Michel Klimin

Общество распространения полезных книг (FB) (VK) (Telegram)

__________

Дорогие друзья, пишу Вам из небольшого, но прекрасного города Волжского. Прежде чем рассказать о своих мыслях и переживаниях, я хочу поделиться с вами своей радостью, заключающейся в повторном посещении Старого кладбища и павильона траурных собраний. Это место, столь особенным образом появившееся в советской культуре, так же незаметно сейчас исчезает под спудом забвения. То же самое, в общем-то, и произошло с большинством произведений советских готических писателей.

Уже больше года я, не торопясь собираю материалы по советской готической литературе 60-х годов. Готическая советская проза — это конечно термин условный, возможно ожидающий в скором времени замены. Тем не менее, есть достаточное количество текстов, в полной мере отражающих готический стиль письма некоторых советских авторов. Причем, стоит уточнить, что эти авторы ни в коей мере не являются маргиналами, они кровь от крови — советские никому ненужные писатели, чьих могил мы сейчас уже не найдем.

Зато сколько за год было смешных разговоров с интеллектуалами. Обычно говоришь, что читаешь советскую литературу, а на тебя смотрят через пленку непонимания. «Я читаю советскую литературу» — образцовая фраза для того, чтобы поставить человека в тупик. Даже вот с точки зрения простой семиотики. Ты отправляешь текстовое послание и вкладываешь в него свой смысл, а человек, который его получает, переводит его с точки зрения своего знания. Коммуникация заходит в тупик. А сам ты в этот момент думаешь про насилие, секс и убийства в советской литературе, выстраивающиеся в линейный ряд страшных текстов, написанных независимо один от другого.

Сегодня утром, сидя в огромном заводском цеху, дочитал повесть, которая во многом подтверждает структуру моих догадок. Называть автора пока не буду, так как считаю, что на данный момент текст оглашать преждевременно. Читать ее начал еще вчера в самолете и долго не мог понять, в чем же собственно конфликт, в чем ужас повествования. Нельзя сказать, что сюжет скучен, он описывает запоздавший во времени любовный треугольник.

Вернувшийся в родную деревню инженер, проживший двадцать лет в городе, сталкивается с рядом трудностей, непонимания и скрытого влечения к своей бывшей возлюбленной. Так как у инженера есть жена, старое чувство, с одной стороны, тревожит его как незакрытый гештальт, с другой стороны, отталкивает практически с инцестуальным отвращением. Действие происходит на фоне проблем становления личности и уборки урожая в преуспевающем колхозе.

Повесть небольшая — всего 140 страниц. Издали ее в Воронеже в начале 60-х годов, стандартным малым тиражом в 15 000 экземпляров. Интуиция мне подсказывала, что в книге должно быть именно то, что я ищу. Но на протяжении 130 страниц была только одна яркая готическая сцена. Главная героиня — увядающая женщина лет сорока, идет, повязанная белым платком по ночной улице. В этот момент ей в голову врезается летучая мышь — это событие, щелчок, переключающий повествование в русло тьмы. С того момента героиня понимает, что теперь ей надо носить платок черного цвета и отдаться тьме. В общем-то, она это и делает с подобающей страстью на последних десяти страницах книги.

Погружение во тьму происходит резко и шокирующе. В ходе страшного ритуала ей достается знак, сообщающий о том, что вслед за закопанной в землю книгой, в землю должна уйти и она. Ее кладут в свежевыструганный гроб, но, опасаясь внимания со стороны колхозников, откладывают ритуал до более естественного времени — ночи. Крышка гроба забивается гвоздями и с этого момента жертва начинает свой путь в ритуал вечной ночи. Образ летучей мыши здесь не случаен, еще по ряду текстов мы знаем, что именно от Воронежа и дальше на юг распространяется сеть страхов порождаемых вампирами.

Впрочем, главный герой все же к вечеру успевает ворваться в избу главного злодея в поисках своей бывшей запретной возлюбленной. Спустившись в подвал, он находит заколоченный гроб, который открывает традиционным символом смерти — обломком ржавой косы. Героиня повести оказывается жива, но ритуал уже возымел свое действие. Ее волосы стали совершенно седыми, а «руки она изгрызла до костей».

Что это за текст? Можем ли мы назвать его образцом советской готики? Неужели простой железнодорожник из Воронежа, ставший внезапно писателем, создал текст, как минимум отсылающий сразу к двум рассказам Эдгара По? Тафофобия «Преждевременного погребения», в то же время мастерски перекликаются с сюжетом «Падения дома Ашеров». И самый главный вопрос — кем становится героиня, лежащая в больничной палате, завязанная и укутанная одеялом? Кем станет эта восставшая из гроба женщина, претерпевшая полноценное становление бытия живого мертвеца? Уж не летучей ли мышью, так пародийно отражающейся и знакомой нам всем по множеству примеров западной культуре?

Все это только малая часть стройной реалистичной картины мира отдельных советских текстов, где в каждом уголке кроется тьма, пожирающая детей, девушек и одиноких женщин.

С пламенным приветом,

М.К.

Город Волжский

05.09.16