К столетию революции в России. Голоса, которые заговорили спустя век
Фрагменты «Воспоминаний» чехословацкого военачальника и политического деятеля Радолы Гайды (1892—1948) в переводе с чешского Елены Тепляшиной. О восстании Чехословацкого корпуса в России в 1918 году в ответ на предпринятую большевиками попытку разоружить легионеров.
«Иностранная литература» №11 за 2017 год
Глава первая. Краткая история появления Чехословацкого корпуса в России
Известие о начале страшной войны, с быстротой молнии облетевшее весь мир 26 июля 1914 года, всей тяжестью обрушилось на нашу маленькую, но прекрасную родину. Мысли наши полетели через горы на юг, к лазурным водам Адриатики, и на восток, к равнинам широкой белой Руси, где готовились к войне наши братья по крови и духу. С проклятиями в душе брали мы оружие, чтобы с этим оружием идти против тех, на кого мы всегда возлагали самые светлые надежды. Тогда никто и представить себе не мог, что придет час, когда могучая Россия — израненная, обескровленная — прильнет к груди младшего брата и станет искать у него помощи и сил для битвы. В то время мы были так малы и ничтожны; невыразимо тяжко было нам брать в руки оружие, чтобы защищать интересы наших поработителей.
Положение чехословацкого народа было столь трагично, что никто не смел произнести ни слова против. Австро-Венгерское правительство с самого дня объявления войны жесточайше преследовало тех, на кого падала хоть тень подозрения в симпатиях к союзникам, главным образом — к России и Сербии.
<…>
Однако чехословаки выбрали иную тактику. Те, кто остался в тылу, пользовались любой возможностью навредить австрийской армии: затягивали поставки продовольствия — а иногда и вовсе уничтожали припасы, подрывали финансовое положение, не подписывая военных кредитов, и прочее. Те же, кого отправили на фронт, на передовую, ждали только подходящего момента и при первой возможности сдавались в плен, по одному и целыми отрядами и полками.
<…>
Чехи и словаки, проживавшие в России и на ее далеких окраинах, в первые же дни российской мобилизации поняли: настал час, когда судьба предлагает им доказать, способны ли они быть независимыми. Чехословацкие организации в крупных российских городах — Петрограде, Москве, Киеве, Харькове, Одессе, Ростове-на-Дону и других — ударили в набат. Было решено изо всех сил помогать славянской России. После настойчивых просьб усилия чехословацких поселенцев увенчались в Петрограде первым успехом: удалось добиться разрешения сформировать так называемую Чехословацкую дружину, которая состояла бы только из представителей чехословацкого народа.
<…>
Глава вторая. Отступление чехословацких войск с Украины на французский фронт
В начале Февральской революции людей в России переполняло воодушевление, однако вскоре сбылись опасения тех, кто сознавал: столь великий переворот не может обойтись без потрясений и кровопролития. Февральская революция далась России легко. Русский народ сразу и почти без жертв получил множество свобод, а потому не сумел понять, сколь высока их цена, и в должной мере дорожить ими. В первые дни, когда энтузиазм был еще горяч, все понимали, что наибольшую угрозу для республики представляет внешний неприятель — немцы. Полки с воодушевлением клялись, что не сложат оружие, пока республика не будет избавлена от внешних врагов. И те же полки, дисциплина в которых расшаталась
После неудачной попытки генерала Корнилова навести порядок в Петрограде и Кронштадте большевики захватили власть в государстве и должны были, поскольку не в состоянии оказались противостоять немцам, завершить год русской революции Брестским миром на условиях столь позорных, что их невозможно было даже объявить народу.
Сразу после заключения мира немецкие полки обрушились на Россию, чтобы под предлогом помощи Украине грабить население и вывозить все, что хотя бы в первое время по возвращении домой могло улучшить условия их жизни. В это время Чехословацкий корпус находился на Украине. Первая дивизия стояла возле Житомира, вторая — восточнее Киева. Штаб корпуса и отделение Чехословацкого национального совета располагались в Киеве. Чехословацкие полки стали свидетелями жестоких боев, видели все несправедливости, грабежи и убийства, уничтожение имущества мирного населения, слышали лицемерные речи никому прежде не известных политических вождей, твердивших о лучшем будущем.
