ВОРОНЕЖСКАЯ АРТ-СЦЕНА С 2003 ПО 2019 ГОДА

Историческая часть

Согласно статье Ильи Долгова, со-основателя ВЦСИ, в сборнике «Анатомия художественной среды: локальные опыты и практики», искусство в Воронеже с 2003 по 2019 год можно разделить на три периода: «катакомбный», «романтический» и «институциональный».

Нам кажется, что такая классификация данного периода лучше всего подходит и объясняет становление современного искусства воронежской арт-сцены в XXI веке.

В 2003 году возникает движение «Пограничные исследования» («ПИ»). В него входят Илья Долгов, Арсений Жиляев, Николай Алексеев, Мария Чехонадских, Иван Горшков и Александр Синозерский. Сами участники этой группировки признаются, что совсем не знали, как должно выглядеть современное искусство, ни разу не посещали Москву и её новомодных выставок и придумывали всё для себя заново. Вдохновляясь группой московских концептуалистов 70-х годов «Коллективные действия», читая в Интернете отрывочную информацию о современном искусстве, члены «ПИ» начинали свою деятельность.

Можно сказать, что уже тогда первые проекты на воронежской арт-сцене были в духе идеи Хито Штейерль «искусства-как-занятия». Художники создавали выставки не для глаз общественности, а для своих, внутренних целей: создавая самобытный художественный язык, параллельно реализовывая дружеское арт-сообщество. Чтобы поделиться мыслями друг с другом, чтобы устроить диалоги на интересующую их тему, чтобы провести время друг с другом. Не ради выгоды или привлечения внимания общественности, а просто потому, что процесс той самой «оккупации» искусством жизни людей, о которой пишет исследовательница Штейерль, для воронежских художников уже был запущен.

Тем не менее, хочется отметить, что идеи Хито Штейерль, давшие позже почву для создания и развития ВЦСИ, не заключаются только в романтизации творческого процесса художников. Согласно мыслям Гая Стэндинга, британского экономиста, примерно с начала 2000-х годов, и активнее всего к 2008 году, начался процесс создания «гибкого рынка труда». Бывший пролетариат, то есть рабочий класс, у которого были гарантии занятости, рабочего места, охрана труда, чёткий рабочий график, уверенность в адекватном стабильном доходе, стал заменяться новым классом прекариата — нестабильным и неустойчивым.

К этому «нестабильному» и «неустойчивому» классу на одном из плакатов, сделанном на евромайских протестах 2006-2008-х годов в Гамбурге, были отнесены «четыре бунтарские фигуры: дворник, сиделка, беженец или мигрант и так называемый творческий работник (вероятно, прообразом был художник, рисовавший этот плакат)» [1] . Воронежская группа «ПИ» уже тогда подхватывала новые идеи «гибкой экономики». Процесс «перехода от экономики, нацеленной на производство, к экономике, основанной на расточительстве; от осуществления работы во времени к времяпрепровождению; от четко определенного пространства к сложно организованной̆ территории» мог приманивать своим свободолюбивым духом и нонконформизмом. Однако, как отмечает исследовательница Хито Штейерль, новые условия, которые рассматривают труд художника как занятие, повлекли за собой конструирование новой системы, в которой труд мало оплачивается или не оплачивается вовсе и в которой происходит эстетизация бедности и бесправия. «Штейерль рассматривает сложившуюся ситуацию искусства- как-занятия как один из результатов неудавшейся авангардистской задачи возвращения искусства к жизни — вместо революционного преобразования мы получили рутину».

«Это были разные акции, естественно, вне каких-либо институциональных стен — квартирные выставки и перформансы, акции в городской среде либо на природе — в лесу, в поле. Но, в отличие от стрит-арта, это были не попытки разговора с публикой, с публичным пространством, а, наоборот, очень камерные акции в духе «Коллективных действий», для крайне узкого круга «посвященной» тусовки — с некими абстрактными инструкциями, ритуализированными действиями, где все символы, объекты и коды очень нагружены и переплетаются друг с другом, встраиваются в какую-то теоретическую систему, часто с элементами психоанализа (сказалось обучение на факультете философии и психологии)»[2].

Далее «ПИ» было переименовано в «ПОППИ», то есть «Популярные пограничные исследования». Участники группы отмечают, что группировка получила «более дружелюбный интерфейс», а акции — «карнавальный» оттенок.

Например, акция «ЧП», или «Чудесное превращение», носила очень театральный характер: «“Чудесные превращения’’ — перформанс ‘’Популярных пограничных исследований’’, во время которого в 2005 году с одной стороны Дона была построена инсталляция, а с другой — в бывшей насосной станции в деревне Петино, была развешана живопись Ивана Горшкова. И то, и другое было в результате сожжено» [3].

Действительно, в самом воплощении этой акции, с красочной живописью Ивана Горшкова, с витиеватым описанием на входе — «Выставка сериальной живописи, выстроенная по модели взаимоотношения с Другим», с театральным сожжением и сохранением пепла выставки, — наблюдается некоторая «карнавальность» и путанность в составлении общей картины современного искусства в Воронеже.

Следующий период, «романтический», начинается в 2007 году. В это время художники уже выходят из «катакомб» и «катакомбного» периода, начиная придумывать свои институции и пытаясь построить что-то новое. Однако «романтическим» этот период называется именно потому, что все эти идеи всё ещё остаются идеями, планами и грёзами.

Тем не менее, именно в этот период открывается культовая воронежская галерея «Х.Л.А.М», благодаря которой в Воронеже начнут своё формирование коммерческие отношения между галереями и художниками. Интересно, что система начинает складываться без каких-либо продаж, да и аудитория относится достаточно настороженно к появлению нового в своём городе. Даже члены Союза художников требовали закрыть «Х.Л.А.М».

