Ввиду того, что главным вопросом невротика навязчивости является вопрос «жив я или мёртв?», его убеждением в своём существовании становится утверждение себя через действие, действие как нечто созерцаемое, наглядное, отражающее то требование, что адресует к нему Другой. Как уже и было отмечено, навязчивый считает себя хозяином собственной судьбы, поэтому отношения работы-отдыха для него играет ключевую роль. Относительно отдыха можно добавить, что активно не работая, субъект навязчивости убивает желание Другого, упраздняет его, но при этом и в момент работы он его изничтожает фантазматическим представлением о своей собственной независимости, некастрируемости. Во многом отсюда происходит представление о том, что если бы он был независим от желания Другого, он смог бы получить свой целостный «кусок удовольствия». Этот последний оксюморон прекрасно описывает представление субъекта современности о том, что если бы все делились своим продуктом и были бы эффективны, то каждый смог бы получить своё удовольствие, не обращая внимание на те ограничения, которые он предлагает наложить на само удовольствие, превращая удовольствие в неудовольствие, а свою идею в воплощение желания Другого.

Представляя, что он сможет устранить желание Другого, он устраняет своё собственное и дело тут не в том, что субъекту навязчивости изначально пристало быть злобным мстителем налагаемого на него «извне» желания, а в том, что: «поскольку ты есть тот, кто всегда чего-то от меня требует, ты и есть тот, кто меня убивает» — замкнутый круг обсессивного невротика. Таким образом, желание становится невозможным, его необходимо вытеснять, и чем больше он его вытесняет, тем сильнее оно пытается прорваться, затмевая навязчивого через бесконечное торможение, повторение, тревоге, выражающиеся во всё новых законах и предписаниях.

Пытаясь построить свою утопию, где отсутствовало бы желание Другого, невротик навязчивости запускает процесс ровно обратный задуманному, создавая Другого у которого нет недостатков, Другой которому принадлежит абсолютная целостность. Каждый раз, приходя с новыми решениями проблем для всего человечества, то есть окунаясь в истерический дискурс, предполагающий, что у всех других желание едино, он выныривает из него с универсальным ответом, который должен был бы вернуть целостность ему самому, кастрировать Другого, однако как и было сказано выше, происходит ровно обратное, кастрирует он себя, а целостней делает Другого.

Императивом сверх-я, который всегда маячит где-то рядом, выступает требование наслаждаться. Не смотря на все попытки социологов и философов указать на пагубность этого предполагаемо порождаемого капитализмом недуга, от их взора ускользает наблюдение, что не капитализм как экономическая система, порождает требование наслаждения, а сам университетский дискурс с его вопросом о благе. Можно находить разные причины формирования данного дискурса, однако это выходит далеко за рамки данного исследования, тем не менее, невозможно не заметить, что требование наслаждаться звучит не только из уст красивой девушки из рекламы Хеден Шолдерс, но и из любой современной идеологии, в широком смысле этого слова. Девушка из рекламы шампуня здесь упомянута не случайно, поскольку для невротика навязчивости она вполне себе выступает в качестве женского Другого. Если мы говорим о невротике навязчивости мужчине, то женщина для него может выступать в двух обличиях: в качестве отброса и в качестве воплощения я-идеала. Если говорить про первый случай, то его желанием будет желание упразднить влияние партнёра, убеждая себя в том, что она не представляет для него никакой ценности, заменима на любую другую.

Здесь можно привести в пример комментарий Финка, который он оставляет ссылаясь на случай Колет Соллер, в анализ к которой пришёл субъект, где на первый план выступали именно подобного рода отношения. Мужчина, субъект навязчивости, вступает в отношения с привлекательной для него женщиной, он видит в ней провоцирующий объект. «Тем не менее, планируя время для занятия любовью, он просит другую женщину в это же время звонить ему по телефону. Он не просто оставляет телефон звенеть, или же останавливается и отвечает на звонок, но, наоборот, он отвечает на звонок и общается по нему, продолжая заниматься любовью. Его партнерша оказывается упраздненной, нейтрализованной, и, поэтому, ему не нужно каким бы то ни было образом считаться со своей зависимостью от её желания, от её желания его».

