В работе 1913 года Фрейд задаётся вопросом о том, каким образом возникает невроз навязчивости, каково его происхождение. Ожидая прочесть мысль, отсылающую к отношению ребёнка с его частичными объектами, Фрейд ставит читателя в тупик ещё в самом начале: «Однако при ответе на вопрос, какие факторы могут вызывать такие нарушения развития, психоаналитическая работа останавливается и уступает решение этой проблемы биологическому исследованию».

Привыкшие к мысли о том, что Фрейд является тем, кто выводит вопрос психики из поля медицины и биологии, встретив, такое утверждение в достаточно зрелом тексте Фрейда, будут мягко говоря удивлены. Особенно учитывая то, что текст, что был написан уже после публикации случая Человека-крысы. Впоследствии, в тексте, Фрейд сглаживает углы, и таки ссылается на частичные объекты и фазу аутоэротизма, однако делает он это через призму вопроса: «в каком месте происходит задержка развития?». Таким образом, несмотря на революционность мысли в «Трёх Очерках» о том, что нет никакой нормы ни сексуального, ни какого-либо ещё развития, Фрейд предполагает, что всё таки есть некая универсальная тропа по которой и должен идти субъект, а схождение с этой тропы, отклонение от нормы, ведёт неизбежно к нарушениям, например, к неврозу навязчивости. Из подобного рода утверждений состоят и гораздо более поздние тексты Фрейда, в связи, с чем совершенно неудивительно, что психоанализ ждал раскол на условно две большие группы теоретико-практического подхода в анализе.

Первый из этих подходов усвоивший приведённый выше характер мысли, перенес её на поле психиатрии, где осуществляется дробление симптомов на изолированные части, которые впоследствии пытаются лечить медикаментозно или с помощью психотерапевтических подходов как отдельные отклонения или расстройства. Таким образом, невроз навязчивости обрёл место в основе своей в качестве обсессивно-компульсивного расстройства (ОКР), благодаря своему ярко выраженному симптому в виде бесконечного, неконтролируемого повторения какого-либо действия или мысли. Конечно, продолжая эту мысль, иллюстрации ради можно пойти дальше и добавить к описанию невроза навязчивости тревожное расстройство, депрессивное расстройство и так далее, благо бесконечная категоризация психиатрических симптомов это позволяет, однако представляется, что картина и так уже понятна.

Что подобный позитивистский подход отказывается признавать, это фундаментальное наблюдение психоанализа, заключающееся в том, что яркий симптом, будучи в поиске своего воплощения имеет целью отнюдь не, то, что было помещено в фокус изначально.

В случае Человека-крысы Фрейд указывает на то, что первоначальная форма мысли является нам совершенно открыто и от первоначального навязчивого представления получается удачно отбиться, однако в следующий раз мысль уже возвращается в искажённой форме, обретая дополнительную защиту против своего обнаружения. Благодаря этой защите в виде искажённой формы, обнаружить первоначальную мысль становится, возможным, уже только в сновидениях, свободных ассоциациях и других формах проявления бессознательного. Здесь уже проявляется разница между структурным подходом в определении психического аппарата Фрейда и дроблением субъекта на симптомы, которое производит психиатрия, а за ней и психология.

Французский психоаналитик Серж Котте в статье про женский невроз навязчивости указывает на эту разницу ещё более наглядно, говоря о том, что навязчивые действия встречаются в действительности во всех структурах, будь, то психотическая структура, невротическая или перверсивная. Недостаточно просто обладать какой-либо манией мытья рук, уборки или дотошно приводить в порядок книги в своей библиотеке. Характерной чертой невроза навязчивости является то, что вас не покидает навязчивое опасение, что расставленные книги в библиотеке могут упасть кому-то из ваших близких на голову. Собственно на это указывает и Фрейд, когда пишет о том, что корректнее было бы говорить о навязчивом мышлении, тем самым подчеркнув, что образования могут иметь значение самых разных психических актов.

Наглядными примерами обсессивного симптома в рамках психотической структуры могут послужить ссылки Котте на случаи Ханны Сигал. В первом из них, психотический субъект проводил минимум два часа в день за решением дилеммы: должен ли он принять ванну или поработать на пишущей машинке. Во втором случае, женщина описывает ритуал во время аперитива: фисташки и арахис всегда перед грецкими орехами, и никак иначе.

Все эти примеры здесь нужны для того чтобы показать, что структурный подход производит больший охват проявлений феномена, нежели отдельные симптомы, которые в конце концов попаданию в фокус внимания психиатров и психологов именно благодаря своим ярким проявлениям, что в свою очередь указывает на то, что они воспринимаются сугубо в рамках Воображаемого.

Ввиду того, что и невроз навязчивости и истерия относятся к проявлениям невротической структуры и выступают как две противоположности друг другу, стоит всё же упомянуть некоторые различия. Так, например в случае Человека-крысы Фрейд даёт указание на то, что невроз навязчивости «не содержит того скачка из психической сферы в соматическую иннервацию — истерическую конверсию, — который нам все же никогда не дано совершить с помощью своего понимания». Фрейд также отмечает различие в механизме вытеснения, где в неврозе навязчивости вытеснение «осуществляется не с помощью амнезии, а путем разрыва причинных взаимосвязей вследствие лишения аффекта». В связи с этим, важным примером представляется описание матери Доры, что выражала свою навязчивость в уборке, но судя по всему не догадывалась о своём помешательстве на войне с грязью, что в конечном итоге указывает на истерию.