<…>
После заключения Брестского мира чехословаки не могли оставаться в России. Этот договор означал, что Россия изменила нашей революционной борьбе против Австро-Венгрии; перед нами открывался либо горький изгнаннический путь через полмира, новые лишения и страдания, либо перспектива скорого заключения мирного договора с Германией, который в своей жестокости и несправедливости не уступил бы Брестскому… Остаться в России значило бы также предать революционные устремления чехословацкого народа, а кроме того, отдать себя на милость победителю.
Оставался только французский фронт. Но и здесь положение представлялось нелегким. В условиях всеобщей анархии и боев по всей стране, по разрушенным дорогам попасть туда было трудно. Наиболее вероятным казался путь на восток, через Сибирь. Вести переговоры с большевиками в первое время не представлялось возможным. Немцы, ведомые украинскими гайдуками, так быстро продвигались по Украине, а Муравьев так быстро вытеснял их прочь, что уже в начале марта 1918 года чехословацкие войска фактически оказались в тылу убегавших большевиков.
<…>
Национальный совет делал все, чтобы улаживать споры с большевиками, и шел на всевозможные уступки, включая те, что угрожали безопасности наших частей. Боясь нашей боеспособности и желая ослабить ее или намереваясь спровоцировать нас на явный, губительный для нас конфликт, большевики выдумали новое требование — сдать оружие. Отделение Национального совета согласилось на это требование и подписало в Москве договор, согласно которому на каждый поезд оставлялось незначительное количество вооружения: 168 ружей и один пулемет. Большинство солдат и офицеров придерживались той точки зрения, что в условиях всеобщей анархии, при самоуправстве Советов в каждом крупном городе, при усиливающемся влиянии немецких и венгерских военнопленных, наших главных врагов, оружие сдавать нельзя. Однако представителям Чехословацкого национального совета, высланным к поездам, удалось убедить легионеров, и в Пензе часть оружия была сдана. Однако
Штаб народного комиссара по борьбе с контрреволюцией
16 марта 1918 года, № 92
Всем революционным войскам Южно-русских республик! Наши союзники из Чехословацкого корпуса, которые честно и героически сражались у Житомира, Киева, Гребенки и Бахмача и охраняли дороги на Полтаву и Харьков, сейчас покидают Украину и передают нам часть своего оружия. Революционные войска не забудут братской помощи, оказанной чехословацким корпусом рабочему народу Украины в боях с империалистическими бандами. Оружие, сданное чехословаками, революционные войска приняли как братский дар.
Верховный главнокомандующий войсками Южно-русских республик
Антонов-Овсеенко.
Красивые слова; но я уже упоминал, как поступали потом товарищи в Самаре и Петропавловске. Было очевидно, к чему все идет. Немцы — приехавший в Москву граф Мирбах защищал там интересы Германии — стремились не пустить нас во Францию и подавить наше сопротивление, сделать нас безопасными и для себя, и для большевиков. У союзников тогда дела шли неважно, и немцы еще верили, что добьются победы с помощью России.
Мне вспоминаются слова, прочитанные позже (в Иркутске, после прихода капитана Гоблика) в
За что была пролита кровь?… В Иркутске возник новый чехословацко-русский фронт. Уже и там льется кровь. За что? Во имя чего? В чьих интересах? Будь большевики, нынешние властители, социал-демократами, они ответили бы на этот вопрос так же, как и мы: “Не в интересах пролетариата!”. Они вместе с нами полагали бы своей обязанностью сделать все возможное для того, чтобы прекратить умножение фронтов, не нужных рабочему классу и разделяющих трудовой народ на лагери, враждебные друг другу. Они бы поняли, что только империалистам, только врагам пролетариата выгодно разжигать международную вражду и распри. Но это не так. Они с легкой душой гнали русских против чехословаков и делали это не на благо рабочего класса. Ибо на самом деле разоружение чехословацких дивизий выгодно только одному человеку. Кому же? Кайзеру Вильгельму.
Между тем, как мы, без оружия и страшно медленно продвигались вперед, из Сибири на запад, поезд за поездом, уезжали военнопленные немцы и австрийцы, чтобы пополнить поредевшее немецкое войско…
Глава третья. Наступление
В начале мая 1918 года, когда первые чехословацкие поезда были уже далеко за Иркутском, возле Верхнеудинска, а последние еще в Ртищеве, западнее Пензы, в те дни, когда наш маленький корпус растянулся по огромному пространству почти в 7000 километров, советская власть внезапно прекратила перевозку наших войск и предложила отделению ЧСРС отправлять поезда с чехословаками на север, в Архангельск и Мурманск.
