Проклятие — является словесной злонамеренностью по отношению к другому человеку. Содержит в себе ругательства, осуждение, разрыв отношений и отторжение. Представляется вербальным заклинанием, имеющий целью словом нанести вред обидчику, наслав на него злой «рок».

Разного рода клятвы, проклятия, мстительные духи и боги повсеместно встречаются в культурах со всех концов мира. Интересным представляется структура обращения и качество самой речи. Помимо проклятий, которые можно встретить ежедневно и в речи субъекта современности, где они стали лишь неким холостым зарядом аффекта, адресованным Другому, есть общества, где проклятия ещё сохраняют свою магическую силу.

В каждом событии проклятия существует тот, кто проклинает, и тот, кто оказывается проклят, и тем не менее этого недостаточно. Помимо двух есть ещё третий, тот, кто должен удостоверить совершившийся ритуал, тот к кому на самом деле и адресовано прошение. Исследования, проведенные в русских деревнях, в частности в северно-русских, указывают на фигуру «Хозяина», некого персонального духа места, будь то леса или какого-то отдельного дома, однако, как оно и было замечено ранее, в действительности Хозяин присутствует вообще везде. Хозяин, обитающий в доме зовётся Домовым, и его функцией является наблюдение за происходящим, поддержание закона общины. Ему необходимо выказывать уважение в виде, к примеру, ритуала поклона обращённого в четыре угла дома или прошение разрешения на доступ к бане и на безопасное пользование ею. Что примечательно, эти клятвы-действия, выражающие уважение существующему закону, зачастую сопрягаются с проговариванием определённых речевых заклинаний. При походе в баню, например, используется следующее прошение-заклинание:

«Батюшко-хозяюшко

Матушка-хозяюшка

Дайти баньки стопить»

В качестве Хозяев зачастую выступают умершие родственники клана, считается, что «свои» мёртвые способны помогать и с того света. Нарушение закона, выражающееся в каком-либо неуважении к Хозяину, ведёт к проклятию со стороны этих духов, причем как со стороны Хозяев обитающих в конкретных местах, так и тех, что привязаны к конкретным семьям или людям. Проклятия могут выражаться в болезненности детей (наиболее частое явление), в измене мужа или жены, потере вещей в доме, плохом росте посевов и так далее.

Проклятие и клятва неизбежно выступают в качестве неразрывной пары, завязанной на отношении к закону. Клятва выступает в качестве подтверждения верности закону, благодаря чему субъект приобретает дополнительные силы, проклятие же являет себя в случае нарушения отношений с законом, влечет за собой санкции. Магия, как некая сила, связанная с законом, проявляет себя активней там, где наличествует власть случая, там, где что-то не поддаётся контролю. Можно сказать, что магия наиболее ярко являет себя там, где есть отчаяние от бессилия, порождаемое будь то природной стихией, случаем в азартной игре или где-нибудь ещё, где имплицитно проходит граница между жизнью и смертью. Бессилие тем самым провоцирует обращение к тому, кто должен дать сил преодолеть существующую угрозу. Этот Другой, будь то Зевс к которому зачастую применялся эпитет «Хранитель клятв» или в последующее время появившийся монотеистический Бог под, и во имя которого, то есть с его санкции, через его признание, осуществлялись и осуществляются разного рода ритуалы, является также и тем к кому обращаются для того чтобы либо разорвать Его отношения с субъектом, который представляется нарушителем клятв, чтобы тем самым лишить Его благословения, либо для того чтобы Он проклял (то есть убивал медленно) или лишил жизни этого нарушителя.

Если мы говорим про первый случай, то наиболее известный пример, это отлучение Б. Спинозы от еврейской общины: «были зажжены черные свечи, кантор прочел слова проклятия, «один из служителей аккомпанировал ему звуками рога. Затем свечи были опрокинуты, и тающий воск капля по капле стекал в огромный сосуд, наполненный красной жидкостью; наконец их совсем потушили, погрузив в эту жидкость, и среди наступившей тьмы собрание громким молитвенным воплем выразило свое отвращение к отверженному»». Представляется важным также добавить, что для усиления эффекта подобные ритуалы проводят в наиболее магически заряженных местах — церквях, синагогах и т.д. Если же мы говорим про второй случай, то тут можно вспомнить Древний Рим, где проклятия зачастую осуществлялись в виде свинцовых табличек, на которых писалось имя человека с целью лишить его жизни.

