«Иностранная литература» №5, 2017 год.
Перевод с итальянского Александра Сергиевского.

Действующие лица:

АНДРЕА ФАББРИ

ДЖУЛИЯ, его жена

АНТОНИО СЕРРА, адвокат

АННА, служанка

Загородный дом в провинции. Конец XIX века.

Комната в доме семьи Фаббри. В глубине сцены — входная дверь. Слева — дверь, ведущая в другие комнаты. Справа — два окна.

Когда занавес поднимается, ДЖУЛИЯ стоит у окна в глубине сцены, спиной к зрительному залу, и смотрит на улицу; отходит с выражением удивления, кладет на столик вязанье, которое до этого держала в руках, и направляется к левой двери, осторожно закрывает ее, после чего подходит к входной двери и останавливается в ожидании…

Входит АНТОНИО СЕРРА.

ДЖУЛИЯ (бросается ему на шею, говорит негромко и радостно). Наконец-то!

АНТОНИО (освобождаясь из объятий, встревоженно). Подожди, прошу тебя!

ДЖУЛИЯ. Ты не один? А где Андреа?

АНТОНИО (все еще думая о своем). Я вернулся один, еще ночью.

ДЖУЛИЯ. Почему?

АНТОНИО (с раздражением). На то были свои причины. С нами они никак не связаны. Просто у меня тут с утра появились кое-какие дела.

ДЖУЛИЯ. Ты ничего про это не говорил. Мог бы и предупредить.

Антонио молча смотрит на нее.

Что случилось?

АНТОНИО (тихо, с дрожью в голосе; почти вне себя от ярости). Что?! А то, что Андреа, по-видимому, нас подозревает.

ДЖУЛИЯ (в испуге, с удивлением). Андреа? Откуда ты знаешь? Ты что, выдал себя?

АНТОНИО. Нет, мы оба себя выдали!

ДЖУЛИЯ (так же испуганно). Где, здесь?

АНТОНИО. Да. Когда мы спускались по лестнице… Андреа шел впереди меня и нес чемодан, помнишь? А ты светила нам сверху. Когда я проходил мимо тебя… Бог мой, надо же было именно в тот момент поцеловать тебя!

ДЖУЛИЯ (все так же). Он нас увидел?

АНТОНИО. Мне показалось, он обернулся, когда шел по лестнице.

ДЖУЛИЯ. О Господи… И ты пришел, чтобы рассказать мне об этом… Так?

АНТОНИО. А сама ты тогда не заметила, как он обернулся?

ДЖУЛИЯ. Я? Нет, ничего не заметила!… Но где же Андреа? Где он?

АНТОНИО. Скажи, ты не помнишь, я уже начал спускаться, когда он тебя окликнул?

ДЖУЛИЯ. Чтобы попрощаться! Значит, как раз в тот момент он повернул с лестничной площадки и начал спускаться вниз?

АНТОНИО. Нет, раньше, раньше.

ДЖУЛИЯ. Но если он видел…

АНТОНИО. То только мельком. Какое-то мгновение!

ДЖУЛИЯ. Как же он тогда отпустил тебя одного? Не может быть! Ты уверен, что он не поехал вслед за тобой?

АНТОНИО. В чем-в чем, а в этом я абсолютно уверен. К тому же до одиннадцати вообще нет поездов из города (смотрит на часы). Первый прибывает как раз в эти минуты… Значит, ничего определенного… и все висит на волоске… неужели ты не понимаешь?

ДЖУЛИЯ. Тише, ради Бога! Успокойся и расскажи все по порядку. Что у вас с ним произошло? Я хочу знать все в подробностях.

АНТОНИО. Ты слишком многого от меня требуешь. Я был в таком состоянии, что даже в самых невинных его словах, интонациях, взглядах мне стали чудиться скрытые намеки…

ДЖУЛИЯ. Спокойно… спокойно…

АНТОНИО. Тебе легко говорить… попробуй тут успокойся! (После короткой паузы, взяв себя в руки.) Помнишь, незадолго до отъезда мы с ним снова обсуждали, как закончить это проклятое дело с переездом в город? Он разгорячился…

ДЖУЛИЯ. Да. И что из того?

АНТОНИО. А то, что, как только мы оказались на улице, Андреа сразу оставил эту тему и больше не возвращался к ней… всю дорогу шел молча, понурив голову. Я нарочно наблюдал за ним: он хмурился и явно был чем-то взволнован… Я еще подумал: “Может, заговорить с ним”? Но не решился. А через некоторое время он сам прервал молчание и обратился ко мне, да так задушевно и по-свойски это у него вышло: “Все же грустно, — говорит, — уезжать вечером… да еще из дома… Не правда ли?…”

ДЖУЛИЯ. Так и сказал?

АНТОНИО. Да. И по всем вам он тоже грустил, так мне показалось. А потом бросил эту фразу, — я прямо холодным потом покрылся! — “Финал при свечах, прямо на лестнице…”

ДЖУЛИЯ. И как он это… сказал?

АНТОНИО. Тем же тоном: очень естественно. Впрочем, не знаю… Он же не просто так это сказал! А потом заговорил со мной о детях, сказал, что зашел к ним попрощаться, но они уже были в постели и спали… но о них без той нежности, с какой обычно говорят о своих детях… И о тебе тоже.

ДЖУЛИЯ. Обо мне?

АНТОНИО. Да. И при этом пристально так на меня смотрел.

ДЖУЛИЯ. И что сказал?