Вот что пишет “Ческословенски Деник” о том дне, 11 мая 1918 года:
Отделение ЧСНС в Омске получило из Москвы телеграмму такого содержания: “Так как пропускная способность порта во Владивостоке очень мала, необходимо задействовать также архангельский порт. Следует поэтому ускорить отправку поездов на Архангельск и в Омске обеспечить провиантом все поезда, которые поедут в Архангельск через Омск или другой дорогой.
Узнав об этом новом проекте советской власти, отделение ЧСНС 9 мая отправило делегатов в Москву для переговоров. Члены отделения надеялись получить разрешение советской власти на то, чтобы поезда, уже стоящие на путях восточнее Омска, могли уйти во Владивосток и чтобы на север пошли только те поезда, которые в начале мая находились западнее Омска.
Чехословацкие легионеры отнеслись к новому замыслу советской власти крайне враждебно. В некоторых сообщениях говорилось о транспортировке через Мурманск, однако мы знали, что этой дороге угрожают немцы, вторгшиеся в Финляндию. Поэтому легионеры подозревали советскую власть в том, что она, содействуя немецким интригам, хочет выдать врагам часть наших войск. Военные не могли простить отделению ЧСНС, что оно согласилось с намерением Советов отправить нас на север.
В это тяжелое время в Челябинске проходил военный съезд, на котором я был делегатом от офицеров Седьмого полка. Съезд этот планировался, еще когда мы стояли на Украине, и должен был решить вопросы реорганизации армии. Но эти вопросы уступили место другим, более важным: следовало решить, как нам действовать в этой нелегкой ситуации.
Последней каплей в этих крайне напряженных отношениях стал случай с пленным венгром, произошедший в Челябинске незадолго до съезда. Через Челябинск, где тогда стоял весь наш Третий полк и часть Шестого, проходил эшелон с немецкими и венгерскими военнопленными, возвращавшимися домой. Какой-то чванливый венгр швырнул чем-то железным в наших добровольцев, проходивших мимо поезда; один из них был тяжело ранен в голову. Наши напали на эшелон, высадили виновного и в ярости линчевали его на месте.
Вскоре после этого Челябинский совет народных комиссаров, в состав которого входили и венгры, потребовал, чтобы мы выслали свидетелей для расследования инцидента. Свидетели, однако, назад не вернулись; их без суда и следствия бросили в тюрьму. Поэтому к Совету направили еще одну делегацию, с требованием до шести часов вечера выпустить несправедливо арестованных братьев, иначе их освободят с применением силы. Когда не вернулась и вторая депутация (Челябинский совет и ее хотел отправить в тюрьму), в шесть часов вечера по приказу подполковника Войцеховского легионеры пошли в атаку и заняли город, хотя большевики перед этим мобилизовали на случай сражения все свои силы. Арестованные были освобождены. Комиссары по большей части разбежались, прочих взяли в плен. В наши руки попало около 2800 винтовок и артиллерийская батарея. Мы потеряли всего двух человек убитыми.
Так как иначе мы не относились к большевикам враждебно, на другой день они явились на переговоры. Их оратор уже на съезде оправдывался, говоря, что случившееся — дело рук наших врагов, которые хотят при помощи провокации расколоть союзников. Задержку с нашей отправкой он объяснял только нехваткой транспорта и саботажем со стороны интеллигенции. Он утверждал, что Советы делают все возможное, чтобы как можно скорее отправить нас во Владивосток. Но едва парламентер со товарищи удалились, съезду была вручена перехваченная нами телеграмма челябинского Совета комиссаров с просьбой к товарищам из Екатеринбурга и Тюмени о помощи в подавлении восставших чехословаков; сил местных Советов на это якобы не хватало, поскольку чехословаки хорошо организованы, выполняют приказы своих командиров и необычайно бдительны. Эта телеграмма была отправлена военным комиссаром, когда мы уже заключили перемирие и отдали большевикам город и бóльшую часть захваченного оружия. А сразу после этого мы узнали еще об одной телеграмме, отправленной начальником оперативного отдела Московского военного комиссариата Араловым; телеграмма содержала приказ разоружать чехословацкие поезда, а тех, кто попытается оказать сопротивление, расстреливать на месте.