Впрочем, проклятие совсем необязательно должно выступать в такой радикальной форме. Наиболее частые проклятия, это те самые проклятия, которые произносятся в повседневном быту. Например, наиболее распространенными проклятиями в северно-русских сообществах являются проклятия адресованные детям, после чего те, к примеру, перестают расти или заболевают. Чаще всего эти проклятия производят матери или бабушки, под видом похвалы, впрочем, нередко проявляются и настоящие проклятия. Что интересно, чем женщина старше, тем сильнее её магический потенциал, однако наиболее мощным зарядом обладают матери, которые производят проклятие по отношению к своим собственным детям. Иногда, эти проклятия, сглазы происходят «случайно», «ненароком», однако, как и было отмечено выше, наиболее встречающийся вариант — это сглаз собственного ребенка, осуществляющийся вследствие похвалы в его или её адрес, поэтому хвалить ребёнка родителям не рекомендуется. В данном случае можно наблюдать амбивалентное отношение родителей, к своим детям, отношение, приписывающее агрессивный акт внешним инстанциям — другим членам общины, тёмным силам, либо «случаю», который впрочем, неразрывно связан с последними. Каждый член подобной общины рассматривается, как потенциально малый маг-вредитель, который может наложить зловредное проклятие. В виду этого, появляется необходимость в дополнительной безопасности. Этим щитом против чужих проклятий выступают апотропеи, что по своей структуре ничем не отличаются от проклятий.

Здесь начинает прослеживаться определённый ритм, повторение в отношении проклятий, клятв, апотропей, впрочем, ритмичность видится не только в переброске магических сил, но и в самой структуре речи в момент произнесения заклинаний. Эту ритмичность исследовала литературовед Е.В. Хворостьянова, что привело её к важным выводам в организации речи в момент произнесения заговоров. Согласно Е.В. Хворостьяновой, заговор есть одновременно предмет и акция, что функционирует в качестве иероглифа, содержащую «ритмическую универсалию». Эту универсалию можно охарактеризовать как ритмическое остинато словесного и музыкального рядов, устойчивую ритмическую модель, которая произносится вербально, акционально и зачастую музыкально.

Всё это согласуется с уже известными данными о повторении, осуществляющимися в ресентименте, также отсылая к исследованию Фрейда невроза навязчивости в контексте религиозных ритуалов. Как и в симптомах навязчивых действий эти ритуалы заговоров, проклятий и апотропий, требуют определенных условий повторения для их функционирования, нуждаются в определённых жестах выраженных в теле, и наконец, как и в неврозе навязчивости эти ритуалы приобретают свою значимость только через признание со стороны Другого.

Отдельного упоминания требует вопрос пола субъекта производящего проклятие. Наиболее часто к проклятиям обращается субъект женского пола, («проклятие — типичное женское оружие»), вероятнее всего в виду того, что по той или иной причине ситуации бессилия встречаются ей чаще. Культура полна отсылок к страдающим и мстящим за своё страдание женщинам. Можно обратиться к Древней Греции и вспомнить трагедию Электры, которая оплакивая, гибель своего отца на его же могиле взывает богов к справедливости, к тому, чтобы вернулся её брат Орест, чтобы тот отомстил убийцам за их злодеяния. Другим примером может послужить ситуация с сыном Одиссея, который хотел прогнать свою мать из дома, но побоялся этого сделать не только в виду санкций, которые могут последовать со стороны его ближайшего окружения, но и потому что мать могла в таком случае наслать на него проклятия. Эти проклятия будут осуществлять особые существа — эриннии, богини ненависти и мщения («И грозно отплатит, мне божество, если вызовет, мать моя страшных эринний Дом покидая»), которые также преследовали и Ореста после его убийства собственной матери.

Интересно также, то, что проклятие, весьма тесно связано с удовольствием. Это удовольствие, как и в ресентименте, вызвано триумфом над преобладающей силой, но также в измерение этого события стоит добавить ещё один элемент. Вызывает удовольствие не просто триумф над Другим, но отождествление с фигурой побеждающего, с тем, у кого есть сила одолеть этого Другого, с тем кто получает признание своей силы в глазах этого самого Другого. Здесь уже открывается судьба скопического влечения.