К 2009 году многие члены группировки «Пограничные исследования» уезжают работать и учиться в Москву и начинают свою самостоятельную практику. «Для воронежской ситуации это был вулкан молодой энергии. И, поскольку все уже как-то соприкоснулись с большим миром современного искусства, то решили делать свою собственную маленькую арт-систему — с выставками, лекциями, круглыми столами. В русле модной тогда самоорганизации художников: сами придумали проект — сами сделали. Так появился Воронежский центр современного искусства — низовая инициатива, результат самоорганизации людей доброй воли» [4].

Результат самоорганизации людей доброй воли — ВЦСИ — просуществовал вплоть до 2019 года. Но тогда, в 2008-2009 годах, не имея своего собственного помещения, Николай Алексеев, Иван Горшков, Илья Долгов и Арсений Жиляев решают начать собственную институциональную деятельность практически из ничего. Без финансирования, на собственные средства, без сторонней помощи, инвесторов и какой-либо инфраструктуры.

Летом 2009 года в местном недостроенном торговом центре «Петровский пассаж» устраивается выставка «Дальше действовать будем мы!», на которой воронежские художники выступают в качестве некоторой целостной группы под знаменем «ВЦСИ». Выставка была поделена на три раздела: «Пути скульптуры», «Рассказывая истории» и «Критика капитализма и информационного общества».

«Из описания выставки: ‘’Как известно, молодость — это время эксперимента, время рождения нового, время героев. Поэтому неслучайно в название выставки вынесена строчка из песни культовой рок-звезды 80–90х Виктора Цоя. Художники, выросшие в эпоху стремительных исторических изменений, сквозь свои личные истории прочувствовали дух свободы, надежды и разочарования. Сегодня их искусство эхом из прошлого говорит о буре и натиске будущего. Поколение новых героев вновь требует перемен. И, прежде всего, нового художественного языка, подходящего для выражения стремительно изменяющейся постсовременности’’» [5].

Несмотря на абсолютно сумасшедшее открытие с фуршетом и гламурными гостями, и даже несмотря на поддержку директора торгового центра, выставка была закрыта на следующий же день. Сложилась очень интересная ситуация: рабочие просто увидели арт-объекты и решили, что могут продолжить ремонт, тем самым уничтожив всё, что выставляли художники.

В последующие 2-3 года те самые розовые очки всё ещё не спадали с участников ВЦСИ. Илья Долгов признаётся, что был момент, когда всем казалось, что очень скоро Воронеж станет большой площадкой русской арт-индустрии. Однако московский зритель не ехал массово в Воронеж, филиал ГЦСИ так и не появлялся, а многие участники ВЦСИ вскоре и сами уехали в Москву или Санкт-Петербург.

Тем не менее, идея «оккупации искусством всего существа художника без каких-либо гарантий», можно сказать, захватила практически всех участников. И в 2013 году ВЦСИ обрело пространство, которое было полностью охвачено идеей «искусства-как-занятия».

Третий этап развития воронежской современной арт-сцены — это «институциональный».

Благодаря губернатору Воронежа центр современного искусства обретает свой дом по адресу проспект Революции, 29. Это было странное помещение, которое «досталось в переходном статусе между банком и пиццерией, даже осталось окошко для выдачи пиццы».

Тем не менее, у организаторов новой институции были большие планы на развитие. Предполагалось, что Воронежский центр современного искусства станет значимым объектом не только для местных жителей, но и для всей страны. Действительно, в стенах ВЦСИ проходило множество знаковых выставок и выставлялось множество важных российских художников. Такие, как Сергей Сапожников, группировка ЗИП, Таус Махачева, Евгений Антуфьев, Александра Сухарева и многие другие. Однако нельзя сказать, что Воронеж стал особо притягательным центром искусства. К сожалению, центральные точки, Москва и Санкт-Петербург, по-прежнему лучше развивались, в том числе за счёт лучшего бюджетирования и более развитой инфраструктуры.

И всё-таки ВЦСИ сделал важную работу для своего города. За время существования у центра появились свои постоянные зрители. Также стали появляться журналисты, которые не хотели просто раскритиковать деятельность местного арт-сообщества, а стремились дать серьёзную аналитику и погружать общество в глубокие смыслы деятельности ВЦСИ.

В 2010 году при ВЦСИ был создан курс для молодых художников. В 2015 году Иван Горшков устроил для молодых художников недельную школу «Магма тайн». Она проходила в деревне Петино, и результатом этой школы стало образование новой одноимённой группы «Петино». Интересно, что она состояла исключительно из женщин: художниц, философов, учёных, танцовщиц. А позднее благодаря этой группе появились и ридинг-группы, в которых изучалась книга «Искусство с 1900 года», а также ¬история перформанса. В 2017 и 2018 годах центр проводил «Школу для художников», в которой обучались будущие арт-критики, художники и кураторы. Образовательная деятельность ВЦСИ стала важнейшим достижением институции. Школа дала развитие для новых поколений художников. Из неё вышли художницы следующей, «женской волны», а позже здесь учился Миша Гудвин, один из организаторов воронежской самоорганизации новой волны «Дай пять».

Примерно с 2015 года, волна воронежского искусства стала обозначаться новым поколением, а именно художницами, которые занимались рефлексией и оценкой своего места на воронежской арт-сцене, которая до сих пор была преимущественно представлена мужчинами. В 2015 году в ВЦСИ проходит выставка «Девочки пришли» под кураторством Ирины Аксёновой. Участницы: Ирина Аксёнова, Татьяна Данилевская, Жанна Долгова, Вероника Злобина, Анна Курбатова, Евгения Ножкина, Алия Садретдинова, Надежда Синозерская. Из программы выставки можно узнать, что «первая, мужская волна сформировала настолько устойчивый и уже ожидаемый многими локальный контекст, что тем, кто идет за ней, невозможно не вступить с ним в диалог или прямую конфронтацию. Через осмысление своего опыта, в том числе участие в образовательных программах ВЦСИ и мастерских под началом художников первой волны, участницы проекта выстраивают свою позицию в отношении традиции в целом» [6].