Теперь нам было ясно как день, как большевики намеревались поступить с нами на самом деле.
<…>
Взятие Новониколаевска. Русские антибольшевистские организации
После телеграммы Троцкого[1] надо было принять решение и выбрать меньшее из двух зол: ждать, когда на нас нападут, и обороняться или напасть самим.
В первый раз столь тяжкая ответственность легла на мои плечи. Правда, почти все мои люди были настроены так же, как я, но все же ответственность за их жизнь лежала на мне. Я был убежден, что, если на нас нападут, мы не сдадимся и станем сражаться до последнего человека. Приказ Совета народных комиссаров надлежало исполнить в ближайшие же дни. Я принял решение.
Утром 25 мая на собрании за водокачкой я сообщил офицерам своего полка обо всех постановлениях и договоренностях Челябинского съезда, а потом изложил свое решение. Не скрыл я от офицеров и телеграммы, полученной утром от генерала Шокорова, подписанной также членом отделения ЧСНС д-ром Куделей и французским майором Гине, который, как мне кажется, приехал договариваться о нашем проезде через Архангельск. Упомянул, что телеграмма пришла поздно и я уже не могу переменить своего решения. Офицерское собрание полностью согласилось со мной, и, насколько я помню, лишь двое обратили внимание на то, что к акции следовало бы подготовиться более основательно. Выступление было намечено на вечер того же дня. Каждому предстояло выполнить определенную ему задачу.
Нужно подчеркнуть, что с капитаном Кадлецем, помощником командующего Седьмым полком, мы еще до этого проработали разные вопросы о том, как нам держать связь в случае нарушения нейтралитета. У нас были свои шифры, условные знаки и прочее. Так, например, фраза “Передайте письмо комиссару” означала “Займите город”; самый строгий большевистский цензор не увидит ничего опасного в такой телеграмме и пометкой “передачу разрешаю” решит судьбу своего города. По окончании офицерского собрания первой моей обязанностью было отправить условную телеграмму капитану Кадлецу. В два часа я получил лаконичный ответ “Письмо передано”, что означало: Мариинск — наш.
Настала наша очередь действовать. Во второй половине дня я объявил решение русской антибольшевистской организации в Новониколаевске, которая была связана с крупной организацией в Томске. Все пребывали в тревоге, особенно когда пришло известие от капитана Кадлеца о взятии Мариинска, причем Кадлецу удалось захватить две пушки. Солдаты проявляли нетерпение, хотя внешне были спокойны. Вечером у водокачки, как всегда, играла полковая музыка, на этот концерт сошлось население всего города и много красногвардейцев. Когда стемнело, наши солдаты, в соответствии с ранее полученными приказами, рассеялись по городу. В одиннадцать часов музыканты разошлись. Настала мертвая тишина. Около часу ночи над вокзалом взлетела красная ракета. Это был сигнал начинать сражение. Почти в одно время раздались взрывы ручных гранат в красногвардейских казармах и у станции, а из города донеслись пулеметные очереди и ружейные выстрелы. Это был бой у дома революции и у “военного городка”. Бой у военного городка оказался самым долгим, поскольку территория городка представляла собой естественное укрепление и была хорошо защищена. Сам городок занимали венгры и немцы, боеспособный батальон им. Карла Маркса. За сорок минут город был взят. Мы потеряли двух человек убитыми и троих ранеными.
Победу можно было назвать значительной: мы захватили столько оружия, что его хватило не только вооружить всех моих людей, но и часть захваченного передать русским добровольцам.
Постоянные споры чехословацких войск с советской властью не остались незамеченными русскими людьми, в которых тлела ненависть к большевикам, поправшим их права, к тому же местные жители не могли простить большевикам роспуск Сибирской областной думы. Сибирь населяли, в основном, крестьяне и казаки, землевладельцы-собственники; неудивительно, что коммунистические идеи нашли среди них не слишком живой отклик. Рабочих было мало. Поэтому, когда большевики явились со своим грабительским режимом, реквизициями и прочим, против них тут же вспыхнула тайная злоба. Члены бывшей областной думы, как и офицеры бывшей русской армии, создали во всех крупных городах антибольшевистские организации. Офицеры особенно хорошо чувствовали, сколь напряженные отношения существуют между чехословаками и Советами. Тайная офицерская организация в Новониколаевске, связанная с организацией в Томске и других западносибирских городах, 10 мая выслала ко мне делегацию, чтобы сообщить мне о своей деятельности. Так я познакомился с полковником Гришиным-Алмазовым, после переворота ставшим военным министром. Усиление антибольшевистских настроений в русских кругах мы, разумеется, приветствовали, на случай, если нам придется прокладывать себе путь до Владивостока с оружием в руках. Но на первой встрече с представителями русских организаций мы не слишком обнадеживали их. Лишь приняв решение о наступлении, я известил об этом организацию, несшую караульную службу в непосредственной близости от станции.
