу русские формалисты, подбираясь к «нерусскому», а на самом деле, «европейскому» взгляду на жизнь. Так же как они, автор «Критики цвета» не присваивает знания, а изобретает свою «веселую науку» интерпретации — искренней, непредвзятой, душевной. «Главная проблема в созерцании моих родных территорий состоит в том, — вернемся мы к «родословной» жанра, — что они не могут быть подвергнуты рассечению на планы, ибо связность их куда сильнее метафорической растленности. Они будто всегда доступны взору — сразу, целиком, и еще с изнанки, и еще с той стороны. Будто когда стекаешь по руслу глубокого оврага или сползаешь по опасному склону, то еще обязательно (если не течешь) летишь вверху, над самим собою. Это не апория, не парадокс, а может быть, пролегомен, ибо всегда есть чувство, что будет что-то еще, еще и еще…»

Таким же образом структурирована сама книга Кононова, который иногда дает «сомневающиеся» названия ее разделам, словно выверяя личную правоту относительно «официальной» линейки жанров. Например «Мнимости», где речь, в частности о том, что «жесткость и жестокость объектов культуры, которые мы подвергаем созерцанию, очевидны хотя бы потому, что далеко не все нами видимое становится нашим, далеко не всем мы можем обладать даже в самом незначительном мифологическом, фантазийном смысле». То есть, если «культурой» («природой», «речью») мы обладаем по определению и с детства — каждый, конечно же, своей — то «цивилизацию» нам предстоит еще присвоить. И пускай «помогают» автору в этом именитые мастера и скромные философы, поэты и художники, с которыми он дискутирует, то и дело спотыкаясь об руины «личного», уже петербургского мира и поминая неславные дела Бланка-Ленина в советской вселенной — загадку русской природы (и даже «души») разгадывает он сам. «Русская культура, обремененная категорией «духовность», никогда не показывала нам координат залежей этого таинственного дела, прозываемого душой, с которой всё — радость и благодать, веселье и отрада», — отмечает Кононов очередные вехи на пути, на котором рядом с ним Джорджоне и Сезанн, Пушкин и Блок, Фрейд и Беньямин. А также современные мастера, о которых он пишет в своих блестящих эссе — Илья Кабаков и Александр Сокуров, Илья Глазунов и Вадим Овчинников, Вера Матюх и Алексей Семичев.

И подобный «личный» подход неудивителен, ведь, возвращаясь к «биографизму» любой истории, автор напоминает, что природа не страдает без нас. Ей нужен не аналитик, а лишь «тотальный чтитель». Тогда как «цивилизация» — страдает: без внимательного интерпретатора, критика, гида, коим и выступает автор этой необычной книги.