Воронежский центр современного искусства просуществовал вплоть до 2019 года, успешно реализуя несколько учебных программ и проектов, предоставляя мастерские молодым художникам, устраивая выставки для многих начинающих и уже профессиональных художников. Вся эта огромная деятельность в течение 6 лет не спонсировалась государственными или инвестиционными деньгами. Удивительно, но центр существовал за счёт вложений учредителей и пожертвований посетителей.

В итоге система «искусства-как-занятия» для общей группы превратилась в неокарьеризм, «когда художники понимают, что им нужно заниматься личной карьерой, а не развитием места» [7]. Кажется, что это было логичным развитием и завершением существования Воронежского центра современного искусства.

Татьяна Данилевская, куратор ВЦСИ, в интервью 2019 года отмечала: «Конечно, я, с одной стороны категорично говорю, что недостаточно, с другой понимаю, что даже галерея Х.Л.А.М. движима только одним человеком. Потому что в Воронеже как не сформировалась культура спонсорства и меценатства, так и не сформировалась культура покупки современного искусства. […] В этом смысле какие-то коллективные проекты могли бы разнообразить ситуацию. ВЦСИ зрел довольно долго, в 2003 художники собрались и только через десять лет получили собственное помещение. И должен снова пройти какой-то инкубационный период, люди, которые хотят что-то делать публичное, должны вырасти, развиваться и тогда они станут значимым проектом для города, а не хайповой сезонной историей. Я надеюсь, в Воронеже не закончится искусство, появятся и новые образовательные инициативы, и выставочные площадки» [8].

С мая 2019 года в Воронеже начинает свою работу новая самоорганизация — artist-run пространство, которое стало совмещать в себе галерею, концертные и лекционные площадки, киноклуб. В следующих главах мы постараемся подробнее разобраться, закончилось ли искусство в Воронеже закрытием ВЦСИ, или же новые инициативы дали новый виток для развития и спровоцировали новую волну художников и художниц.

Интервью с представителями Воронежской арт-сцены

С целью лучше разобраться в том, что происходило на воронежской арт-сцене в 2003 по 2019 года, мы провели серию интервью с художниками и активными деятелями.

Первый разговор был проведён с художником и куратором, соучредителем Воронежского центра современного искусства — Николаем Алексеевым.

Настя Лобачёва: Николай, в различных статьях и интервью о воронежском искусстве за 2014-2016 года журналисты часто говорят о том, что Воронеж рискует стать новым центром притяжения для современного искусства. Как вам кажется, стал ли действительно Воронеж этим самым центром? И, если да, то остаётся ли он сейчас, после закрытия ВЦСИ, важной точкой на арт-сцене?

Николай Алексеев: На указанный вами период пришелся пик активности Воронежского центра современного искусства. Мы работали на всех фронтах, шла выставочная программа с кураторскими выставками, образовательная программа, подготавливающая молодых специалистов, фестивали лэнд-арта в музее-заповедники “Дивногорье”, выездные выставки воронежских художников в России и Европе, коммуникация с музеями, дружественными самоорганизациями. Это был очень широкий охват практик, смыслов, социальных групп и институций, который в благоприятном политическом климате создавал, пусть самодельную и с перекосами, но инфраструктуру. К ней в том или ином виде подключались, созданные в те годы фестивали, отдельные культурные инициативы и вся эта сеть, конечно, была центром притяжения. Думаю, сейчас Воронеж по прежнему является важной точкой на арт-сцене, но, чтобы не растерять этот потенциал в городе нужно выстраивать инфраструктуру, включающую в себя доступные мастерские, частные музеи, научную работу в университетах и прочее.

Н.Л.: Весь институциональный период ВЦСИ просуществовал за счёт самофинансирования. Однако, по тем материалам, что я читала, вами также были очень заинтересованы губернатор Алексей Гордеев и его супруга Татьяна. Оказывали ли местные власти и бизнес вам какую-либо помощь в развитии центра? И если да, то в каком объёме?

Н.А.: Да, нам с 2013 года помогала Татьяна Александровна Гордеева и мы ей очень за это благодарны, в первую очередь за обретение помещения центра. Помощь Татьяны Александровны была административной, она помогла найти простаивающее помещение на федеральном балансе и, благодаря её протекции чиновники к нам относились чуть серьезнее, чем к просто “юным художникам”. Несколько раз областное правительство поддерживало выездные выставки воронежских художников в Москве, помогало с транспортировкой, выставочным оборудованием. Мы сами всегда стеснялись пользоваться “административным ресурсом”, финансовую помощь на не предлагали, а мы не просили. Центр всегда существовал за счёт самофинансирования, все наши первые попытки найти диалог с бизнесом провалились, а новых мы не предпринимали. Так что на протяжении десяти лет уставной капитал центра почти полностью состоял из взносов Вани Горшкова, Арсения Жиляева, Ильи Долгова и моих.

Н.Л.: А почему попытки диалога с бизнесом провалились?

Н.А.: Так получилось, что никто из художников учредителей не умел и не хотел вести этого диалога и провал был ожидаем. Это были несколько попыток в самом начале, наше предложение с радостью подхватывали пиарщики потенциального спонсора, но руководство говорило «нет». К тому же воронежский бизнес 2009 года — это не новое поколение стартапов, креативных айтишников и т.д. Сейчас, думаю, наладить диалог с бизнесом гораздо проще и со стороны бизнеса и со стороны художников.

Н.Л.: Расскажите, сколько человек работало в институции ВЦСИ? Чем они занимались? Была ли это стабильная работа или всё же это был нестабильный заработок?

Н.А.: Работали и получали зарплату у нас всегда два сотрудника — смотритель, т.к. за выставочным пространством нужно было следить и бухгалтер, т.к. каждый квартал нужно было отчитываться во все инстанции от налоговой и юстиции до пенсионного фонда. Платили мы очень скромно, что-то чуть больше минималки, сбрасывались на зарплату я и Ваня Горшков. Монтаж выставок, чтение лекций, ведение сайта, соц. сетей, логистика, и прочее делали сами, расходы так же делили.

Н.Л.: В 2019 году ВЦСИ перестал существовать в том формате, в котором существовал практически 10 лет и перешёл в «архивно-виртуальный» период. Чем институция занимается сейчас? И как вы продолжаете свою деятельность?