26 мая в половине пятого утра в Новониколаевске уже шла обычная жизнь, на улицах города появились дежурные из сибирской народной дружины с
Управление городом перешло в руки вновь созванной городской думы, во главе которой встали Ландберг, Сидоров и Марков. В то же время вокруг Гришина-Алмазова образовалось временное сибирское правительство, которому суждено было послужить первой организационной и административной точкой, а также встать во главе новой, свободной, Сибирской республики.
Полагаться на вновь формирующиеся отделы добровольцев сибирской народной дружины поначалу, конечно, было нельзя. Лучшие сотни, составленные из офицеров, а также студентов, которые временно служили рядовыми, занимались потом главным образом организацией местных служб, охраной и формированием новых военных групп. Более крупным русским частям предстояло вступить в дело позже, в основном в Иркутске и на Байкале.
Защита Новониколаевска. Соединение с капитаном Кадлецем
<…>
На станции Тайга нас ждала другая радостная весть[2] от
Сразу после известия о перевороте в Новониколаевске томская офицерская организация тоже попыталась произвести переворот; попытка оказалась безуспешной. Однако страх томских большевиков перед чехословаками был так велик, а надежда на собственные силы так мала, что, когда пришло сообщение о том, что мы уже почти на станции Тайга (недалеко от Томска), члены Совета в три часа утра 31 мая уплыли на пароходе “Ермак” по Томи на север, взяв все казенные деньги и золото и передав власть меньшевикам. Красные, узнав о бегстве Совета, сложили оружие.
Нашу радость омрачала только телеграмма от профессора Максы из Москвы. Из этой телеграммы явствовало, что, пока мы овладевали сибирскими городами и платили за свою доверчивость кровью братьев, павших в Иркутске и у Марьяновки, единства между нашим политическим и военным руководством все еще не было. Профессор Макса телеграфировал, чтобы мы немедленно прекратили сопротивление, и рекомендовал выдать зачинщиков большевикам. Мне он сообщал, что я предстану перед полевым судом. Учитывая тогдашнюю ситуацию, я не мог изменить принятого решения. К тому же было неизвестно, не оказывают ли большевики давление на профессора Максу. Поскольку его телеграмма касалась меня, я ответил ему так: “Я не узнаю вас. Вы не являетесь членом военной коллегии, которая дала мне полномочия на съезде. Моя обязанность — принимать все меры, чтобы обеспечить безопасность нашего войска. Я приказал частям, которые были отданы съездом под мое командование, не выполнять ваш приказ, а слушаться только приказов военного командования”. В Томск я прибыл со своим штабом и с первой сотней Седьмого полка. Нас приветствовали восторженно. Мы получили ценную помощь для дальнейших сражений: две тяжелые гаубицы с двадцатью четырьмя зарядами и две легкие пушки с пятьюдесятью двумя зарядами. До этого артиллерии у нас не было.
Приказ пойти на соединение с капитаном Кадлецем получил поручик Гусарек. Неприятель, продвигавшийся от Тайги к Мариинску, пытался сдержать наше наступление и выиграть время до того момента, когда большевики, с обеих сторон атакующие наши части в Мариинске, уничтожат нас, открывая себе дорогу на Красноярск. От нападения на анжерские и судженские шахты большевики обезопасили себя тем, что в нескольких местах ощутимо повредили дорогу, надеясь таким образом задержать нас на несколько дней. Однако поручику Гусареку удалось хорошо организовать работы и исправить дорогу за несколько часов, так что уже в ночь на 1 июня мы заняли анжерскую станцию. Там мы воспользовались богатыми складами военной обуви и одежды. Подобно томским, бежали большевики и со следующей большой станции, Судженки — только им не удалось забрать с собой деньги.