АНТОНИО. Что ты очень любишь своих детей.

ДЖУЛИЯ. И всё?

АНТОНИО. Потом, уже в поезде, возобновил разговор об иске, который мы собираемся предъявить во время переговоров. И спросил про адвоката Горри, не знаком ли я с ним. Да, вот еще что… среди прочего с улыбкой поинтересовался, не женат ли он. Хотя это не имело никакого отношения к разговору… Или это я сам…

ДЖУЛИЯ (прерывая его). Постой!

Из входной двери в глубине сцены появляется АННА.

АННА. Извините, синьора. Не пора ли уже забрать детишек?

ДЖУЛИЯ. Действительно… Хотя нет… не сейчас.

АННА. Хозяин что, не приедет? А коляска уже уехала на станцию.

АНТОНИО (взглянув на часы). Как раз одиннадцать.

ДЖУЛИЯ. Не может быть! Уже? (Анне.) Подожди еще немного… Я скажу когда.

АННА (уходя). Хорошо, синьора. Тогда я накрою на стол.

АННА выходит.

АНТОНИО. Ну вот, скоро он будет здесь.

ДЖУЛИЯ. Получается, ничего определенного… Все, о чем ты рассказал, не доказывает, что он нас подозревает…

АНТОНИО. Конечно, нет! Если он и заподозрил что, то ничем не выдал себя.

ДЖУЛИЯ. Это он-то? Который вообще не привык скрывать своих чувств?!

АНТОНИО. И тем не менее!… Неужели ты полагаешь, что необходимость постоянно быть начеку лишила меня здравого смысла? Напротив. Несколько раз я уловил в его словах явную двусмысленность. И каждый раз после этого он со смешком добавлял: “Что, испугался?”. К тому же я все время внимательно за ним наблюдал: что он сказал, как на меня посмотрел… И еще он необычно много говорил все эти три дня… а ведь он немногословен, как тебе известно! Иногда, правда, надолго замолкал, но всякий раз, возобновив разговор, говорил исключительно о нашем деле. Я спрашивал себя, о чем он думал, только ли о делах? Он разговаривал сейчас, чтобы не показывать, что подозревает меня? Один раз мне даже показалось, что он не хочет пожать мне руку… Он ведь заметил, как я ему протянул руку! А сделал вид, что задумался. Пройдя мимо, окликнул меня. Решил исправить оплошность, подумал я, а он только сказал: “Ах, извини… Забыл тебя поприветствовать… Впрочем, неважно!” Говорил несколько раз о тебе, о доме, но так, будто просто к слову пришлось… Мне казалось, он избегает смотреть мне в глаза. Он часто повторял одну фразу по три, по четыре раза, словно думал в тот момент о чем-то другом… А когда говорил о постороннем, вдруг находил способ резко перевести разговор на тебя и детей, задавал мне вопросы… Он это делал намеренно? Надеялся застать меня врасплох? Кто знает… И при этом смеялся, а в глазах было какое-то недоброе выражение…

ДЖУЛИЯ. А ты?

АНТОНИО. Говорю же тебе, я все время был начеку.

ДЖУЛИЯ. Значит, он догадался, что ты не веришь в его искренность!

АНТОНИО. Надо думать!

ДЖУЛИЯ. И тем самым только утвердился в своих подозрениях. И это всё?

АНТОНИО. Да. Хотя вот еще что… В гостинице он заказал номер на двоих… а когда мы легли, он заметил, что я не сплю… Хотя нет, конечно нет, ведь было темно! И ничего не видно… просто он догадался. При этом я лежал тихо, как мышь. Нет, ты только представь себе: я оказываюсь с ним в одной комнате… ночью, да еще подозреваю, что он все знает… Только представь себе, как я лежу там с вытаращенными глазами в абсолютной темноте и жду, сам не зная чего!… А вдруг он решил меня убить?… И тут в полной тишине он говорит: “Тебе не спится”.

ДЖУЛИЯ. А ты что?

АНТОНИО. Ничего. Я промолчал. Притворился спящим. Тогда он снова: “Тебе не спится”. На этот раз я ответил: “Ты что-то сказал?” — спрашиваю. А он: “Да, хотел проверить, спишь ли ты”. Но он ведь не спросил, а просто сказал: “Тебе не спится”. Значит, хотел показать, что знает, что я не сплю, что не могу заснуть, понимаешь? По крайней мере, в тот момент я именно так подумал.

ДЖУЛИЯ. А ты что?

АНТОНИО. Ничего. Я ему ничего не ответил. В итоге, обе ночи глаз не сомкнул.

ДЖУЛИЯ. А вообще, как он вел себя с тобой?

АНТОНИО. В остальном — как обычно.

ДЖУЛИЯ. Может, это все твои домыслы?… Если бы он увидел, что мы…

АНТОНИО. И все–таки он обернулся, когда шел по лестнице.

ДЖУЛИЯ. Но ничего не заметил! Может такое быть?

АНТОНИО. А если у него возникли подозрения?…

ДЖУЛИЯ. Возможно… но у тебя нет в этом полной уверенности! И потом, так владеть собой, чтобы никак себя не выдать?! Не может быть… Да и вообще, в чем ты можешь быть уверен? Ни в чем!… Допустим даже, что он увидел, как ты наклонился, проходя мимо меня… Да если бы у него закралось хоть малейшее подозрение… что ты меня поцеловал… он бы вернулся… можешь быть спокоен!… И тогда нам бы не поздоровилось… Ты даже не представляешь, что он мог с нами сделать!… Нет, подумай сам, этого не может быть! Ты просто испугался, вот и все! У Андреа нет никаких оснований нас подозревать. На людях ты всегда относился ко мне по-родственному. И он это прекрасно видел.