Однако на данном этапе представляется более верным вернуться к позиции проклинающего. Для Ницше, как уже и было упомянуто ранее, именно жрец, священник — является носителем наибольшего заряда ресентимента. Жрец — это тот, кто опирается не на реальную власть, а на веру. Тот, кто в виду занимаемой им позиции, позиции имеющей прямые сношения со сверхъестественной энергией, должен удерживать, вытеснять свои влечения в большей степени, чем мирянин, он должен быть для него образцом духовной жизни. Жрец — также тот, кто не способен воевать напрямую. В отличии от полных жизни, ярости и сил рыцарей, стремящихся на войну, для того чтобы проверять свои силы снова и снова, то есть убеждаться раз за разом в своей целостности, жрец это тот, кто войну ненавидит, в ней он бессилен. Отчасти именно поэтому каждой женщине, как субъекту, рассматриваемому потенциально или реально бессильному, приписываются магические свойства значительно чаще, чем мужчине, который вынужден претерпевать магию её чар.

Эти же отношения с магией, сакральным законом, в целом сохранились и в современности, однако были перенесены на гражданский закон, оказавшись заретушированными «объективным знанием», ставящим субъекта современности в ещё более подчинённое положение к магии, чем то, что наличествует у племён охотников-собирателей. Если житель племени хотя бы знает, что он обращается с магией и особо в неё не верит, вопреки распространенной мысли о том, что он верит, то, как и было отмечено другими исследователями ранее, в отличие от жителя племени, похоже, что современный буржуа, искренне верит в непоколебимую сакральность законов и знаний ставших доступными в связи с появлением научного обряда.

Относительно гражданского закона, можно сказать, что он занимает место некого гаранта «небессилия». Его уже не надо добиваться в той степени, в какой оно было в прошлом, даётся при рождении, тем самым гарантируя субъекту большее пространство для отрицания (verneinung) при встрече с кастрацией. Тем не менее, в концепте сопутствующих этому закону гражданских прав, которые должны бы даровать гарантию целостности, присутствует изнанка в виде ответственности, и в данном случае те же отношения с аскетизмом и примером для подражания, что предъявляются позиции священника, переносятся и на обычного гражданина. Впрочем, отныне от него не требуется вытеснять столь обширное поле влечений, что необходимо для священника, даже наоборот, судя по всему капиталистический продукт направлен именно на влечение, а не желание субъекта современности, тем не менее, от него по прежнему, как и для священника, требуется вытеснять агрессию к другому. Агрессия, не имеющая, для себя возможности выхода, или оказывающаяся сильно ограничена, тем не менее, не пропадает, а обращается на себя. Она остаётся в качестве сюжета мщения в фантазме, смещается. На это было указано ранее, однако в данном случае стоит дополнить мысль указанием также на то, что повсеместное вытеснение агрессии как акта потенциальной кастрации другого говорит не о том, что её нет, а скорее наоборот указывает на то, что она повсюду и являет себя прежде всего именно в законе, целью которого является «благо» другого.

Важным будет упомянуть замечание, сделанное Доларом со ссылкой на XI семинар Лакана относительно травматического события. Вслед за Лаканом он ссылается на отрывок «Толкования сновидений», где Фрейд упоминает одну из функций сновидения — функцию «хранителя сна», которая интегрирует внешнее раздражение, что может разбудить спящего, обращая это раздражение в элемент сновидения. «Сновидение защищает сон от реальности». Для иллюстрации следующего события Лакан берёт в пример сновидение из книги. Отцу, что оставил в соседней комнате мёртвое тело погибшего сына с зажжёнными свечами сниться его ребенок. Сын подходит к отцу и задаёт вопрос: «отец, неужели ты не видишь, что я горю?» из–за чего отец просыпается. Долар отмечает следующее: «сновидение производит реальное, более невыносимое, чем любая внешняя помеха». Нечто, что должно защитить сновидца, обращается против него самого. Сновидение, что должно было оградить, создаёт реальное, которое производит большее раздражение, чем раздражение, которое тот мог бы почувствовать со стороны.

К слову, перенося эти отношения на отношения субъекта современности с законом, можно было бы сказать, что мера безопасности к которой призван бесконечно расширяющийся перечень законов, ритуалов и прав, то самое реальное, оборачивается ещё большей опасностью, вызывая неизбывную тревогу повсеместной опасности. Расширяющееся символическое поле, призванное устранить тревогу, овладеть Реальным, оборачивается тревогой иного рода, менее опасной в едином моменте, при столкновении с Реальным, но тем не менее отныне выступающей в качестве постоянного спутника в виде некого фона, посредством своей бесконечной символизации.

Интересным образом это замечание пересекается с мыслью Ницше о жрецах: «что же касается снадобий, измышленных ими самими против собственной болезненности, то не впору ли сказать, что по своим последствиям они оказываются, в конце концов, во сто крат более опасными, нежели сама болезнь, от которой они должны были избавить? Само человечество еще страдает последствиями этой жреческой лечебной наивности!».