Макс Ломак. Отрывок из книги «Моя Пальба». Выпуск 7.
Автобиографическая повесть с элементами вымысла, поэзии и философичных парадоксов.
Внимание! Вероятность присутствия нецензурной лексики, а так же грамматических, пунктуационных и стилистических ошибок — 1 к 2.
Капитель №4
Выстрел
В центре Дублина часто встречаются бездомные. Они спят в своих спальниках или туристических палатках у входов в большие супермаркеты или дорогие магазины, когда закрыты, встречались временные ночлежки даже на входе в муниципальные органы управления, музеи , не говоря уже о парках, скверах и набережных. Вот она где толерантность и уважение, в чём оное проявляется. В основном это европейской внешности люди, мужчины за тридцать, бывают и дамы. Но реже. Нельзя сказать, что они выглядят как пропоицы или наркоманы. Публика относительно чисто одета, на них неплохие вещи, предпочтительно спортивного кроя, пуховики — дутики, какие-то кроссовки. В московском клубе человека в таком внешнем виде приняли бы за стилягу, по-современному, хипстера.
Бродяжничество, как и иное проявление человеческого в натуральной природе Космоса, в эфире космических тел и порядке их функционирования, имеет свою обязательную культуру и неотъемлемые традиции. Фундаментально, бродяжничество не подразумевает под собой дно человеческой морали, как низшую ступень развития homo в иерархии социальных ступеней, из всего возможного спектра актуальных. Бродяжничество — это палитра сложившихся обстоятельств вокруг, не всегда на прямую коррелирующая с деяниями самой личности. В тот же момент, бродяжничество судьбоносно, сценарно прогнозируемо, некритично и поддатливо. Оно возможно и как проявление аскезы, генератор мудрости и отрешённости от публичного, нормального, а норма чаще отрицательна и непродуктивна, вопреки выгодному определённым кругам утверждению, что норма — есть нормально, то есть правильно. Бродяжничество — это сверх сложная форма стиля жизни, не только потому что не даёт никаких гарантий на день грядущий, материально дискомфортная, но и, в добавок, обильно унавоженная, завистливыми до свободы и укоризненно позиционируемыми взглядами окружающих. Бродяга, понимая и принимая своё положение, без малого свят, в рамках социально-общественной концепции, вне религиозной догматики, хотя бывает и не без этого. Флагман независим и чист, так как функционален здесь и сейчас, скиталец максимально активен, так как заточен на выживание, даже в случае кажущейся, подчёркиваю, инертности и пассивности. Знамя его самурайской катаной разрубает свинцовый небосовод, вскрывая голубое чрево вся.
Бродяжничество, априори, старт, зафиксированный момент, так как иной порядок, если «не начать, не приступить, не сработать» — есть погибель; такая расстановка сил на данной стратегической карте биографии личности исключает цугцванг, как феномен. Не единственный, но козырь, который нечем перекрыть; козырь, которого будет достаточно чтобы понять, о чём я пытаюсь донести, всего четыре слова: Сиддхартха Гаутама Будда Шакьямуни. На момент того бродяжничества, никаким просветлением и не пахло, сейчас же ментальные достижения этого скитальца являются торжеством не только духа, но и мысли, за всю известную мне историю рода человеческого. Но не самыми…
Не прибегая к филологическим источникам, предполагаю этимологию слова, фантазирую её так. Бродяжничество — бродяга — бродить — брод. Вы готовы перейти бездонную, бурную реку ежесекундных происшествий с одного берега на другой? Полностью поменять берег здесь на берег там, радикально и сразу? Я рассматриваю происходящее вне времени, этой системы координат не существует. Думаю, мы не готовы, поток унесёт любого, не давая ни малейшего шанса, в конкретном векторном направлении и с неизвестными последствиями. Суть в том что основная масса людей уже находится в этом потоке, не осознавая этого, с самого первого своего вдоха, публике большинства не доступны мощности здраво оценивать своё положение наблюдая «из-на», быть сторонним наблюдателем единственно реального, то есть субъективного. Поток выкинет на берег, ясное дело, каждого, а вот на тот или на этот остаётся только гадать, синоним надеяться, планировать, верить. Опять же, не умея оценивать стронне, разницы-то толком и нет, какой это будет берег: правый или левый, против течения или по, и существует ли этот берег вообще.