АНТОНИО. Да, именно поэтому повод для подозрений может появиться в любой момент. Стоит ему только сопоставить все эти бесчисленные мелочи, которые сами по себе мало что значат, и каждый намек неожиданно станет неопровержимым доказательством, а подозрения обретут твердую почву… Вот чего я боюсь.

ДЖУЛИЯ. Нам просто следует вести себя осмотрительнее…

АНТОНИО. Ну наконец! Я всегда твердил тебе то же самое!

ДЖУЛИЯ. И сейчас меня этим попрекаешь?

АНТОНИО. Вовсе нет. Но не говорил ли я тебе много раз: “Следи за собой!”, а ты…

ДЖУЛИЯ. Да, говорил, а я…

АНТОНИО. Если бы ты… Я ведь о тебе беспокоюсь.

ДЖУЛИЯ. Еще бы! Поэтому и боишься.

АНТОНИО. А по-твоему, у нас есть повод для веселья? Особенно у тебя! (Молча ходит по комнате; останавливается.) Да, я боюсь! Но не за тебя ли, в первую очередь?… Подумать только… (Снова молча ходит по комнате.) Мы слишком доверились друг другу, вот что я тебе скажу! Слишком неосмотрительно себя вели. И сейчас, когда я вспоминаю наше безрассудное поведение, то задаюсь вопросом, как могли мы надеяться, что оно не даст ему повода для подозрений? Открыто проявлять свои чувства в этом доме… можно сказать, у него на глазах… пользуясь любой возможностью… стоило ему отлучится хоть на минуту… да нет, и при нем тоже — вспомни все эти наши переглядывания, жесты… Нет, мы просто сошли с ума!

ДЖУЛИЯ (прервав долгое молчание). И сейчас ты меня этим попрекаешь? Что ж, вполне понятно. Я ведь обманула человека, доверявшего мне больше, чем самому себе… Конечно, это я во всем виновата, в первую очередь, именно я…

АНТОНИО (останавливается, смотрит на нее, затем вновь принимается ходить по комнате; бросает на ходу неожиданно резко). Я не это имел в виду.

ДЖУЛИЯ. Нет, именно это. Мог бы еще добавить, что сначала я так сильно любила его, что сбежала с ним из дома, подбив его на это, а потом изменила ему с тобой! Что ж, ты прав, осуждая меня, абсолютно прав! (С жаром.) Понимаешь, ведь я убежала с ним по любви, а не ради этой размеренной жизни… не ради удовольствия иметь собственный дом. У меня он и так был, и просто из прихоти я бы ни с кем никуда не убежала… Далеко не все одобрили тогда его решение, и пришлось ему, как известно, оправдываться за этот свой столь легкомысленный поступок… ему, человеку солидному, положительному… Ошибка была слишком очевидной — пришлось исправлять ее, и немедленно! Но как? А вот как: с головой уйти в работу, чтобы обеспечить мне достойную меня праздную жизнь… Вот для чего он трудился, как каторжник, забыв обо всем и ни о чем другом не помышляя, кроме работы; не требуя от меня ничего взамен, кроме одобрения своих трудов, своей добросовестности, честности и порядочности… А также совсем немного благодарности с моей стороны… не более того! Вот и все, что ему было надо. А ведь могло бы сложиться совсем иначе!… Этот честный и порядочный человек захотел сделать меня вновь богатой, даже богаче, чем раньше… Все ради меня! Ради меня, которая вне себя от счастья каждый вечер с нетерпением ожидала его возвращения. Домой он приходил обессиленный и измотанный, но довольный своим трудовым днем и уже полный планов на завтра… Но в конце концов и я стала уставать — оттого что приходилось чуть ли не силой побуждать его демонстрировать свои чувства и признаваться мне в любви… Доверие, уважение и дружба со стороны мужа стали казаться мне наигранными, лишенными искренности… Я засомневалась, и ты этим воспользовался, а теперь смеешь упрекать меня за то, что я любила и изменила… Именно теперь, когда мы оказались в опасности… А сам испугался, я же вижу, что ты испугался! Зря, тебе нечего бояться! А вот мне… (Закрывает лицо руками.)

АНТОНИО (помолчав). Так помоги мне успокоиться… Если я и боюсь, то за тебя… и за твоих детей.

ДЖУЛИЯ (в ярости, почти кричит). Нет! Не смей, оставь их в покое! (В слезах.) Невинные бедняжки!

АНТОНИО. Что ж, поплачь, а я пойду…

ДЖУЛИЯ. Правильно! Давно пора! Здесь тебе больше нечего делать…

АНТОНИО (с горячностью, убежденно). Ошибаешься! Я любил тебя так же, как ты меня… и тебе это прекрасно известно! Только советовал вести себя благоразумно… Прежде всего, ради тебя же самой. Разве я был не прав? Ведь если что, я буду ни при чем — ты же сама так говорила. (Помолчав.) Я ни в чем никогда тебя не упрекал, что бы ты ни делала — у меня нет на это права… (Проводит рукой по глазам; поменяв тон и выражение лица.) Ладно… оставим… Андреа ни о чем не догадывается… ты так считаешь. Что ж, как скажешь… Мне тоже начинает казаться, что он вряд ли смог бы так долго держать себя в руках и ничем не выдать своих подозрений. Получается, нам нечего опасаться… И тогда — ничего не кончено… Мы еще можем…

ДЖУЛИЯ. Нет, нет, ничего мы больше не можем, все кончено! Неужели после всего ты еще думаешь… Нет, лучше положить всему этому конец.