Н.А.: Сейчас мы занимаемся тихой деятельностью центра вдвоём с Татьяной Данилевской. Собираем архив выставок, обрабатываем и выкладываем на YouTube записи лекций, проводим образовательные инициативы. У меня в планах было открытие лабораторного пространства, где художники из Воронежа и ближайших городов могли бы вместе работать и издавать зин, но пандемия пока отложила эти планы на неопределенный период.

Н.Л.: «Школа художников», получается, прекратила совсем своё существование?

Н.А.: Не уверен, пока мне лично хочется камерной, тихой работы. Я не исключаю новой Школы для художников и даже большой институциональной работы, но пока хочется отдохнуть и пандемия — хороший повод.

Н.Л.: ВЦСИ был площадкой, на которой выставлялись не только местные художники, но и художники из других городов. С какой целью вы делали эти привозы?

Н.А.: С целью обмена опытом, показать студентам как можно работать с разными медиумами, показать зрителям практики, которые не охвачены воронежскими авторами (например, в Воронеже никто не занимается видео и перформансом), ну и институт дружбы тоже никто еще не отменил)

Н.Л.: Почему вы решили создать в рамках ВЦСИ «Школу для художников»? С чего всё началось и как развивалось?

Н.А.: Одна из проблем, с которой мы столкнулись проводя выставки, была односторонняя коммуникация. Мы проводили выставку, а со стороны зрителя — встречали молчание или раздражение. В 2009 году современное искусство было новым языком (ретроспективно я понимаю, что за 10 лет существования центра условные 14 летние подростки повзрослели и выросли в 24-х летних юношей и девушек в городе, где был центр современного искусства) и нужно было выстраивать коммуникацию. Мы начали с простых шагов, принцип создания выставок стал дидактическим (например, знакомящий с медиумами искусства, выставка “Can`t take it anymore” о живописи и рисунке, “Живой музей перформанса ” о действии), параллельно запустили цикл лекций по истории искусств (мы, кстати, были первыми в россии, кто начал выкладывать лекции о современном искусстве в интернет). Одна из задач центра — создание арт-сообщества и, логичном шагом было создание “Школы для художников”. Сегодня существуют десятки онлайн и оффлайн школ разной направленности, статуса и географии.

На момент создания курсов для художников существовали только ИПСИ и Школа Родченко в Москве, поэтому мы взяли и эту область на себя. Принципиальным моментом для нас был принцип бесплатного образования, т.к. имея ресурсы и желание можно было поехать учиться из Воронежа в любую точку мира или чуть позже обучаться онлайн, но для создания городской среды инклюзия — важный принцип.

Н.Л.: Иногда бесплатность и доступность играют злую шутку, и учащиеся начинают относится к обучению не столь серьёзно. Интересно, не было ли этой помехой у вас? И вообще, была ли такая проблема?

Н.А.: Нет, такой проблемы не возникало. Я слышал такую гипотезу, в том числе от студентов. Но на практике я не замечал корреляции между энтузиазмом студентов и стоимостью обучения.

Н.Л.: Разговаривая сейчас с более поздней волной воронежских художников, я понимаю, что практически все они так или иначе были слушателями вашей школы. Тогда вы осознавали, что запускаете эту новую волну воронежского искусства?

Н.А.: Да, наша основная задача была познакомить молодых художников с актуальными практиками, а главное друг с другом. Татьяна специально разрабатывала задания основанные на совместной работе, мы издавали студенческий зин, все время обучения мы настаивали на объединении, дружбе, сообществе. На мой взгляд мы справились недостаточно хорошо, но я рад что результат нашей работы виден со стороны.

Н.Л.: А почему вам кажется, что вы справились недостаточно хорошо? Что нужно было сделать иначе?

Н.А.: Мы с Татьяной старались делать программу, обучающую критически смотреть на искусство, сторониться релятивизма, быть политически ответственным. Если мы это и донесли до слушателей школ, то не для всех и не в полном объеме) это неприятно, но не уверен, что это можно и нужно исправлять.

Н.Л.: Вообще практически вся деятельность ВЦСИ, даже в доинституциональный период, сопровождается просветительской деятельностью и стремлением больше рассказывать людям о современном искусстве. Почему вы выбрали такой вектор? И насколько тяжёлым был этот процесс просвещения?

Н.А.: Я косвенно дал уже ответ на этот вопрос, но дополнительный вопрос о сложности очень важен.

Может сложиться впечатление, что мы, как миссионеры с испариной на лбу просвещали неразумных туземцев, но на деле это совсем не так. С одной стороны мы хотели создать арт-сообщество, увеличить количество коллег и сделать жизнь города интереснее, но с другой стороны мы сами были совсем молодыми художниками, читая лекции мы сами учились искусству.

Мы проводили время в баре, клеили на лоб бумажки с именами художников и пытались совместно изучать историю искусств, приглашали различных лекторов и сами были самыми внимательными слушателями. Поэтому процесс просвещения был максимально легким и приятным.

Н.Л.: Посещаете ли вы новое место в Воронеже — мастерскую «Дай пять»? И как бы вы могли сейчас оценить их деятельность и влияние на арт-сцену?

Н.А.: Я слежу за всеми событиями “Дай пять” и написал несколько критических статей о проходящих там выставках, но физически я там ни разу не был. Это связано не с мои отношением к институции, а с усталостью от вернисажей, за десять лет необходимости присутствовать на всех вернисажах я так устал от них, что взял тайм-аут от посещения публичных мероприятий и хожу на выставки только в тишине, а сессионный формат посещения мастерской для этого непригоден. Я с большим уважением отношусь к деятельности Миши и Яна, думаю, что они делают важное дело для города. Но в то же время стараюсь вполне, как мне кажется, заслуженно критиковать их за то КАК они это делают, за конформизм и всеядность.

Н.Л.: Хотела бы также поговорить о вашей деятельности как художника. Работа в ВЦСИ сильно отвлекала от собственной художественной практики?