В отличие от матери Доры, невротик навязчивости прекрасно осведомлён о своём симптоме, себя он являет знающим о своём «диагнозе» и зачастую даже представляет, что знает каким образом он может его решить. Аналитик в этом плане представляется тем, кто должен лишь дать пинка, направить, а всё остальное он претворит в жизнь волевым решением, будучи вдохновлён этим пинком. Навязчивый, зная о своём симптоме не пришёл бы в анализ если бы не два фактора: его неудачная попытка решить симптом самостоятельно и тревога за то, что некие важные для него элементы жизнедеятельности выпадают из–под его контроля.

Характерным представляется фантазм о самоанализе, то есть о возможности стать самому себе врачём или терапевтом или аналитиком, что зачастую выражается в желании затушевать процесс анализа отвлечёнными разговорами, записать сессию техническими средствами для того чтобы впоследствии её самостоятельно прослушать, пропуски, а если это дистанционный анализ, то параллельно заниматься другими делами, отвлекаясь. Фантазм о возможности провести над собой собственный анализ без участия аналитика будет постоянно возвращаться в разных формах, представляя собой характерные отношения с Другим.

Таким образом, невротик навязчивости не остаётся неким беспомощным свидетелем идущих в бессознательном процессов, а напротив производит творческое усилие к «самоисцелению», что, в конечном счёте лишь осложняет задачу аналитика. «Он привносит с собой действие, которое как он сам считает должно демонстрировать работу над симптомом». Пытаясь занять значимое место, место аналитика, врача, терапевта и предъявляя этому Другому свою проделанную работу, он идёт строго в противоположную сторону относительно заявки, которую он предъявляет — заявки на желание исцелиться, стать «нормальным». Благодаря попытке самостоятельной работы, позиция аналитика ослабевает, становится частично избыточной, и именно поэтому невроз навязчивости, имея при себе прозрачный симптом, который по сути, действует для отвлечения глаз, представляется вызовом для любого аналитика.

Характерной чертой Человека-крысы были постоянные навязчивые мысли о том, что с его близкими может что-то случится, но не только с близкими, но и с ним самим. Например, ещё в самом начале Фрейд упоминает о навязчивом желании перерезать себе горло. В качестве характерного условия невроза навязчивости Фрейд упоминает также о ставших уже знакомыми: бережливости, аккуратности, своенравии.

Бережливость и аккуратность имеют прямое отношение к запретам и ритуалам, существующие во имя того чтобы желанный объект не был загрязнён, опорочен, испорчен и для того чтобы он был утверждён. Эти запреты и ритуалы, которые Фрейд назвал «карикатурой на приватную религию» должны обезопасить объект поклонения, который иначе неминуемо ждёт беда. Как нетрудно догадаться, бедой для этого объекта является сам поклонник, который бессознательно желает уничтожить обожаемое.

Отчасти ввиду указанных выше особенностей, необходимостью представляется преодоление разного рода испытаний, инициаций, которые должны были бы утвердить силу, сознание, контроль над собой, трезвомыслие, что столь важны в качестве начал указывающих на контроль над объектом. Именно подобные утверждающие самопроверки и предстают перед фокусом внимания аналитика, однако попадая на кушетку навязчивый быстро понимает, что, то измерение, из которого адресует свою речь аналитик, представляется выходящей за рамки привычного. Представляя, что на анализе ему будут помогать в работе с его самопроверками, утверждать его силу посредством разного рода техник или доращивать его «эго», субъект оказывается фрустрированным, что в дальнейшем ведёт к упомянутым выше попыткам «взять анализ в свои руки».

Другим важным отличием невроза навязчивости представляется отношения активности и пассивности, акции и реакции, работы и отдыха. Часто можно встретить жалобу на неудовлетворённость в собственной работоспособности. Искать причину в этом предполагаемом торможении стоит в нескольких местах. Не затрагивая пока что тему признания и отношений с Другим, первое, что являет себя в этом вопросе, это отношение со знанием или потребность в сомнении на которую указывал Фрейд в случае Человека-крысы. Тревога за действие, выбор, который неспособен осуществить навязчивый, предпосылает также к уничтожению, что ожидает отброс, коим в фантазме он считает и себя и продукт, который он производит. Ввиду того, что проделанная работа, видится обременённой прокрастинацией, заслуженный отдых в поисках которого он перманентно находится, оказывается нарушен бесконечным круговоротом мыслей о том, что сделанное оказалось недостаточным. Он не достоин своего отдыха. Тот продукт, который он произвел, не соответствует обещанию, поэтому отдых превращается в бесконечные терзания за своё бесстыдство. Бесстыдство, происхождением которого стоит искать в наслаждении от изничтожения желания Другого. Таким образом, помышляя о недостаточности своего продукта, используя данный шаблон в качестве возможности уничтожить желание Другого, место окончательного решения, занимают подготовительные действия.

Повторение как мышление, что заменяет действие, тем не менее, утверждает его победу. Ему кажется, что навязчивые действия, над которыми у него нет власти, являются неким внешним по отношению к нему событием, в то время как на самом деле, повторение действия есть лишь желание воспротивиться видимой утрате контроля, поэтому, по сути, желание одержимого — желание защиты. Лакан указывал на то, что «Заявивший о себе в торможении эффект желания вторгается в действие уже вызванное индуцированное другим желанием». Это высказывание можно интерпретировать так, что желание навязчивого способно функционировать только утверждая себя через сопротивление, обличие которого являет себя к примеру в навязчивом действии, которое оказывается призванным служить отмене нежелательного желания.