1 июня после полудня пришло известие, что капитан Кадлец с утра ведет неравный бой на два фронта. Наши части спешно двинулись туда, чтобы протянуть ему руку помощи. Капитан Кадлец взял Мариинск еще 25 мая, в два часа пополудни, выступив по моему приказу. Он разоружил стоящий на вокзале поезд красных, которые ехали на Семеновский фронт, и захватил при этом две пушки. В первый день после нашего выступления Советы снова прибегли (как это уже было у нас и у капитана Чеховского) к переговорам, причем энергичнее всего действовал Красноярский совет, который требовал от нас безоговорочного разоружения. Переговоры провалились так же, как провалились они с анжерскими и томскими большевиками.
Первая атака на капитана Кадлеца была предпринята с запада, со стороны анжерских и судженских шахт. Наши части, однако, быстро отразили эту атаку, отбросив рабочих далеко на запад. Гораздо бóльшая опасность грозила в этот момент с востока, где большевики в пяти километрах от города, на возвышенности за рекой, сосредоточили почти 3000 человек и вырыли окопы, а также развернули артиллерию. Однако и капитан Кадлец не терял времени даром и подготовил основательные укрепления, для строительства которых привлек австрийских и немецких пленных. Позже ему пришлось пройти проверку на прочность. 31 мая неприятельские части начали с востока обстреливать город из четырех пушек, а с запада наш батальон был обстрелян с большевистского бронепоезда. Вероятно, обе части красных приняли решение о совместной акции.
Наступление красных началось 1 июня в первой половине дня. Самые жестокие атаки они предприняли с запада, где сражались анжерские и судженские большевики. Произошло яростное сражение. Во время второй атаки чешский предатель, сражавшийся в рядах анжерских большевиков, крикнул: “Братья, не стреляйте, мы идем вам на помощь!” — размахивая при этом красно-белым знаменем; это сбило с толку наших солдат, и они подпустили большевиков к позиции, что позволило неприятелю прорвать нашу линию обороны на западе. После короткого боя наши отступили к городу, оставив на поле битвы пятерых раненых братьев, которых добили красные. Опасность была устранена только благодаря самообладанию капитана Воронова (русского в рядах чешских войск), который по приказу капитана Кадлеца, несмотря на ранение, собрал горстку больных и легко раненных солдат, всех поваров и офицерских денщиков и с этим немногочисленным войском напал с фланга на наступавших красных. Большевики потерпели жестокое поражение, их командир — чех — был ранен и попал к нам в руки. Предатель не ушел от возмездия: по приказу капитана Кадлеца его расстреляли сразу после боя, чтобы солдаты не учинили над ним самосуд. <…>
Примечания
[1] “Из Москвы, 25 мая, 23 часа. Самара, ж.-д., всем Совдепам по ж.-д. линии от Пензы до Омска.
Все Советы под страхом ответственности обязаны немедленно разоружить чехословаков. Каждый чехословак, который будет найден вооруженным на линии железной дороги, должен быть расстрелян на месте; каждый эшелон, в котором окажется хотя бы один вооруженный, должен быть выгружен из вагонов и заключен в лагерь для военнопленных. Местные военные комиссары обязуются немедленно выполнить этот приказ, всякое промедление будет равносильно бесчестной измене и обрушит на виновных суровую кару. Одновременно присылаются в тыл чехословаков надежные силы, которым поручено проучить неповинующихся. С честными чехословаками, которые сдадут оружие и подчинятся Советской власти, поступить как с братьями и оказать им всяческую поддержку. Всем железнодорожникам сообщить, что ни один вооруженный вагон чехословаков не должен продвинуться на восток. Кто уступит насилию и окажет содействие чехословакам с продвижением их на восток, будет сурово наказан.
Настоящий приказ прочесть всем чехословацким эшелонам и сообщить всем железнодорожникам по месту нахождения чехсловаков. Каждый военный комиссар должен об исполнении донести. № 377.
Народный комиссар по военным делам Л. Троцкий”. (Цит. по: http://histrf.ru/lenta-vremeni/event/view/vosstaniie-chiekhoslovatskogho-korpusa-nachalo-grazhdanskoi-voiny). (Прим. автора.)
[2] После известия о том, что станция Тайга уже взята и навстречу чехословацким войскам высланы поезда. (Прим. перев.)