Н.А.: Работа центра, конечно, забрала кучу внимания, времени и финансов. Это полноценная работа, только за которую я сам и платил. Конечно, это отвлекало от собственной художественной практики чрезвычайно, но и взамен давало смыслы, идеи, возможности, дружбу, так что это был равноценный обмен.

Н.Л.: Расскажите, как вы зарабатываете своими работами? Приходится ли совмещать с другой работой?

Н.А.: Я хожу на постоянную работу в рекламном агентстве и получаю там зарплату — это мой основной и постоянный заработок. Параллельно, как вы знаете, я преподаю, это не приносит больших денег, но мне очень нравится работать со студентами. Продажа работ последние годы приносит сопоставимые с основной работой деньги и, наверное, острой необходимости в хождении на работу для выживания уже нет, но мне комфортнее знать, что к стоматологу или в школу дети соберутся вне зависимости от очередного кризиса финансовой системы, курса евро и настроений рынка. К тому же мне нравится относиться к искусству как к хобби. В клубе кактусоводов больше близкой мне жизни, чем в кактусовом питомнике.

Н.Л.: Как вам кажется, соотносится ли ваша деятельность/работа в искусстве с зарплатой за это занятие? И думали ли вы когда-нибудь о переезде из Воронежа? И кажется ли вам, что в Москве или Петербурге у художников больше возможности получить ту самую стабильность?

Н.А.: Я сразу отвечу на оба вопроса.

Я считаю, что капитализм был прогрессивным и нужным явлением во времена французской революции, но сейчас это до омерзения реакционная и тупая система. Каждый раз, когда мне платят за купленную работу я пересчитываю это на зарплату учителя в школе у моих детей или на зарплату жены врача и прихожу в ужас. Так что между ценой и ценностью настолько чудовищная диспропорция везде не только в искусстве, что это не вопрос искусства, переезда, успеха, удачи, встраивания в рынок или еще чего-то локального — это политический фундаментальный вопрос.

Получить упомянутую вами стабильность можно довольно простыми механизмами, но деятельность ВЦСИ всегда пыталась доказать, что можно пойти совершенно другим путем и находится где-то на полях, но в приятной компании. В качестве иллюстрации я всегда привожу очень трогательную работу малоизвестного американского художника Тома Мариони, которая представляет из себя бар, в котором, придя на выставку, можно выпить по бутылочке пива и прочитать максиму Тома “Высшая форма искусства — выпить пива с друзьями”. http://tommarioni.com/gallery/#jp-carousel-2020

Героиней второго интервью стала художница, куратор, филолог, организатор образовательных программ в сфере современного искусства и соорганизатор «Школы для художников» в ВЦСИ — Татьяной Данилевской.

Мы обсудили её деятельность, то, как получается справляться сейчас с новыми экономическими условиями, историю образования «женской воронежской волны», её отношение к новым воронежским самоорганизациям и то, как были устроены образовательные программы в ВЦСИ.

Настя Лобачёва: Расскажи про то, как возникла воронежская женская волна? И каковы причины её возникновения?

Татьяна Данилевская: Здесь всё, как с современным искусством и его определением. Любое его определение будет чистым номинализмом и то, что мы называем современным искусством, — им и является.

То же самое и с определением «женская волна». Мы сами назвали её так, хотя могли бы называться совсем по-другому. На самом деле, так сложились исторические обстоятельства: накопилось много выпускников разного формата образовательных программ ВЦСИ. С 2012 до 2014 года это была непрерывная череда различных мероприятий: разного рода лекции, массовые курсы, семинары. Затем был большой перерыв, после которого обучающей программой уже занялась я. Но до этого момента Илья Долгов в большей степени (вместе с Николаем Алексеевым и Иваном Горшковым) был тем, кто продвигал в массы современное искусство, был создателем лояльной среды и занимался просвещением. Форматы образовательной части менялись: были общие живые лекции и семинары, затем мастерские, часть из которых были офлайн, часть — занятия по скайпу. В 2013 году появился формат мастерских — всего их было пять с разными воронежскими художниками. Я обучалась у Арсения Жиляева.

Итогом этих разных образовательных форматов должна была стать выпускная выставка. Но когда мы все вместе собрались, то поняли, что все выпускники — очень разные. Например, у Сергея Горшкова была группа, в которой многие делали скульптуры из дерева. Например, с нами на потоке тогда была жена режиссера Эдуарда Боякова. Они тогда жили в Воронеже и здание, которое дали академии искусств (он тогда ее возглавлял короткое время), было прямо напротив ВЦСИ. Его жена делала красивые деревянные игрушки. Но вместе с тем была, например, моя работа по мотивам диссертации с карточками, наклеенными на белый ватман. В общем, все мы были абсолютно разные и с разным искусством.

Мы встретились, посмотрели на работы друг друга, наши «мастера» подталкивали нас к тому, чтобы мы сделали общую выставку. Но дальше второй встречи дело не пошло. К тому же, самое главное, у нас не было куратора, который мог бы нас всех объединить.

После одной такой выпускной образовательной программы в 2014 году Ирина Аксёнова, которая начала заниматься курированием примерно во время возникновения ВЦСИ, подметила, что в Воронеже появилось несколько серьёзно настроенных современных художниц. Так она объединила нас в рамках одной выставки, выявив существование той самой «женской волны». В итоге получилось 8 художниц: сама Ирина Аксёнова, я, Вероника Злобина, Анна Курбатова, Алия Садретдинова, Евгения Ножкина, Жанна Долгова и Надежда Синозерская.

Конечно, с одной стороны, получилось так, что мы шли по уже проложенному мощному следу мужчин, которые поддерживали нас инфраструктурно и наставнически. С другой стороны, среди нас также были выпускники-юноши или вовсе те, кто не был выпускником ВЦСИ. Они также создавали искусство, активно участвовали в персональных и групповых выставках. Просто они не вписывались в эту женскую волну, которую мы сами же и создали.