АНТОНИО. Что ж, будь по-твоему.

ДЖУЛИЯ. Вот она, твоя любовь.

АНТОНИО. Ты нарочно меня злишь?

ДЖУЛИЯ. Вовсе нет. Нам правда нужно прекратить все это раз и навсегда. А там — будь что будет. Главное, что между нами все кончено. Знаешь, я подумала, может, даже к лучшему, если он обо всем узнает…

АНТОНИО. Ты сошла с ума!

ДЖУЛИЯ. Нет, лучше так… именно так! Ведь что ожидает меня впереди? Сам подумай! Я больше не имею права любить кого бы то ни было. Даже своих собственных детей! Как мне целовать их, зная, что я предала их отца… зная, что с каждым моим поцелуем на их невинные личики ложится тень моей вины! Нет… нет… Он выкинет меня вон? Нет, лучше я сама, чем ждать, пока это сделает он.

АНТОНИО. Да ты совсем потеряла голову!

ДЖУЛИЯ. Совершенно верно! Я всегда это говорила… Все имеет свои пределы. Я больше не могу… И теперь ничего другого мне не остается! (Сделав усилие, берет себя в руки.) Ну, а теперь ступай… уходи… чтобы он не застал тебя здесь.

АНТОНИО. Уйти, оставив тебя одну? Я пришел нарочно, чтобы… Не лучше ли будет, если я…

ДЖУЛИЯ. Нет, он не должен застать тебя здесь. Впрочем, возвращайся… но когда он уже будет тут. Да, обязательно приходи. И поскорее. Успокойся, напусти на себя равнодушный вид… Говори со мной в его присутствии, обращайся ко мне почаще. А я тебе подыграю.

АНТОНИО. Хорошо, хорошо.

ДЖУЛИЯ. Быстрее. Но если вдруг…

АНТОНИО. Что, если?

ДЖУЛИЯ. Нет, ничего! Только…

АНТОНИО. Что только?

ДЖУЛИЯ. Ничего, не обращай внимания… Прощай…

АНТОНИО. Джулия!

ДЖУЛИЯ. Уходи же!

АНТОНИО. До скорой встречи!

АНТОНИО выходит через заднюю дверь.

Джулия на какое-то время остается стоять посредине комнаты, устремив глаза в одну точку; в ее неподвижном взгляде застыл ужас; поднимает голову, шумно вздохнув, с силой прижимает обе руки к лицу; не в силах отогнать от себя угнетающую ее мысль и не находя себе места, делает несколько шагов по комнате, в нерешительности останавливается перед зеркалом у входной двери в глубине сцены; собственное отражение в нем на некоторое время отвлекает ее от тяжелых мыслей; отходит от него, садится в кресло подле журнального столика, стоящего ближе к авансцене, справа; согнувшись и обхватив голову руками, на некоторое время застывает в этой позе, после чего поднимает голову и размышляет вслух.

ДЖУЛИЯ. Что ему стоило вернуться?… С извинениями… Услышав, что он возвращается, я бы отошла к окну… стояла бы там и смотрела… (Помолчав). Но он боится… Ему просто страшно!

Джулия качает головой, презрительно усмехаясь с выражением отвращения на лице. Встает, делает несколько шагов по комнате, снова подходит к столику и несколько мгновений стоит перед ним в нерешительности; наконец берет колокольчик и энергично два раза звонит в него.

Во входной двери появляется АННА.

АННА. Вы меня звали?

ДЖУЛИЯ (все еще в раздумье). Да… Проверь, чтобы все было готово, прошу тебя.

АННА. Все уже готово, синьора.

ДЖУЛИЯ (после паузы). Стол?…

АННА. Накрыт.

ДЖУЛИЯ. Комната синьора?

АННА. Прибрана… вся.

ДЖУЛИЯ. Тогда вот что. Ступай к детям.

АННА (поворачивается, чтобы уйти). Иду.

ДЖУЛИЯ. Анна!

АННА. Слушаю вас, синьора?

ДЖУЛИЯ (после некоторого раздумья, поколебавшись). Впрочем, пусть еще поиграют… до приезда отца. Тогда и пойдешь.

АННА. Да, конечно, синьора, так и взаправду лучше. Сначала удостоверьтесь, что они прибыли. Если хотите, я спущусь встретить коляску во дворе и поднять чемоданы наверх…

ДЖУЛИЯ. Нет… повремени…

АННА. А уж детишки-то как будут рады, когда вернется их папочка. Он ведь обещал привезти им подарки: Карлуччо получит лошадку, вот такую большую… А Нинетто, он хочет ее для себя. Вот они все утро и ссорились, когда шли к бабушке. “Папа меня больше любит, чем тебя”, — говорил Карлуччо. “А мама меня”, — отвечал Нинетто.

ДЖУЛИЯ. Малыш мой дорогой!

АННА. Уже говорит, но пока еще с трудом!

ДЖУЛИЯ. Приведи их сюда!

АННА (прислушавшись). Подождите-ка… вроде как едут… (Подходит к окну.) Коляска уже во дворе… Я спущусь?

