Наиболее повторяющимся, «отвлекающимся», циркулируемым сюжетом массового искусства Просвещения является сюжет, связанный с разного рода «освобождениями», спутником, которого, часто оказывается прививаемое наблюдающему за этим искусством — чувство вины за нерасторопность.

Впрочем, если раньше это скорее касалось каких-то масштабных нарративов, связанных к примеру, с борьбой за освобождение какого-либо народа (XIX век, создание народной мифологии), победой науки над религией, всеобщей эгалитаризацей то, начиная с эпохи уже осуществившейся демократизации субъекта, сюжеты стали всё чаще концентрироваться на отдельных лицах, которые тем или иным способом соотносятся с присущей будничной жизни проблемам.

Впрочем, не стоит думать, что раз повествование оказывается сконцентрировано на каких-то локальных событиях, то, и послание автора становится чем-то исключительно его, личным. Ровно наоборот, под личиной локальности, как оно часто и бывает, проносится не что иное, как универсальное послание, адресованное каждому. Данное сюжетное изменение — концентрация на каких-то отдельных героях, микронарративах, помимо того, что позволяет интенсивней отождествлять субъекта с героями повествования, вместе с этим, под покровом справедливости, проносит с собой уже упомянутую вину за нерасторопность.

В современной индустрии развлечений, эта характерная черта выявляется повсеместно в крупномасштабных проектах. От адресата-потребителя настоятельно требуется согласие с говорящим посланием авторов, несогласие с которым, будет вести к обвинениям в несовременности, непрогрессивности, что опять же является одной из наиболее характерных черт Просвещения, перманентно требующего от субъекта новизны, расторопности.

Другими словами, грехом зрителя при просмотре, к примеру, какого-нибудь сериала или фильма оказывается, то, что он не идёт в ногу со временем, что авторам приходится (они оказываются «вынуждены») указывать на вещи, на которые зритель смотреть не хочет, отказывается, из–за своей предвзятости, ограниченности, реакционности.

Таким образом, ритуал экзорцизма неуёмной предвзятости зрителя, проворачиваемый авторами в бесконечном повторении одних и тех же ходов освобождения, посредством неуместных интерпретаций культовых сюжетов или недавно полюбившихся персонажей, служит освобождению этих зрителей от присущей им bigotry (непереводимое слово, примерное значение которого — нетерпимость).

На что может указывать постоянная нехватка свободы в эпохе (Просвещения), которая характеризуется прежде всего тем, что она является эпохой освобождения? Разве на уровне политического мы не слышим постоянно о том, что те, кто обладает либеральными правами и свободами — тот и есть истинный свободный человек? Так если у нас уже есть эти права и свободы, за что мы боремся дальше? Как наглядно показала практика в эпоху короновируса, очевидно не за удержание этих прав и свобод.

По сути, то, что здесь предъявляется автором какого-либо искусства — это знакомое нам требование сверх-я, обращённое к потребителю ровно за тем, чтобы тот непременно наслаждался своей свободой. «Наслаждайся свободой или будешь рабом!» — императив Просвещения. При этом, чем больше субъект отдаётся этому наслаждению, потакает голосу сверх-я, тем, как известно, большее давление на него оказывает вина за отклик на этот призыв. Вы никогда не сделаете как «нужно».

Хорошим примером может послужить известная всем ситуация знакомства на улице. Вам приглянулась определенная девушка, но вы стесняетесь к ней обратится, поскольку это возможно будет выглядеть странно, неуместно, «а вдруг она подумает, что ты маньяк какой-нибудь?». В итоге вы к ней не подходите, поскольку прислушиваетесь к доводам сверх-я о том, что вы будете выглядеть странно, она уходит, однако, вместо того, чтобы почувствовать облегчение, вы начинаете корить себя ещё сильней за то, что вы так и не подошли к ней, не ответили на другой призыв сверх-я — «подойди, будь мужиком!».