Итогом стала выставка «Девочки пришли.», которая была неким ответом на одну из первых выставок ВЦСИ — «Дальше действовать будем мы!».

Н.Л.: А были ли позже ещё выставки после «Девочки пришли.»?

Т.Д.: В таком составе — нет. Мы все не были друзьями в жизни, ссорились во время подготовки к выставке. Позже мы все распались на коллективы и отдельных художниц. Например, после «Девочки пришли.» были выставки коллектива трёх художниц: Злобиной, Садретдиновой, Курбатовой. Какое-то время они делали выставки вместе.

В смешанном гендерном составе мы делали выставки чуть позже. В 2015 году в артист-ран галерее «Электрозавод» открылась выставка «В нашем сердце идут облака», заявленная как репрезентация «новой воронежской волны». Ее курировал Арсений Жиляев, объединивший нас под знаменами русского космизма: на протяжении полугода раз в неделю мы встречались как ридинг-группа, обсуждали тексты Николая Федорова, Андрея Платонова, приглашали вузовских лекторов. Мы оказались «слабыми космистами», как говорили тогда в связи с началом нападок на независимые СМИ, зато выстроили коммуникацию, создали собственную среду в новом поколении воронежских художников. Чуть раньше была выставка в Ростове-на-Дону «Последний выходной на воронежском море» с той же целью — представлению аудитории новых воронежских художников после «новых скучных».

«Коллектив Лисички», в котором участвовали Жанна Долгова и Надежда Синозерская существовал отдельно. Я и Евгения Ножкина всегда были самостоятельными и в какие-либо коллективы не вступали.

В последствии мы с Ириной Аксёновой начали курировать проекты вместе, но арт-коллективом это сотрудничество назвать сложно. В прошлом году, например, мы были номинированы на премию Курёхина. Сейчас вместе делаем проект в ММСИ.

В общем, в случае с воронежской женской волной было сразу понятно, что мы не будем дальше двигаться вместе. Хотя нас часто спрашивали, почему вместе собралось восемь женщин? Феминистки ли мы? Что нас объединяет? У нас же не было какой-то общей феминисткой повестки. Как-то я в пандан этой волне назвала свой артист-ток «Второй воронежский» — к тому времени за пределами города было известно, что в Воронеже есть ряд заметных художниц.

Н.Л.: Получается, того самого сестринства внутри группы совсем не сложилось?

Т.Д.: Абсолютно нет! Было сразу два фронта. Жанна сразу на нас начала нападать за то, что нам были интересны и другие определения человека, помимо гендерных: трудовые или экономические. Кто-то из группы отмалчивался и не участвовал активно в этих переписках. Кто-то, например Женя Ножкина, говорила: «Почему я должна быть слабой или женственной? Я сильная, я могу и гвоздь забить, и выставку смонтировать сама».

В какой-то момент, устав от голословных упреков, я начала участвовать в переписке от имени Тов. Препа — выдуманного мужского персонажа.

Н.Л.: Интересно, почему такие разные художницы решили создать совместную выставку? Расскажи, как она прошла.

Т.Д.: По замыслу Иры Аксёновой на выставку «Девочки пришли.» каждая художница должна была сделать три работы. Одна работа — видеовизитка, на которой мы читаем текст, который нам нравится, как-то связан с нашим художническим кредо. Вторая работа — выражающая нашу личную позицию. И ещё одна работа — по отношению к нашему мастеру или учителю, потому что у нас у всех они были мужчинами.

Я читала Сашу Соколова, о власти языка, потому что для меня, как для человека пишущего и говорящего, в этом не было ничего пугающего или страшного. Вторая моя работа была связана с работой моего мастера — Арсения Жиляева — «Время работает на коммунизм». Однако изначально у нас не было цели противостоять своему учителю, а скорее отрефлексировать его работу, оттолкнуться от неё и создать своё.

Моя работа называлась «Не время», это было такое меланхоличное высказывание: не время, не место, не сейчас, не сегодня. И в то же время «Не время» и «Не работает на коммунизм»: как мы видим, коммунизм не скоро будет построен.

Третья моя работа была посвящена чеховской аллюзии на «Человека в футляре». Про человека, который живёт в очень закрытом, застегнутом на все пуговицы состоянии. Это относится к преподавателям и представлениях о них: вероятно, кто-то из нашей группы также хотел бы видеть меня таким человеком. Я сделала серый картонный гробик, в который сложила сувенирную упаковку, коробочки, письма, — те футлярчики, которые мне дарили студенты. Однако, когда я поставила его параллельно со своей кроватью, то увидела, что по размеру он совпадает с моим ростом. Мне стало страшно, и я решила его подрезать. В итоге получилась коробочка поменьше с кучей разных маленьких коробочек внутри. Делай я эту работу сейчас, я бы, конечно, его не подрезала, работа была бы острее.

Также в рамках этой выставки у меня была лекция о феминитивах. Мы много это обсуждали друг с другом в чатах, кто же мы — художницы или кураторки? Но, с точки зрения русского языка, это до сих пор не норма. И станет кодифицированной нормой только тогда, когда будет внесено в словарь. Более того, для этого есть много ограничивающих факторов. Дело здесь не только в том, что язык — это традиция и социальное явление. Из–за постоянных споров и конфликтов у нас провалилась публичная программа к выставке. Мы придумали совместить феминистский перформанс, видеопоказ и поп-культуру, и она, в целом, устраивала всех участниц. Но на программу пришло не очень много людей, потому что мы не усердствовали в пиаре.

Н.Л.: Случились ли ещё какие-нибудь объединения после выставки «Девочки пришли.»?

Т.Д.: Да, также после этой женской волны родилась арт-группа «Петино». В ней участвовали и художницы т. н. «женской волны». Помимо нее были люди с другим бэкграундом: в этом объединении мы сразу осознавали, что мы все разные. К тому же среди нас были психологи, поэтому мы расстались бесконфликтно. Сделав несколько перформансов под кураторством Иры Аксеновой, мы стали осознавать, что видим импровизацию, движение и перформативное действие по-разному. Однажды мы решили, что тот, кто придёт на встречу в следующий раз, тот и придёт. Но в следующий раз никто не пришёл, и мы тихо-мирно расстались, понимая, что все пойдут в разные стороны.