ДЖУЛИЯ. Да, да… ступай…

АННА выходит.

Джулия в сильном волнении ходит по комнате, останавливается, прислушивается; подходит к столику, садится, механически берет в руки вязанье.

ДЖУЛИЯ. Сейчас все выяснится.

Джулия вновь прислушивается, потом лихорадочно принимается за вязанье, как будто не осознавая, что делает; бросает, опять прислушивается.

Анна (голос за сценой). Хозяин приехал!

Входит АННА, неся чемодан, ставит его на стул у входной двери.

Вот и хозяин!

Джулия встает, держа в руках вязанье и, пытаясь справиться с волнением, направляется к входной двери. Входит АНДРЕА.

ДЖУЛИЯ (протягивая руку). Вот, поджидаю тебя. (Анне.) Пойди и приведи детей.

АННА (нерешительно). Но хозяин сказал…

АНДРЕА. Они ведь у мамы? Пусть пока остаются там. Сперва надо распаковать чемодан, достать и приготовить им подарки.

ДЖУЛИЯ. Как скажешь.

АННА выходит.

АНДРЕА. Я ужасно устал… К тому же голова болит.

ДЖУЛИЯ. Опять не закрыл окна в вагоне?

АНДРЕА. Нет. Как раз таки закрыл. И все равно… было так шумно… всю ночь буквально глаз не сомкнул.

ДЖУЛИЯ. И много вас там было?

АНДРЕА. Порядочно.

ДЖУЛИЯ. Даже моя пуховая подушечка не помогла?

АНДРЕА. Смотри-ка! Ее здесь нет?! Наверное, оставил в поезде! Да, вне всяких сомнений… Жаль! И что ты со мной за это сделаешь? Впрочем, ладно, забудем… У тебя все в порядке? Что дети?

ДЖУЛИЯ (вновь принимаясь за вязание). Все здоровы.

АНДРЕА. М-м-м… говоришь, ты меня поджидала? Тебе Серра сказал, когда я приеду?

ДЖУЛИЯ. Да, он недавно заходил. Ты же сам мне ни строчки не написал.

АНДРЕА. Действительно, но ведь всего три дня прошло… А Серра вернулся вчера вечером.

ДЖУЛИЯ. Он меня и предупредил. И скоро снова зайдет, чтобы повидаться с тобой.

АНДРЕА. А, значит, опять придет? Ну, хорошо… Кстати, ты правильно сделала, что отослала детей к маме. Пусть они у нее побудут. А сама к ней ходила?

ДЖУЛИЯ. Ты же знаешь, я бываю у нее только с тобой.

АНДРЕА. Да, конечно. Впрочем, теперь…

ДЖУЛИЯ (меняя тему разговора). Как прошла твоя поездка?

АНДРЕА. Разве Серра не рассказал тебе?

ДЖУЛИЯ. Рассказал, но буквально в двух словах… и сразу ушел…

АНДРЕА. По крайней мере, все дела удалось уладить как нельзя лучше… Однако, наш синьор Антонио бросил меня там на произвол судьбы… Да, кстати! Адвокат Горри наговорил мне о нем кучу комплиментов! Что ж, действительно в уме ему не откажешь… Справился со всеми делами превосходно… В чем-в чем, а в этом он оказался на высоте… (Прервав себя на полуслове, продолжает совсем другим тоном.) И если все пойдет по-моему, то есть так, как надо, то за остальным дело не станет… Догадываешься, о чем я? Как говорится, сказано — сделано…

Представляешь, покончу тут со всем и, не откладывая в долгий ящик… прочь отсюда! Долой все заботы, хватит с меня, наработался! Берем самое необходимое и прочь отсюда! В город! Что ты на это скажешь? Переедем насовсем. Как думаешь?

ДЖУЛИЯ. Переехать в город?

АНДРЕА. Вот именно. А ты что, против?

ДЖУЛИЯ. Нет.

АНДРЕА. Тогда в город, в город! Будем жить, как настоящие господа! В свое удовольствие… Да здравствует беззаботная жизнь!

ДЖУЛИЯ. Но почему ты так решил?

АНДРЕА. Окончательно еще не решил. Если получится… Впрочем, знай, что здесь я ни за что не останусь. С меня хватит! После всего того, что я тут вытерпел!… Да и тебе там будет лучше.

ДЖУЛИЯ. По мне, где бы ни жить…

АНДРЕА. Нет, вон отсюда, и как можно скорее! Там и развлечения, которых не может дать загородная жизнь… Ты в них тоже нуждаешься. Сама атмосфера города… шумные улицы и все прочее. К тому же здесь моя мать, а у тебя с ней…

ДЖУЛИЯ. Надеюсь, ты не из–за этого хочешь уехать.

АНДРЕА. Нет конечно. Я не сказал, что из–за нее.

ДЖУЛИЯ. Ты ведь прекрасно знаешь, как она ко мне относится…

АНДРЕА. Знаю, конечно, знаю. И одно это могло бы быть достаточным мотивом для отъезда. Но существуют и другие. (Короткая пауза.) Кстати, в городе я дважды сталкивался с твоими братьями, и оба раза…

ДЖУЛИЯ. Что они тебе сделали?

