Весной 2020 года Музей Вадима Сидура, как и все московские учреждения культуры, временно закрылся для посетителей из–за эпидемии covid-19. Хотя вещание в социальных сетях продолжилось и стало более насыщенным и информативным, команда музея решила не переводить деятельность площадки в онлайн-формат, оставив себе время и возможность осмыслить новые обстоятельства, стремительно меняющие повседневную реальность, собственные институциональные рамки и привычные форматы взаимодействия с аудиторией. Мы задали несколько злободневных вопросов художникам, чьи проекты запланированы в музее в 2020 году, чтобы разобраться, как должны быть преобразованы процессы художественного производства и дистрибуции в условиях вынужденных дистанцирования и изоляции.

1. Как режим самоизоляции и социального дистанцирования влияет на вашу практику? Как изменился режим ее репрезентации?

2. Как должны измениться пространственно-временные границы выставочных проектов?

3. Какова в сложившихся обстоятельствах роль музеев?

Анна Ротаенко

1. Границы между работой, художественным производством и повседневной жизнью для меня существуют только номинально. Поэтому и изменения человечны. Стало еще больше неопределенности, даты постоянно сдвигаются, что-то исчезает до лучших времен, а параллельно с этим коллеги постоянно придумывают новые инициативы. Большинство из них касается экстренных веб-активностей, призванных привлечь внимание пользователей к художественным институциям и участникам художественного процесса вообще, оставшимся без зрителей в оффлайне.

Я поучаствовала в нескольких: сделала мини-серии про «Авито» и показала старую коллекцию находок из 3D-библиотек в инстаграме Уральского филиала ГЦСИ, провела антипродуктивную конференцию в рамках шоу «Добрый вечер Mr. Orwell» Анастасии Кизиловой для Фонда Смирнова и Сорокина.

Профессионально-дружеское общение стало более прагматичным, ритуальным, поверхностным, и я думаю, это проблема. Экранное поведение настроено на позитив: репрезентацию успеха, достижений, продуктивности. Иными словами, капиталистическая среда вытесняет импровизацию, игру, взаимную поддержку.

Режим самоизоляции мало поменял мой способ работы: я сижу дома за компьютером так же, как и до пандемии. Монтирую видео, пишу тексты, делаю чертежи инсталляций (которых, может, и не случится), изучаю материалы, из которых можно было бы их построить, веду переписки. При этом он повлиял на мои, да и всех нас, способы взаимообмена, выдержку, здоровье, комфорт. Я счастливый человек: у меня много незаконченных проектов, которыми я живу, но все равно пришлось вернуться к антидепрессантам, а о бассейне можно только мечтать.

2. Я надеюсь, что из экстренного нескончаемого PR-потока клиповых сообщений и конференций художественная активность в сети перейдет в более сложные и продуманные проекты, поддерживаемые институциями.

Сетевому искусству уже много лет, при этом оно осталось отдельным жанром. Технологические возможности и физические ограничения должны повлиять на репрезентацию искусства вообще. Постконцептуальные визуальные практики разнятся по возможностям репрезентации, и мне кажется, исследовательские проекты, статьи, видео, digital art, игровые практики, должны быть восприняты институциями более серьезно, наравне с физически существующими объектами.

Так получилось, что ближайшие мои работы в любом случае смогут жить в интернете, и оффлайн мероприятия окажутся для них дополнительным, экстра-способом репрезентации. Немного другая ситуация с проектом «Рингтон», который изначально придуман как инсталляция, работающая в диалоге с физическим пространством Музея Сидура, его акустикой. Я думаю создать расширенную документацию этой работы в 3D, включить игровые элементы и саундтрек. Таким образом, у нее может появиться сетевой сиблинг, обладающий собственным характером и, теоретически, бессмертием.

Документация давно стала важнейшей частью художественного производства. Думаю, она выйдет вперед и обрастет большим количеством постоянно используемых медиа, чем просто фотографии с вернисажей.

3. Музеи в России вообще играют исключительную роль: кроме прочего, они являются образовательными центрами, выставочными пространствами, продюсируют новые проекты, в том числе и молодых художников. У меня была персональная выставка в ММOMA в 25 лет, и я поступала в Школу Родченко уже после этого.

Мне кажется, будет замечательно, если используя свои медийные ресурсы, музеи смогут поддержать и открыть новые виртуальные проекты, как образовательные, связанные с их коллекциями и историей, так и экспериментальные, а также создать виртуальные резиденции. Всё это могло бы не только сделать их доступнее для людей, но и расширить поле возможностей для коллабораций работников искусства без географической привязки.

Тем не менее, я надеюсь что среди различных институций платить за производство и показ как виртуального, так и оффлайн искусства, которое их наполняет, наконец станет хорошим тоном.

0331C

Я работаю с материалами и темами, которые имеют другие сроки жизни, нежели человеческие, и проект «По головам» в этом смысле не является исключением. Поэтому я не задумываюсь об изменениях, которые происходят сейчас. Мне кажется, что текущая ситуация является скорее временным явлением, которое, к сожалению, не сильно изменит существующий порядок вещей в современной жизни.

1. Если задуматься об изображениях людей сегодня, то мне начинает казаться, что моя работа обретает чуть большую актуальность, нежели до пандемии. Поскольку многие люди вынуждены носить маски в публичных местах, мы начинаем забывать черты лица и видим только складки ткани. Думаю, что этот проект в сложившейся ситуации — словно свежий глоток того, от чего нас оградили. Это как обнажённая фигура в картинах экспрессионистов начала XX века. Но непосредственно на репрезентацию проекта, как мне кажется, данная ситуация не повлияет.