А если пересечь реку вброд? Бродяжничество это решение, но со своим вектором Шварцшильда. Пересекая этот радиус, возможности покинуть брод уже не будет. Предполагаю, имя его фатальное разачарование. Радиус, граница очерченная закрытой линией, и всё что внутри неё выглядит как состояние безучастного наблюдения за потоком реки событий. И именно осознанная культура бродяжничества, понимание её сути, позволяет оставаться стоять на ногах и не быть снесённым подобно миллиардам бесконечно проносящихся мимо в обломках громыхающего потока ступеней пирамиды Маслоу. Что бы не взять, понимание сути — это протянутая рука Доброжелателя, готовая в любой момент по-отечески крепким и уверенным рывком вытащить из пучины тотальной иллюзии.
Мостик
Иду по улице Маунт Стрит Лаур, за спиной остался сквер Оскара Уайльда и дом, где он жил, или не его дом. Потом проверю, когда пойду обратно. Понятное дело — забуду, необратимо, если не сказать посмертно, расслаблен и продолжаю постоянно усугублять, потягивая красное из бутылки, что во внутреннем кармане, поближе к сердцу. Красным называю вино. За-то, если вдруг мотор запламенеет, быстро смогу потушить освещающий всё вокруг на несколько десятков световых лет, факел, мою рубиновую душу, пламенеющий мотор. Предо мной небольшой канал, ну прям совсем небольшой, который где-то там за домами предположительно впадает в реку Лиффи, на ней и стоит Дублин. Было бы мне лет двадцать два, двадцать три — двадцать пять, и мы бы рядом с ребятами отдыхали на лавочке, шумно проводили бы вечер, как это было на площади Никитских ворот в своё время. Точно попробовал бы этот канал перепрыгнуть. Не взирая на возможное фиаско не долететь до противоположного берега. Небольшая водная артерия, с виду по пояс глубиной, с громким именем Гранд Канал. Вода чистая, на дне лежат палочки, листики, песочек-земелька и банки от пива, не много, но есть. Смотрится гармонично, не раздражает, заигрывающе блестит, на что отвечаю томным прищуром. При условии, что наблюдаемое зависит от наблюдателя. В этой небольшой речушке плавают чайки. На лавочках сидят люди, с одной и с другой стороны Гранд Канала. Сложно назвать набережной, но на берегах, по обе стороны этого мероприятия сидят люди. Кто курит, кто газету читает, кто сандвич ест. Перейду его сейчас по едва раскрытым створкам деревянного механического шлюза и слевой стороны будет классный паб, исходя из тех обстоятельств, что он находится в здании шикарной архитектуры на углу Перси Плейс и Нарсамберлэнд Роуд. На глаз не профессионала, супераутентика и крайне искусно исполнено. Пока не понимаю: новодел это или нет? Именно такими вопросами и отличается профан. Действительно, круто завёрнуто: красный кирпич, остроконечная двусводчатая крыша, на фасаде высокие узкие окна, примерно два — три метра высотой, с колким арочным сводом, а по низу идёт обрамление, опять же из красного кирпича, что выступает за плоскость лица фасада, за основную плоскость рельефа здания. «Скулхаус» носит имя, как гласит табличка. Очень легко понять — школьный дом. Идея пересечь жидкость по кромке шлюза, в силу здравомыслия была отставлена. Решено воспользоваться более традиционным способом, миссионерским.
На мостике через канал остановился. Он каменный, очень маленький и скромный, как принц. И, как надо, каменный, не мостовая на Мясницкой улице. А внизу бежит речушка, теперь оцениваю здраво, сверху, я её не перепрыгну. И поломаюсь, и промокну.
