Реформация как общее будущее

Приближающийся юбилей Реформации вряд ли стоит праздновать как успех протестантизма. Скорее это повод задуматься о том, почему программа Реформации в рамках протестантизма оказалась невыполнимой.

Еще в меньшей мере юбилей Реформации может быть праздником для других конфессий. Для католической Церкви это напоминание трагического разрыва церковного единства, Для православной — преступная попытка модернизации, приспособления к динамике развития секулярной западноевропейской цивилизации. И католики, и православные видят в Реформации вызов для Церкви, но понимают его по-разному. Для католической Церкви идея реформации была не новой и не чуждой, неприемлемым было другое — яростное противостояние Риму, закончившееся расколом и созданием новой конфессии. Для православной же Церкви Реформация как идея, независимо от ее форм и исполнения, представляется однозначно еретичной и чрезвычайно опасной. Об этом стоит подумать больше — почему православие оказалось мало восприимчивым (в основном в части протестантской критики католичества), почти закрытым к идеям Реформации, почему даже собственные реформаторские движения в православии маргинализировались и выкорчевывались.

Как бы мы не оценивали прошедшие пять столетий, сегодня ясно одно: Реформация как конфессиональный проект оказывается невыполнимым. Возникает вопрос: стоит ли вновь вернуться к идее Реформации как общецерковного, межконфессионального обновления? Этот вопрос упраздняет вопросы конфессиональные — возможна ли Реформация в православии и можно ли реформировать уже реформированных и не раз перереформированных протестантов. Точнее так: вопросы конфессиональной Реформации становятся подвопросами и находят решение лишь в общей перспективе. В случае с протестантизмом подвопрос «Возможна ли новая реформация в протестантизме?» имеет смысл как часть более общей темы «Готов ли протестантизм ради Реформации вернуться к отношениям церковного единства с православием или католицизмом, чтобы пережить совместное преобразование?». В случае с православием вопрос похожий: «К каким формам преобразующего церковного единства с протестантами и католиками готова православная Церковь?». Нас разделяет прошлое, мы вряд ли сможем выяснить запутанные отношения, но быть может все еще возможно искупить взаимную вину через сближающее смирение, воображение и дерзновение о будущем единстве? Для меня очевидно, что с позиций евангельского богословия ответ должен быть положительным. Но настолько же очевидным является дефицит политической воли церковного руководства и просвещенности церковных общин. Стало быть, вопрос нужно уточнить: в каких формах и на каких условиях возможно межцерковное сотрудничество ради общего будущего, отвечающее максимализму богословских требований и минимализму наличных церковных возможностей? Вот лишь несколько тезисов.

Во-первых, нужно исходить из прямой связи между Реформацией и единством. Единство Церкви без Реформации недостижимо. Реформация без единства невозможна. Реформация по определению касается всей Церкви в ее конфессиональном многообразии. Иначе бы мы говорили о конфессиональных реформах.

Во-вторых, стоит отказаться от понимания своей конфессии как монолитной структуры. За схематичным диалогом протестантизма и православия нужно увидеть сложное разнообразие. Вместо православной Церкви стоит говорить о православных церквях. Православие внутренне разнородно. Православие и РПЦ не совпадают по объему. Протестантизм европейский и постсоветский тоже отличаются, хотя родовое имя у них одинаковое. Понимание внутренней конфессиональной разнородности создают возможность для внутренней свободы, а уже затем и для диалога с внешними. Если в истории православия были такие «протестанты», как патриарх Кирилл Лукарис, митрополит Петро Могила, философ Григорий Сковорода, то в православии появляется внутренний фактор инаковости, а у протестантов возникает чувство родства.

В-третьих, еще более сложное разнообразие нужно увидеть в истории Церкви. Бои за историю, за ее избирательную приватизацию-конфессионализацию нужно прекратить. Православие не имеет собственной непрерывной линии от Христа до наших дней. История до 1054 года — общее (католическое) наследие всех церквей. Крещение Руси — тоже общее, к РПЦ никакого отношения не имеющее. А если имеющее, то не только к РПЦ, но и к другим церквям-наследницам общей традиции.