АНДРЕА. Мне? Ничего! Что они могут мне сделать, по-твоему? Хотел бы я на них посмотреть… Ничего. Как обычно, прикинулись, что не заметили меня… Невелика беда! (Нараспев.) Им никогда этого не проглотить! Придется смириться! (Вновь обычным тоном.) Но что за фанаберия! Можно ли так зазнаваться?! Впрочем, теперь они еще и злятся. Вполне понятно: ведь я уже не голодранец, каким был когда-то, понимаешь? А посему не позлорадствуешь и по твоему поводу: растаяла их последняя надежда, что ты раскаешься и пожалеешь, что связалась со мной и ушла из дома… С этим ох как трудно смириться! А если я еще и перееду в город, туда, где живут они… ты только представь себе! Оказаться у них под боком?! Этого они просто не вынесут!… Полагаю, что Серра тоже был бы не против такого решения… Кстати, зачем он сюда заезжал?

ДЖУЛИЯ. По каким-то своим делам…

АНДРЕА. Понимаю. Дела — это святое! Хотя решаются они в городе… Итак, если тут не с кем иметь дело — не с этим же стадом баранов, — то прочь отсюда! Да, кстати, надо срочно подумать, как его отблагодарить. Хотя мне он тоже кое-чем обязан… Впрочем, неважно.

ДЖУЛИЯ. Думаю, для него это важно.

АНДРЕА. Ничего подобного! Дела — делами, и одолжения тут ни при чем: дружба покупается. Он заслуживает благодарности! Знала бы ты, какие он сумел найти доводы, чтобы поддержать мои претензии… абсолютно неопровержимые, кроме всего прочего! А здесь все, что я сделал, ни в грош не ставят… Но если благодарность… впрочем, довольно! Тут все разбогатели благодаря моим трудам — одним этим я мог бы похвастаться… И потом, сколько трудов я положил, чтобы избавить их от чумы и малярии, — хотя бы за это стоило бы поблагодарить меня… Неужели и здесь я ни при чем?!

ДЖУЛИЯ. Они просто не в состоянии это понять.

АНДРЕА. Как же, как же! Едва речь заходит о том, чтобы признать чьи-либо заслуги, они теряют способность соображать! Как тебе известно, мне отвели заболоченный участок, когда мы решили тут поселиться. Помнишь, что там было, когда мы приехали из города… Все заросло горькой полынью, которую даже козы отказывались щипать. И я рискнул всем, что у меня — вернее, у тебя — было, чтобы осушить эту землю и привести ее в надлежащий порядок, так что теперь это — самый плодородный участок среди всех прочих. Ну да ладно! Договор на аренду все равно скоро истекает, а благодарности за свои труды на этой земле мне все равно не дождаться. “Как вы разбогатели!” — только и слышишь на каждом углу. Это единственное, что их заботит. Получается, мы должны были разориться, чтобы доставить им удовольствие?! Как бы не так! Пора положить этому конец. К тому же все было оплачено твоими деньгами.

ДЖУЛИЯ. Сейчас это уже не имеет значения.

АНДРЕА. Напротив. Ведь если я разбогател, то только благодаря тебе.

Джулия. Но я же не имела отношения к твоей работе.

Андреа. Не спорю, работал я и трудился не покладая рук. Сегодня, глядя из окна поезда, я все думал: теперь-то вы восхищаетесь тем, что я сделал. А тогда держали меня за сумасшедшего… Для вас это было просто болото, для меня — золотое дно! С детских лет я мечтал осушить его… Подумать только, ведь раньше тут от малярии люди мерли как мухи. Прав был старик Мантенья, тот, что вез нас сюда, помнишь? От нее умерли две его дочери. Он еще плакал тогда, рассказывая. Да и жена от нее же…

ДЖУЛИЯ (не отрываясь от вязания). Она жила отдельно.

АНДРЕА. Неудивительно! Иначе и быть не могло, после того как… (Смеется.) Однако, он горевал о ней сильнее, чем о дочерях. А мы, само собой, посмеивались. Мол, вот кретин, совсем из ума выжил! Над ним все открыто издевались. И даже поколотили как-то раз.

ДЖУЛИЯ. Неужели?

АНДРЕА. О да! Давно, правда… Любовник жены тогда побил его. Как-то раз мы вместе ехали в поезде, и старик при всех сам рассказал об этом, причем во всех подробностях. Можешь представить, как мы хохотали. “Нет, вы только вообразите себя на моем месте! — все повторял он. А потом обратился к синьору Спортини, тому, что с таможни, ну, ты его знаешь, он тоже там сидел, рядом со мной: — Только Вы, синьор Франческо, и можете меня понять!” Нам на удачу, там оказался один юнец из этих… всезнаек… Ты меня не слушаешь?