Размер речушки поперёк пять-семь метров, точно не перелечу самостоятельно, метла нужна или ковёр. Смотрю в отражение в реке, пеплом ложатся сумерки. Чёрт, это так красиво, вода очень чистая, а вино очень красное. Видно, люди думают об экологии, важно и показательно. Не то что экология в России, родная сестра обж, физ-ры и изо. Над изо в школе, кстати, все смеялись, прогуливали, мной же взялось за флагман. Сделал ставку ва-банк и трахнул всех, себя в первую очередь. Как вы там, экономисты-филологи, пьёте украдкой совиньон на на горбу маленького принца, далёкого века родом, и веселитесь от одиночества? Нет? Не завидую.
Экология — это чистоплотность, только во внешнюю сторону. Считаю, этому вопросу нужно уделять максимальное внимание, но, к сожалению, один в поле не воин. Раздельный сбор мусора, бумага к бумаге, лист к листу, как литература, раздельный сбор мыслей, по главам. Продукты питания — это другая сторона жизнедеятельности человека, не все же время гадить. Хлеб насущный — это деликатес, это мозг.
Возник вопрос, о мой спаситель. Пойти в кабак, что справа, и сесть на веранде, погода отличная: сухо, плюс семь , хорошо что не ветрено, иначе вилы. Или пойти дальше, куда планировал ? Пойду дальше, но чуть позже, постою ещё, поберегу энергию и время. Хотя, для того, кто стоит, время течёт быстрее, чем для того, кто двигается. Ох, мой милый Альберт, ты не физик, ты метафизик. Мало кому дано начать работу и завершить её. Наша жизнь простая и чистая. Мы не знаем честолюбия и гордимся только одним: тем, что пожинаем плоды своих трудов. E=mc2. Аминь!
II
Хватит жрать иллюзию и жиреть на её мифических калориях. Начнём независимо анализировать и давать оценку окружающему себя Космосу. Вне рамки, сформулированной гранями: стереотип, выгода, эгоцентризм, рефлекс. Пришло время подниматься в гору, а не катиться используя лишь педаль тормоза. Выжать педаль сцепления, посредствам переоценки общего через частное, включить передачу катарсиса и наступить на педаль газа, созидая и защищая созданное. У пусть вылетающий
Мы рождены, чтоб честно говорить, а не лесть. Стараться не казаться умнее, чем ты есть. Совокупляя праведность и доблесть, не сбрасывай от страха до ленты в метре скорость. Мы рождены, чтобы как в книгах было: кого возвысило, кого дерьмом топило. Мы рождены, чтоб в такт, но из затакта, вступать в каком угодно месте акта:
Земля-то рядом с Осирисом?
Следует, Ярило Земли около.
Раскиньте мне свои объятия, воробушки,
Как раскинуты крылья сокола.
А я покажу, где вороньи гнёзда,
Как точно расставленные многоточия,
На фоне цементной прозы
Под небом мироточащим.
Скрипичное соло и кони в грязи —
Два разных вида спорта.
Желание победы и тяга единственным быть-
Желания разного сорта.
a) Айне остерайхе Гешихте. Нарциссизм.
(вырвано из общего контекста употребляемой тобой повести)
Это короткая и крайне устрашающая история и не только потому, что в названии я использовал немецкие транскрипцискрипционные словечки, <они суммарно переводятся как: одна австрийская история>, но более по причине, что будь этот случай реален, не писать мне этих строк в здравом рассудке и без клинической психопатологии.
И было как-то один счастливый мальчик, по воле судеб, оказался в не менее прекрасном месте, чем он сам <как и все дети>, ранним августовским утром на берегу реки Дунай.