Известна поговорка, которая зачастую разнится в деталях, но в целом выражается следующим образом: «Настоящая женщина должна быть королевой в обществе, хозяйкой на кухне и шлюхой в постели». Женщина должна быть шлюхой в постели, поскольку она является Другим, сводимым к объекту, однако важно подчеркнуть, что сводимая и извлекающая наслаждение из сведения себя к объекту, если быть точнее — к объекту желания. Будучи сводимой к объекту, как бы лишаясь своих человеческих черт, но при этом их сохраняя, в этом зазоре она становится тем, кого можно будет свести к отбросу и тем, кого можно «отбросить». Стоит отметить также, что наибольшее возбуждение привлекает к себе фантазм об отсутствии наслаждения Другого. Истязание Другого, его муки не должны приносить ему удовольствия, поскольку если они доставляют ему удовольствие, значит садист оказался негодным, значит у Другого сохраняется желание с которым необходимо соотносится. Впрочем, последний случай в своём подлинном виде применим только к психозам, в рамках невротических отношений садиста-мазохиста, сохраняется игра, которая и доставляет наслаждение обоим, оставаясь в рамках фантазма, не перерастая в настоящее насилие.

Второй пример отношений субъекта навязчивости с женским Другим проявляется в переоценке объекта любви. Этим объектом любви может выступать некий недоступный, недостижимый образ к которому он стремится, но который никогда не сможет обрести. Это тот самый объект любви, которого как ему кажется, он не достоин. Наиболее ярким примером может служить куртуазная любовь с её особыми ритуалами клятв, обетов, повторений обещаний и надежд. Другим примером может выступать объект любви, планка для которого задрана так высоко, что едва ли у кого-то будут шансы её достичь.

В этом плане характерной чертой является жизнь ради того чтобы не упасть в грязь перед предками прошлого, родственниками или ради «будущих поколений», которые в данном случае выступают в качестве наблюдающих и оценивающих достижения невротика навязчивости. Если ответственность перед прошлыми поколениями ввиду разного рода социокультурных изменений связанных с затмением фигуры отца уже постепенно уходит со сцены, то второе, переживание за оценку, которую должны будут произвести людей будущего, наоборот усиливается. Требованием выступает наслаждение, которым обязаны обладать люди следующих поколений. Эта казалось бы, старая идея на самом деле обладает новым содержанием. Субъект современности не особенно то и стремится заводить детей ради наслаждения, которых стоило бы так сильно стараться, откладывая это событие либо на «потом» либо вообще не планируя ими обзаводиться. Тем не менее, это не мешает представлению о требующих своего наслаждения будущих поколениях пристыжать субъекта современности за его грехи в жизни сегодняшней, добавляя к нему к примеру энвайронменталистский элемент или идеологический, в политическом смысле этого слова.

Требование соблюдать чистоту в природе как продолжение требования соблюдения чистоты во всех областях жизнедеятельности субъекта современности, можно прочесть как требование очистить природу от тех, кто её загрязняет. Таким образом, заботу об будущих поколениях через призму энвайронментализма возможно интерпретировать и как желание аннигилировать эти будущие поколения не оставив им возможности появится в принципе. Уничтожить того, кто требует, оценивает ещё в зародыше, в мысли.

То же самое можно применить и к идеологиям требующим радикального изменения экономических и культурных укладов. Понимая, что насладиться плодами этих преобразований на его собственном веку не получится, даже наоборот, вполне вероятно, что его собственное благосостояние может сильно пострадать, тем не менее жертвуя, он сохраняет требование того чтобы насладился Другой: будущие поколения, идея, Бог, природа.