Мы собирались по средам на двигательные практики, приходили в основном женщины, хотя постоянно и объявляли опен-колл, и периодически мужчины к нам приходили. Но так получалось, что, к сожалению, они не оставались с нами дольше одного дня. Не знаю, почему, но почему-то они все исчезали!

Кроме того каждую субботу в 10 утра мы сами себя образовывали. Мы взяли только что изданную книгу по перформансу Роузли Голдберг, ещё несколько разных текстов, видео и собирались на ридинг-группы. Снова получился протофеминистский проект.

Н.Л.: Ого!

Т.Д.: Да, я настойчивая! Мы распределялись по ролям, все вместе читали, а кто-то один всегда представлял для нас главу из книги. Более того, нужно было не просто пересказать, но и дополнительно собрать материалы по различным именам и событиям. Таким образом, мы прочитали всю книгу по истории перформанса. И это нас здорово объединяло — такой общий путь познания.

Н.Л.: Мне кажется, вы стали прототипом для ридинг-групп в «Среде обучения». У нас была целая дисциплина, где мы вместе по главам читали «Искусство с 1900 года».

Т.Д.: У нас тоже была ридинг-группа по этой книге, но мы её так и не закончили. Я помню, когда вышла эта книга, мы созвонились с Арсением, и он сказал, что взял себе за правило читать каждый день по 50 страниц. Мне показалось, что по 50 страниц как-то нелогично. Тогда я предложила создать в ВЦСИ ридинг-группу, где мы будем встречаться раз в неделю и читать не страницами, а главами.

Мы собирали абсолютно разных людей, приходили даже те, кто был просто проездом в Воронеже! Но к середине книги чтения интерес начал падать. У нас остался аккаунт, в котором я выкладывала уже сама себе задания, чтобы продолжать читать и дойти до конца.

После этой ридинг-группы я решила, что могу делать образовательные программы в ВЦСИ.

Н.Л.: Я бы хотела немного вернуться вновь к выставке «Девочки пришли.». В статье на aroundart, посвящённой выставке говорится о том, что все участницы были поделены на два лагеря: «исповедующие феминизм» и «проповедующие феминизм». Ты относишь себя к «исповедующим», однако феминисткой себя не называешь. Изменилось ли что-то с 2015 года?

Т.Д.: Да, это относилось к нашему конфликту внутри группы. Я считала, что мы делимся на тех, кто «проповедует» феминизм, нападая на других участниц и обвиняя их в том, что они не феминистки, но при этом ведя ресурсно зависимый от мужчин образ жизни. И был другой полюс — «исповедующие» феминизм. Я открыто писала об этом в том тексте, да и в нашей горячей предвыставочной переписке.

Изменилось ли для меня что-то с 2015 года… По-прежнему меня не очень интересует гендерное деление. Скорее меня больше интересуют разнообразия в сфере трудовых отношений, в отношениях учителя и ученика. Ведь они тоже по Лакану неописуемые и невыразимые, как и сексуальные отношения. Скорее для меня как были интересны другие «несуществующие» отношения — обучения и управления, так в этом смысле ничего принципиально и не изменилось.

Мне интересные разные виды неописуемых отношений и, мне кажется, в этом смысле нельзя мою позицию назвать не феминистской. Я стараюсь защищать позицию слабой стороны, например, в трудовых отношениях или в отношениях учитель-ученик.

Я не тот учитель, который делает что-то с позиции силы. Тем более, сейчас я уже не работаю в «академии» больше полутора лет. Я ушла оттуда, после того как прошла все стадии жалоб и коррупционной пирамиды. Поэтому даже не знаю, какая это позиция: феминистская или в менее ангажированных терминах — позиция борца.

Когда меня просили дать себе определение, то я в первую очередь говорила о себе, как о человеке, который трудится и обучает. Жанна же тогда себя определяла не как человека, а как женщину, или даже как девочку. И это её право, но нам в этом с ней не по пути.

Н.Л.: Получается, сейчас в университете ты не работаешь?

Т.Д.: Нет, я ушла, мне перестало это приносить удовлетворение. Плюс, очень сильно изменились условия труда. Моя работа на недавней выставке в ММСИ, некий автофикшен, «Антиучёный раёк» — это запись собрания, на котором я присутствовала. И уже тогда, в момент собрания, я понимала, что из этого получится радиопьеса. Это такая странная позиция: когда ты понимаешь, что в этот самый момент происходит твоя собственная жизнь, а ты уже осознаёшь, что можешь использовать это как художественный материал. Не самое ловкое и не самое приятное чувство, но по-другому уйти из вуза я не могла.

Вуз уже не давал мне развития. Обучение иностранцев всё же вещь специфическая: каждый год тебе приходится повторять одно и то же, и это не даёт никакого интеллектуального развития.

В итоге, я ушла в менеджерство и работала на Платоновском фестивале. Мне очень хотелось получить опыт сотрудничества с музеями.

Сейчас я продолжаю преподавать онлайн в проекте фонда Усманова в проекте «Арт-окно» для региональных музейных сотрудников. Моя задача — обучить этих сотрудников (порой настроенных очень недоброжелательно по отношению к современному искусству) писать заявки на грант для этого же фонда и объяснять, что музей и его деятельность меняются, а главное — придумывать собственные музейные проекты.

Во время пандемии я вообще преподавала краткий курс о современном искусстве на английском языке. Это был такой способ заработка и стимуляции себя. Кстати, там была большая лекция про феминизм. Конечно, без этой темы никуда: это горизонтальная логика, логика отказа от вертикали, и это пронизывает всё современное искусство. Но только не человеконенавистническое феминистское искусство, а такое феминистское искусство, которое является проектом общества будущего. Прямо скажем, коммунистическое.

Н.Л.: А как долго ты проработала в университете?