ДЖУЛИЯ. Я хотела тебя спросить…

АНДРЕА. Что, пора обедать? Все уже готово? Сейчас пойдем. Только дослушай. Так вот, этот юнец берет слово и с улыбочкой заявляет буквально следующее: “Поразительно, — говорит. — Боже ты мой, до чего старомодная историйка! Ведь в чем весь смысл? Поколотили вот этого синьора. Что ж, вполне предсказуемый эпилог, когда старые мужья прибегают к допотопным уловкам: нет чтобы волосы состричь, а голову сохранить… Тут ведь что главное? Пси-хо-ло-ги-я! Сейчас объясню: итак, у вас есть подозрения, но нет доказательств. Но к чему они? Во-первых, это просто глупо: стоит ли беспокоить двух порядочных людей, которым так хорошо вместе?…” Остроумно, тебе не кажется? “Вот если бы у меня, не дай Бог, была жена, и я начал подозревать ее в неверности (тут он позволил себе передразнить старого Мантенью), я, прежде всего, не показал бы и виду, что мне что-либо известно. И даже не пытался бы добыть доказательств этому, чтобы раньше времени не спугнуть добычу, а, напротив, постарался бы подвести к тому — хотя тут, конечно, нужна определенная сноровка, — чтобы она сама на блюдечке поднесла мне эти самые доказательства. Я бы выжидал, но до определенного момента…” (Берет стул и садится напротив, вплотную к Джулии.) Забавно, верно? Вот, послушай-ка, чем он закончил: “…До момента, когда пригласил бы жену сесть напротив себя и так, невзначай, в ходе невинного разговора, начал бы рассказывать ей как о чем-то вполне постороннем всю эту историйку их любовных отношений… забавных, но таких обыденных, что ли (думаю, тут не требуются пояснения?), и в то же время я говорил бы намеками, все ходил бы вокруг да около, напрямую избегая упоминания о ее вине, но все ближе и ближе, кругами подбираясь к ней, а потом — раз! (достает из корзинки с вязанием зеркальце и подносит Джулии к лицу) — поднес бы ей к лицу зеркальце и деликатно так спросил бы: “Отчего это вы так побледнели, моя дорогая?…” (Смеется, но с неестественной интонацией.) Да-а-а… Очень мило! “Мне все известно, и скоро вы сами в этом убедитесь…”

ДЖУЛИЯ (встает, с усмешкой оттолкнув руку Андреа; с напускным равнодушием). Полная ерунда!

АНДРЕА (изменившимся голосом). Не хочешь дослушать? Тебе неинтересно?

ДЖУЛИЯ. Какое мне дело до жены Мантеньи?! (Поворачивается, чтобы уйти.)

АНДРЕА. Ну, тогда хотя бы до Серры…

Сильно побледнев, Джулия поворачивается к нему вполоборота.

(Сдерживаясь, но прерывающимся голосом). Тогда вот что я ему скажу: “Послушай, любезный, прямо не знаю, как мне тебя отблагодарить… Давай без церемоний… по-приятельски. Скажи-ка мне, сколько я тебе должен, и я заплачу”. Гм… Что, если так?

ДЖУЛИЯ. Поступай, как находишь нужным.

АНДРЕА. Только, знаешь… Боюсь, что в таком случае…

ДЖУЛИЯ. Он откажется?

АНДРЕА (встав, говорит, все еще сдерживаясь, со вздохом). Эх, моя дорогая, у совести свои законы, порой очень даже странные! Украв у меня честь, он может отказаться от денег.

ДЖУЛИЯ. О чем ты?

АНДРЕА (угрюмо, но все еще держа себя в руках, с усмешкой). Разве не так?

ДЖУЛИЯ. Ты сошел с ума!

АНДРЕА. Разве я не прав? Посмотри на меня! Значит, нет?

ДЖУЛИЯ. Да ты не в себе!

АНДРЕА. Это я-то не в себе?! Значит, все это неправда?

ДЖУЛИЯ. Хочешь запугать меня? Как ты смеешь так говорить со мной? Кто дал тебе право так оскорблять меня?

АНДРЕА (подхватывая). Я тебя оскорбил? Отчего тогда ты вся дрожишь?

ДЖУЛИЯ. Неправда! Какие доказательства…

АНДРЕА. Доказательства! Право! Я — ревнивый кретин? Я не в себе? А ты, значит, невинная жертва! А если я видел собственными глазами? Вот этими самыми глазами видел…

ДЖУЛИЯ. Ложь! Ты сошел с ума.

АНДРЕА. Ах вот как! Я все видел собственными глазами, а у тебя хватает наглости отпираться?! Какое бесстыдство! Посмотри, ты дрожишь… как и он… там, во время нашей поездки… Три дня я его мучил, и, наконец, он не выдержал и сбежал… И примчался сюда, чтобы рассказать тебе об этом, верно? Прибежал рассказать, да? А я нарочно дал ему такую возможность! Почему же ты не ушла отсюда вместе с ним?… Будешь и дальше отпираться? Что ж, попробуй!

ДЖУЛИЯ. Андреа… Андреа…

АНДРЕА. Вот видишь, лгать больше нет никакого смысла!

ДЖУЛИЯ. Помилосердствуй!

АНДРЕА. И это ты взываешь к милосердию?

ДЖУЛИЯ. Убей меня! Делай со мной, что хочешь…

АНДРЕА (в ярости вновь хватает ее). Стоило бы! Ты этого вполне заслуживаешь, негодяйка! Не понимаю, что меня останавливает… так бы и… Впрочем, нет (отпускает ее), не хочу марать о тебя руки… к тому же дети!… на них тогда тоже падет тень! Ты о них думала? Нет, их ты тоже в расчет не брала! Подлая твоя душа. Какая низость! (С силой толкает ее по направлению к входной двери.) Вон отсюда! Прочь из моего дома! Прямо сейчас!

ДЖУЛИЯ (в отчаянии). Куда же я пойду?

АНДРЕА. Ты у меня об этом спрашиваешь? К любовнику! В свое время ты предала своих братьев, когда убежала из дома со мной… со мной! И если теперь они захлопнут дверь перед твоим носом, то правильно сделают… Или отправляйся к своему любовнику… Забирай все свои деньги… Думаешь, я без них не проживу? Да они мне теперь будут руки пачкать! Начну все с начала… ради детей! А ты убирайся!