Возвращаясь к ситуации со свободой, голос сверх-я будет звучать примерно следующим образом: «наслаждайся свободой, однако если ты действительно веришь в неё, а не придуриваешься, то ты знаешь, что свободы много не бывает, что есть те, кто ещё не свободен, вина за их рабство лежит и на тебе, а теперь иди и освобождай, и себя, и других».

Живя в этом бесконечном прокручивании диалектики свободы-рабства, автор — тот самый современный деятель искусства, находит для себя возможность освобождения в той характерной черте культуры, которую часто отождествляют с сновидением наяву.

Однако искусство, помимо прочего имеет и другую функцию, которую можно выделить в качестве характерной черты именно современного искусства — что-то такое, что можно было бы условно обозначить как «страдание с процентом». Речь здесь идёт не просто о страдании, которое потребитель к примеру, должен пережить, посмотрев кино, отождествляя себя с его героями, ситуацией, а затем, выйдя из кинотеатра поставить это страдание обратно на полочку, вернуть его персонажам, а сам пойти дальше заниматься своими делами (назовём весь этот процесс «страданием в аренду»). Речь идёт немного о другом.

Страдание с процентом — это когда вы не просто отождествляете себя со страданием персонажей, сюжетной композицией, а со страданием особой сюжетной композиции, что должна уничтожить ваши ожидания или со страданием особенных персонажей, которых решил выделить автор, к примеру, их отличным от оригинала или ожидающемся вами — цветом кожи, сексуальной ориентацией, гендером или ещё каким-либо маркером, который должен указать вам на вашу нетерпимость, на ваше bigotry.

Эта своего рода провокация, требует от вас вытерпеть персонажа или сюжетный ход, изменение которого как предполагается вызовет у вас сильный аффект. Если вы не являете этого аффекта — «хорошо, вы невиновны, но могли бы сделать и больше», если у вас он есть — значит вы «фашист», именно против вас-то и направлен гнев автора. Однако основной категорией людей, на которых ориентировано это послание, являются те, кто не определились, те, кто ещё не до конца вытеснил аффект.

Можно к этому подойти и с экономической позиции, и указать на то, что, эти персонажи или сюжетные ходы, должны играют роль боли, которая является обязательным условием для получения прибавочного наслаждения (plus-de-jouir).

Это прибавочное наслаждение от выстраданного, посредством подобного продукта, в свою очередь становится условием, которое позволяет занять обиженную позицию в вопросах этики. Выстрадав эту боль за своё вытесненное желание, субъект приобретает статус того, кто может судить с более высоких позиций о том, чем является Благо. Другими словами, потребив подобный продукт, вы искупаете вину за собственное желание, тем самым снимая с себя определённые ограничения в суждениях, которые ранее вам были этически непозволительны.

«Мы “прожили”, и их страдание, и своё собственное от потребления этого продукта, мы вытеснили своё агрессивное желание, мы заслужили право судить тех, кто это желание ещё не вытеснил».

Эта искуплённая вина за желание, позволяющая судить других, развязывает руки для того, чтобы использовать свою агрессию уже по отношению к тем, кто не разделяет эти же условия наслаждения.

Иначе говоря — «другие наслаждаются отлично от нас, они не разделяют с нами ценности свободы, они не вытерпели того, что приходится терпеть нам, значит у них нет права судить в принципе».

Авторы современного продукта индустрии развлечений, исполняют роль сверх-я, давая взаймы сумму с процентом, однако это именно, что страдание с процентом, потому, что, как и полагается сверх-я, процент с этого займа вам никогда не погасить, ввиду его привязки к валюте с бесконтрольной инфляцией. Выражаясь иначе, сколько бы вы не сострадали, этого страдания всегда будет недостаточно. Батлеровская утопия избавления от власти посредством повторения, — не сработает.

Истиной же, располагающейся за требованием пристыдить другого за его агрессивное желание, является стыд за собственное, что приписывается другому. Стремление же к свободе, что бесконечно постулируется в подобного рода продукте, имеет цель ровно противоположную заявленной, и является ничем иным, как приведением субъекта к покладистости, одномерности, нормативности.