Величественный Восход поднимал на своих плечах утренние сумерки, уперевшись пятой абсолюта в Восток, и заваливая выцветшую черную синеву ночи за Запад. Он подготавливал место своему старшему брату, приехавшему погостить на короткий период, — Новому Дню. От столь сложной и кропотливой работы, тело его, Восхода, уподобляясь человеческому или наоборот, источало запах сконцентрировано работающего монаха, почему именно монаха — просто: организм, не употребляющего в пищу живых организмов, источает ароматы более благородные, без трупной кислинки, нежели первые. Запах Восхода был влажный, тихий, полупрозрачный, с лёгкими нотками полыни и надежды; запах, мерцающий на соловьиных язычках трав цветовыми спектрами росы и заполнявший всё окружающее оркестром из ветров, лучей и туч, из чириканья и жужжания, из посекундных складок широкого рукава реки. И вся эта оркестровая яма была коронованна деликатным струнным соло — ароматом любви Бога к своему детищу.
Юный герой повествования сидел поджав ноги под себя на крутом бережку, в двух метрах от набухшего водой песочного берега и в метре над ребристой, кривозеркалистой поверхностью Дуная. Вот-вот подсыхающая булка хлеба ещё оставалась нежной внутри. Отламывая корочку размером со среднюю монету, с прилипшей к ней воздушной, цвета кости, пшеничной мякотью, человек поочерёдно, как пазы шестерёнки, клал кусок себе в рот, а другой бросал навесом в воду. Мир походил на скорые этюды импрессиониста, без доминирующих контрастов и колких форм.
Рыбы любят хлеб,- подумал он,- поэтому хитрые рыбаки используют его для ловли. И я люблю хлеб, и рыбы, значит, мы похожи. Мы едим одинаковую еду. Но под водой я бы не смог жить, там нечем дышать, получается, что мы и непохожи в тот же момент. Как же они там живут без воздуха?
И его так сильно закружило в водовороте сравнений себя с рыбами, что и булочная шестерёнка растворилась, и время вместе с ней. Мальчик продолжал сидеть не меняя позиции и всё размышлял.
Щекастые облака, застывшие над головой, отражались в реке. Их движение было незаметно глазу. Как только взор переставал их контролировать и переводил внимание на
«Мой маленький король, рано или поздно, каждый из нас окажется в земле полностью занесённый песчинками»,- я вмешался беззвучно в его диалог с самим собой.
«Но от куда ты знаешь?»- также мысленно ответил мне юнец.
«Я невольно услышал, то о чём ты говорил,- с виноватой интонацией ответил я: а знаю это потому, что размышлял когда-то так же как и ты, было это давно и уже успел прийти к более ужасающим заключениям, чем «рыбы похожи на меня» и что «небо есть река». Выводы эти тебе только предстоит сделать, это, в принципе, и называется жизнь — набор ужасающих умозаключений. Твоё сердце, наивный и добрый юнец, должно будет набраться храбрости и в меру охладеть, тогда твой мозг примет и поймёт.»
А когда юный философ оглянулся по сторонам, чтобы увидеть меня, своего собеседника, то никого поблизости не нашёл. Я уже скрылся в мягких волнах пшеницы на своём скрипучем велосипеде. Больше мы друг друга не видели, но оно и к лучшему для нас обоих.
Золотые волны колосьев как и тысячи лет назад продолжали играть на ветру белыми, вытянутыми бликами за спиной мальчика. А перед его лицом, как тысячу лет назад, отражал в своих объятиях могучую реку величественный Дунай.
Цветок — заложник обстоятельств.
В горшке заламывает локоть корня
Себе же за спину.
Но слёз его мы не увидим никогда.
А в поле бисером цветы
Под тучами размётаны,
Как перед свиньями,
На все тональности и краски.
Казалось бы свобода.
Но утро каждое мы
Слышать можем рыд взахлёб.
Страдают вольные. Слеза — роса.
Так все мы есть цветов
Подобие прямое.
И так же разница лишь:
Запах, цвет, бутона взорванного форма.
Всем суть ясна?
Она одна: все будут сорваны
И брошены на плиты
Времени гранита.
Все до единого.
Продолжение следует…
авт. Макс Ломак
2018 год / Москва