ДЖУЛИЯ. Нет, Андреа, лучше убей меня, но не говори так! Прости меня ради них… Обещаю во всем беспрекословно подчиняться тебе и делать все, что ты захочешь… Ради них…

АНДРЕА. Нет.

ДЖУЛИЯ. Позволь мне остаться, ради них…

АНДРЕА. Нет!

ДЖУЛИЯ. Я стану твоей рабыней!

АНДРЕА. Не-е-ет!

ДЖУЛИЯ. Умоляю тебя…

АНДРЕА. Нет, нет и нет. Ты их больше не увидишь.

ДЖУЛИЯ. Сделай со мной все, что хочешь…

АНДРЕА. Нет!

ДЖУЛИЯ. Но это же и мои дети!

АНДРЕА. Ты о них вспомнила? Только теперь? Наконец-то!

ДЖУЛИЯ. Я потеряла голову…

АНДРЕА. Я тоже!

ДЖУЛИЯ. Я сошла с ума, и мне нет прощения, я знаю! Я кругом виновата… Но это было как наваждение, поверь мне. Я любила только тебя! Но страдала оттого, что ты почти перестал меня замечать… так мне казалось… Я сама виновата во всем, только я сама… Знаю, знаю… Но ведь я сбежала из дома с тобой… Потому что любила тебя!

АНДРЕА. И изменила! С первым, кто подвернулся под руку… Неважно с кем.

ДЖУЛИЯ. Нет, это не так! Но я не оправдываюсь…

АНДРЕА. Не имеет значения. Уходи!

ДЖУЛИЯ. Подожди! Не знаю, что еще сказать… Да, я виновата перед тобой, перед детьми… да, конечно… все это так… но, если у тебя я не смогу вымолить прощения, позволь мне, по крайней мере, искупить свою вину перед детьми… В этом ты не можешь мне отказать… Ты не можешь их у меня отнять…

АНДРЕА. Ах, вот как, значит, это я их у тебя отнимаю? Разве ты не сама от них отказалась? Убирайся! И не морочь мне голову! Ты их никогда больше не увидишь!

ДЖУЛИЯ. Нет! Нет! Андреа, в последний раз прошу, умоляю тебя… вот, посмотри… (Падает перед Андреа на колени.)

АНДРЕА (в ярости). Нет! Я же сказал, что нет! Все, хватит! Слышать тебя больше не хочу. Видеть тебя не могу. Дети остаются со мной… А ты уходи!

ДЖУЛИЯ. Тогда лучше убей меня!

АНДРЕА (пожав плечами, безучастно). Займись этим сама.

Андреа отходит к окну, отворачивается и смотрит на улицу.

Джулия, подавленная таким приговором, роняет голову на грудь, глаза наполняются слезами, начинает рыдать.

Андреа оборачивается на эти звуки, но почти сразу принимает прежнюю позу и продолжает стоять у окна, не двигаясь.

Джулия постепенно прекращает рыдать, встает и с побледневшим лицом, все еще всхлипывая, подходит к мужу.

ДЖУЛИЯ. И все же, послушай…

Андреа оборачивается и смотрит на нее.

Джулия вновь не может сдержать рыданий.

АНДРЕА. Не устраивай мне сцен!

ДЖУЛИЯ. Нет, нет, выслушай меня. Если я их больше не увижу… то хотя бы в последний раз позволь мне… Умоляю тебя! Умоляю!

АНДРЕА. Нет, ни за что. Я ведь уже сказал, что нет!

ДЖУЛИЯ. В последний раз… только поцеловать… и обнять на прощанье… и потом больше никогда!

АНДРЕА. Нет!

ДЖУЛИЯ. Ах, какой же ты жестокий! Ладно… тогда… хотя бы обещай… что, когда они станут… и в будущем тоже… никогда, слышишь, никогда не говорить плохо обо мне… обещай же! Что они никогда ничего не узнают… И когда…

АНДРЕА (обернувшись, поменяв тон, подзывает ее жестом подойти к нему). Подойди… иди сюда… сюда… ближе…

ДЖУЛИЯ (в нерешительности, колеблясь). Зачем? (Повеселев.) А-а! Это они, мои дорогие?

АНДРЕА (резко хватает ее и почти насильно подводит к окну). Нет, не они… посмотри-ка… посмотри туда… видишь его?

ДЖУЛИЯ (хватаясь за него). Андреа! Андреа! Сжалься надо мной!

АНДРЕА (отталкивая ее от себя в направлении правой двери). Иди же! Чего ты боишься?

ДЖУЛИЯ. Умоляю тебя, Андреа!

АНДРЕА (подталкивая ее к двери). Ступай же! Ступай! Что, за него испугалась?

ДЖУЛИЯ (все еще цепляясь за него). Нет! Нет! Он трус и подлец!

АНДРЕА (продолжая выталкивать ее из комнаты). Иди, встречай его… он ведь ничем не хуже тебя!

ДЖУЛИЯ (стоя спиной к двери). Нет! Нет!… Прощай, Андреа! Прощай!

ДЖУЛИЯ быстро целует Андреа в щеку, поворачивается и выбегает из комнаты, захлопнув за собой дверь.

Андреа с растерянным видом смотрит ей вслед, не зная, что предпринять; закрывает лицо руками.

Входит АНТОНИО СЕРРА. Увидев Андреа, в нерешительности останавливается на пороге. Из глубины дома раздается револьверный выстрел.

Антонио испускает громкий крик.

АНДРЕА (поворачиваясь к Антонио). Убийца!

Занавес