Возвращаясь к фундаментальному вопросу невротика навязчивости адресованный Другому о том, жив ли он или нет, нельзя не затронуть тему смерти и поиска бессмертия, которое он пытается претворить в жизнь например вписав своё имя в историю. Лучше всего эту мысль выразил Финк: «Это имя, будучи Именем-Отца, именем передавшимся ему от отца, и является в некотором смысле этим Другим, который передаёт закон, и чьё jouissance обеспечивается его накоплением публикаций, названий, денег, собственности, наград и тд. И это лишь один пример тому, как невротик, стремясь избежать участи объекта наслаждения Другого, тем не менее невольно всё равно жертвует своё jouissance Другому».

Продукт, производимый субъектом навязчивости, должен сделать его имя бессмертным, однако получить бессмертие представляется возможным только через взгляд, оценку, наконец признание Другого. Признание Другого функционирует для невротика навязчивости во многом как вопрос жизни и смерти в связи с чем, чрезвычайно важным становится отклик этого Другого в виде дара. Ввиду сказанного, становится крайне важным вопрос того как с этим даром обходится тот, кто им обладает — Другой. Невротик навязчивости скрупулезно тревожится о том, что с этим даром происходит.

Дар функционирует как особая привилегия, выделение, указывающее на исключительность того кому он достаётся. Если этот дар по мнению навязчивого расходуется неправильно, отдаётся не тому кому следовало бы отдать, возникает тревога, которая должна была бы потрясти самого Другого, но который вопреки ожиданию субъекта навязчивости на неё внимания не обращает. Возмущаясь произошедшим, но не в силах ничего поделать, обсессивному остаётся лишь подбирать то, что Другой оставил после себя.

Подбирая тревогу беспечного Другого, невротик навязчивости видя его незаслуженно обретенный высокий статус, стремится к признанию для того, чтобы его опровергнуть, вынести суждение, занимать место знания. В вопросе признания, который для навязчивого является вопросом жизни и смерти он пытается восполнить нехватку Другого, нехватку, которой в действительности нет в том месте, где он её находит. Делает он это через коррекцию его продукта, посредством критики производимого Другим материала. Собственно, весь научный дискурс, дискурс олицетворяющий собой невроз навязчивости, построен на этих отношениях бесконечных ссылок, критики и коррекции позиции Другого.

При этом немаловажно было бы отметить и то, что для субъекта навязчивости представляется тревожной прямая конфронтация с тем к кому обращена критика, из–за чего и становятся необходимы ритуалы связанные со ссылками на других авторов, которые могли бы поддержать, дать большую символическую ценность его собственному материалу, разоблачающему Другого. Чёткие правила произведения исследования, заверения у вышестоящих инстанций и прочие атрибуты, свойственные научному методу выступают в качестве поддержки, протезов, что должны убедить субъекта навязчивости в его триумфе над Другим.

Таким образом, для привыкшего к правилам, формальностям и прочим ритуалам сопутствующим повседневности, а также наслышавшись о соблазнительных техниках психотерапии, которые увлекают субъекта прочь от столкновения с пространством Другого, невротик навязчивости, оказавшись в анализе попадает в ловушку из которой нужно либо срочно убраться, либо обезвредить. Обращаясь в анализ он, ожидает, то, что с ним произведут то же самое, что он производит в отношениях с Другим — коррекцию, однако здесь уже представляется интересной сама позиция аналитика.

Навязчивый предполагает, что обращается к знающему, к эксперту, который просканировав своего подопытного должен будет вынести экспертное суждение. Таким образом, в первую очередь, приходя в анализ он ожидает встретиться со знанием. Однако позиция аналитика, как выпадающего из научного и любого другого традиционного институционального дискурса сталкивает его с чем-то таким, что описать представляется достаточно сложной задачей. Тем не менее, в момент, когда звучит интерпретация и в той или иной степени в момент произнесения собственной речи, он смотрит на себя через взгляд аналитика, отождествляясь с этим знанием. Таким образом, он осуществляет, то, что Лакан описал в пятом семинаре: «Обсессивный невротик служит разрушению желания Другого». Желание аналитика интерпретировать, проскальзывает мимо, оставляя того у символического разбитого корыта: «Он признаёт, что всё это звучит вполне убедительно, но разумеется нисколько не убеждён».