Всё в нашем мире находится в перманентном движении. История граффити-культуры исчисляется тысячелетиями, за которые, конечно, многое изменилось. Но и сегодня граффити остаётся неотъемлемой частью жизни людей, пусть даже под партой в детском саду. Если сузить ситуацию до положения вещей в современной граффити-субкультуре, думаю, команда TPD разукрасит меньше вагонов в этом году, нежели в предыдущем. Что же касается меня, я по-прежнему рисую время от времени и тегаю каждый день, пока выгуливаю собаку. А режим, при котором необходимо носить перчатки и респираторы, нам только на руку.

2. Поскольку пока неясна ситуация в целом, то сложно ответить на этот вопрос. Думаю, людям необходимо присутствие и тактильное восприятие, которое нельзя заменить онлайн-сеансами.

3. Основная роль музеев — хранить и пополнять коллекции. Важная задача — поддерживать художников и разрабатывать новые форматы для взаимодействия с публикой.

Михаил Толмачев

Да, безусловно сфера культуры столкнулась с проблемами, которые ей до этого не были знакомы. Многие вопросы, возникшие в это время, будут решаться, и их решения сохранятся навсегда.

Абсолютно разделяю нежелание «переводить» активность музея в онлайн-формат. Но считаю, что музей должен задуматься о принципиально новой концепции коммуникации со зрителем. Это не «онлайн-выставки» или «онлайн-посещения мастерских». По-моему, не нужно заниматься протезированием существующих форматов, а нужно осваивать новые, предназначенные для конкретных медиа-ресурсов.

Условно говоря, делать подкасты, видеоблоги и так далее и делать из них художественную практику.

1. Надо признать, что мой быт особо не изменился во время изоляции. Да, все проекты (за исключением проекта в Музее Вадима Сидура) были перенесены на следующий год, но на мой подход к работе это особо не повлияло.

2. По-моему, никак. Как я уже сказал выше, выставки должны остаться выставками, но сейчас получили импульс другие формы коммуникации искусства. Можно задать более конкретный вопрос: какой становится коммуникация искусства, сильно связанного с физическим присутствием зрителя, как инсталляции и скульптуры? Тут можно углубляться довольно долго, так как вопрос не новый.

3. Музеи обладают ресурсами для тестирования разных форматов, могут запускать новые и наблюдать за их развитием. Но я вот думаю, что сейчас нужно бороться за публичное пространство в широком смысле этого слова. Сейчас, когда личное уже заняло место публичного и социального, а карантин вообще «очистил» города от людей, власти ликуют. Именно такими они предпочитают видеть города и людей в них: без возможности выйти на улицы, собираться вместе и вообще без ведения любой физической активности, которая не поддается контролю. А мы начинаем самостоятельно переносить всю деятельность в интернет, чтобы быть «ап ту дейт», и радуемся тому, какие мы «современные». Это уже реально киберпанк. Этим мы только помогаем неолиберализму проникать в самые глубокие уголки жизни.

Арт-группировка ЗИП

1. В режиме самоизоляции нашей группировке пришлось разделиться: Женя уехал в Армавир к родителям, а Степа с Васей жили в поселке под Краснодаром. Такое разделение не сильно повлияло на нас, скорее открыло новые ощущения себя в пространстве и новый опыт коллективности в сети, мы по несколько раз в неделю созванивались по зуму, обсуждали волнующие темы, определили задачи и план работ, и у нас даже появились новые друзья и товарищи. Мы замедлились и получали удовольствие от бытовых процессов, как будто погрузились в детский ритм ощущения времени, когда утро, день и вечер обладают своими волшебными свойствами. Основной площадкой для показа работ стал инстаграм с публикациями и прямыми эфирами. В начале мы активно использовали такой режим коммуникации, но потом потенция сошла на нет, и мы просто погрузились в процесс рисования, чтения, размышлений и обсуждения проектов, огородничества и созвонов с друзьями. В любом случае, мы открыли для себя новые режимы восстановления, замедления и работы, к котором после снятия карантина всегда можно будет возвращаться. Образовательный процесс в КИСИ (Краснодарский институт современного искусства) тоже перешел в онлайн, и уже прошло 3 сессии в таком формате. Мы приглашали спикеров, с которыми хотелось поговорить, некоторые ребята тоже подключались из других городов. Это было удобно и продуктивно, но в целом мы устали от такой формы образовательного процесса, онлайном можно дополнять КИСИ в будущем, но основа — это конечно живое общение и ощущение совместного присутствия и процесса в одном пространстве.

2. Границы явно расширились у институций, у которых есть достаточно ресурсов для ухода в онлайн. Крупные музеи такие как Центр искусств и медиатехнологий (ZKM) в Карлсруэ (Германия) даже открывали выставки во время карантина, совмещая разные формы виртуального присутствия. После снятия карантина крупные площадки, наработавшие инструментарий, смогут качественного и понятно представлять свои проекты в интернете. Небольшим и негосударственным институциями, построенным на самоорганизации, гораздо тяжелее: нужно искать пути собственного спасения, а делать проекты в онлайне дорого и трудозатратно. Непонятно, как будут ходить зрители на выставки после частичного снятия ограничений и открытия площадок. Хочется верить, что выставочные проекты станут объединять людей через радость встречи, а не разъединять их страхом заражения. Искусство станет таким объединяющим объектом, а не высоким продуктом, которым стоит наслаждаться.

3. Кажется, роль музея в сложившихся обстоятельствах — это уход от антропоцентричной позиции: мир гораздо сложнее и не управляется одним единственным человеком и его искусственными нормативами. В таких условиях музей теряет свою ауру автономии искусства и ценностей, становится объединяющим социальным пространством, начинает работать и впускать на свою территорию разные сообщества и новых акторов, уходить от уникальности и мастерства в сторону разнообразия, сотворчества, заботы и возможности выбора для каждого.