Стоит преодолеть и стереотипы относительно протестантизма. Он не был изобретением 16 столетия, он был и должен оставаться частью истории единой Церкви, творчески продолжая или изменяя наследие католической (а в постсоветском контексте — православной) традиции. Если признать, что история глубже 1054 года может называться историей католической Церкви, то придется ответить на вопрос, можно ли выстроить протестантско-православные отношения минуя католицизм? Я думаю, что в диалоге протестантов и православных нельзя найти общее, не обращаясь к «католической» (т.е. общей) истории. Десятилетия лютеранско-православного диалога учат именно этому — все сравнения, разграничения и сближения повисают в воздухе без общей опоры на непрерывную католическую традицию. Т.е. православные и протестанты, будучи антикатолическими по своему происхождению, могут найти общее лишь в обращении к этим общим, хотя и проблемным для них корням. Примирение с католической традицией — важнейшее условие преобразующего сближения двух антикатолических конфессий.

В особенности это актуально для протестантизма. Может ли постсоветский протестантизм, с православно-сектантскими корнями, быть частью движения Реформации? Стоит ли ему рассматривать себя в контексте православия или в связи с западной традицией? В отрыве от европейской Реформации и, глубже, от католической традиции, протестантизм будет восприниматься как секта внутри православия, соответственно, утратит свою субъектность и право на диалог. По большому счету, православие обнаруживает готовность к диалогу лишь с метатрадицией — с католической Церковью. И тема Реформации возникает лишь в связи с ней, а не как самостоятельная либо протестантская.

В-четвертых, Реформация возможна там, где идентичность понимается как открытая. Что такое православие? Ответить не так просто. Идентичность конфессий нужно нуждается в реконструкции, т.е. в таком воссоздании, где бережное, уважительное отношение сочетается с творческим воображением и актуальным толкованием. В этом смысле история конфессий — не священный канон, но продолжающееся творчество. То, что было, не обязывает к бесконечному повторению. Скорее, поощряет к анализу, переосмыслению, улучшению. Вот факт: Реформация в РПЦ не удавалась никому — ни стригольникам, ни молоканам, ни меневцам, ни кочетковцам. Зададим вопрос: что в истории РПЦ препятствовало Реформации и преобразующему сближению с другими церквями? Следующий вопрос может быть таким: как стоит пересмотреть свою исторически обусловленную идентичность, чтобы она удовлетворяла библейско-богословским принципам и ультимативному требованию христианского единства? И еще: не стоит ли пересмотреть историю, чтобы продолжить «прерванную Реформацию» (М. Драгоманов), попробовать другие возможности, иные маршруты?

Наконец, в каких формах Реформация продолжается сегодня, в эпоху кризиса церковных структур и недоверия к авторитетам? Пути Реформации ведут не через высокие кабинеты и богословские комиссии, но через живое общение рядовых верующих. Де факто, примирение происходит всякий раз, когда протестант читает тексты православных богословов и обогащается ими; когда православный автор уважительно цитирует протестантов в своих работах или выступлениях; когда возникает дружба и сотрудничество, обмен идеями и здоровые диспуты между богословами разных конфессий.

Вот мой личный пример. Я — прихожанин протестантской, а именно баптистской церкви. При этом преподаю в греко-католическом университете и пятидесятнической семинарии, дружу с православными разных патриархатов. Наиболее близкие мне по духу — митрополит Антоний Сурожский, поэт Ольга Седакова, писательница Людмила Улицкая, богослов Кирилл Говорун, философ Юрий Черноморец. При этом в вопросах миссиологии я следую за пресвитерианами, а в социальной теологии — за католиками. И кто я после всего этого? Я не перестал быть протестантом, но знаю и принимаю меру православности и католичности, достраивая свою христианскую идентичность, открывая в другом недостающее и ценное. Подобным образом, православным может понадобится мера протестантскости, «евангельский» фермент, способный оживить церковную традицию. В конце концов, не так важно, что именно мы получаем друг от друга, важно уже то, что мы поворачиваемся друг ко другу и видим лицо, образ, разноличие, разнообразие, дополнительность, богатство христианства как такового. Быть — значит быть частью большего, чем мое или твое.

Мне кажется, что такой экуменический тип христианина и такой экуменический способ отношений к разным традициям станут доминирующими — по крайней мере, в среде христиан-интеллектуалов.

А что в среде неинтеллектуалов? Там тоже есть свое сближение, особенно со стороны протестантов. Мотив сближения — тяга к традиции, жажда глубины. Конечно, православие, особенно московского образца, не сможет утолить эту жажду, или сможет лишь отчасти. Но именно в обращении к традиции, в ее живом прочтении, и протестанты, и православные, смогут найти возможность большей глубины и путь к общей (нашей, но не только нашей) традиции. Ведь Реформация — не только о простоте Евангелия, но и о предельной глубине, до которой не достигает ни одна из церковных традиций, но именно там все они могут встретиться.