Т.Д.: 11 лет. Сначала я там училась — 5 лет, потом пошла в аспирантуру — 3 года. А затем 11 лет я там работала. Прошла путь от лаборанта до заведующего лабораторией, затем старший преподаватель доцент, член учёного совета, научно-методического совета, зам. завкафедрой по научной работе… Столкнувшись с потолком и с тем, что в университете начали происходить репрессивные действия, я поняла, что больше стабильность работы, большой отпуск и прочие социальные факторы меня не удерживают. Ну, и, конечно, работа с людьми — это очень интересная вещь, и это всегда новый опыт, но и опыт выгорания. В какой-то момент у нас сменилось начальство, и квалифицированные сотрудники стали неугодными и начали уходить из университета.

Что сейчас происходит в ВГУ — я не знаю, потому что практически не связываюсь с бывшими коллегами. Это был серьёзный опыт, но для меня он уже в прошлом. Если я и вернусь к преподаванию русского языка как иностранного, то для этого должны наступить какие-то особые обстоятельства.

Я так и остаюсь в сфере образования и просвещения: работаю как литературный редактор в Яндекс. Практикуме, и мы сейчас пишем учебник по математике! Так что, отношения учитель — ученик в моей жизни остаются.

Н.Л.: В своих работах ты очень часто обращаешься к теме интеллектуального труда. Почему ты выбрала для себя такой вектор для работы?

Т.Д.: Это основополагающая фича человека — труд. Мы трудимся, руками или головой, но труд — это очень важная отличительная черта человека. С самого начала я была в это погружена, и в какой-то момент я захотела это отрефлексировать, проанализировать.

Мне, кстати, очень близка позиция Хито Штейерль: момент неразличения labour и leisure, когда я работаю и когда не работаю, оплата этого труда. В общем, все те вопросы, которыми мы задаёмся, когда говорим о прекариате и об интеллектуальном труде.

У меня было две персональных выставки на эту тему под кураторством Арсения Жиляева и Иры Аксёновой. Сейчас я перешла на новый этап в этом размышлении. Мы говорим о том, что такое труд креативности и труд машин, который воспроизводит эту креативность. У меня есть совместный с шанхайским художником проект, который идёт сейчас в неторопливом фоновом режиме, связанный с определением искусства, созданного ИИ (от имени ботессы Ненси). Для него мы создали уже сайт и скоро выложим интервью, взятые у экспертов в этой области.

Это продолжение темы интеллектуального и креативного нечеловеческого труда, эксплуатация этого труда, различения и неразличения продуктов этого труда. Это всё в виде сайта, название проекта «Non-human.org», и на нём мы боремся за трудовые права ботов, которые производят искусство. Мы хотели сначала сделать петицию на эту тему, но позже всё переросло в более исследовательский формат. У нас есть серия интервью, где мы затрагиваем краеугольные вопросы: например, что такое креативность, что такое искусство, какие этические нормы затрагивает производство искусства с помощью ИИ.

Меня давно интересует звук. Многие мои проекты метафорически или буквально называются «радио». Делать то, что было неслышимым — слышимым, слушаемым и услышанным, собирать истории, связывать в звуковом пространстве — то, что меня интересует начиная с резиденции в Дивногорье в 2015 году. Обычно это называют аудиальной демократией. И это, конечно, связано также с речью и голосом.

Н.Л.: Расскажи про «Школу для художников» ВЦСИ. Как ты сама в неё попала? И как оцениваешь эту сферу деятельности ВЦСИ? Можешь ли ты назвать её одной из самых важных частей деятельности ВЦСИ?

Т.Д.: В уставе ВРПОО «Центра современного искусства» написано, что у центра есть несколько важных видов деятельности, и образовательная стоит на первом месте. Без образовательной деятельности делать центр современного искусства или институцию, имеющую какую-то регулярность выставок и своё помещение, смысла нет. Никто этого не поймёт, никого это ни к чему не приобщит и не вовлечёт.

Я сама прошла курс молодого художника в 2013-2014 годах. После был большой перерыв в образовательной деятельности ВЦСИ. К 2017 году мы с Колей Алексеевым уже общались как друзья, а не как учитель — ученик, да и тем более он никогда и не был моим учителем напрямую. В какой-то момент, перед новым годом, Николай сказал, что, если просто делать регулярные выставки и тусовки, то смысла в существовании ВЦСИ просто не будет. То есть цель просвещения, вовлечения в совместное проектирование и мечтание — просто-напросто провалится. К тому моменту, у меня уже был опыт ведения ридинг-групп. Также в ВЦСИ я привлекала много интеллектуалов, делала мероприятия с ними (кружок чтения современной иностранной литературы «Иностранка» из ВГУ базировался один сезон у нас, секция конференции по современной русской поэзии тоже проходила у нас и т. п.). Поэтому тогда я осмелела и сказала Коле: «Да, давай мы это сделаем!».

У нас был огромный конкурс: больше 6 человек на место. То есть была огромная жажда и был большой запрос на образование. Все помнили, что это было когда-то, и все понимали, что ВЦСИ — центр интеллектуальной жизни города. Я назвала программу «Школа для художников», именно «для» — по названию «Школа для дураков» Саши Соколова. Потому что позиция человека, который занимается современным искусством в регионах — всегда аутсайдерская, не всегда понимаемая и не всегда принимаемая.

И вторым составляющим программы были Новалис и Бойс. Бойс со своей позитивной мыслью «Художником может быть каждый», в продолжении этой фразы есть мысль о том, что он может реконструировать существующую реальность и преобразовывать её. У Новалиса же очень тоталитарный проект. Если вчитаться в его текст, посвящённый тоталитарному государству, то мы узнаем, что все являются художниками, а самым главным художником и творцом является тиран. Вот такие мысли и моменты были заложены в текст опен-кола, который мы распространяли, хотя мы его смягчили для публикации.

В первом наборе у нас были занятия два раза в неделю: лекция или семинар и, разборы, обсуждения домашних заданий. Это было интенсивно, и это было очень личное общение, потому что мы набрали столько людей, сколько сами могли бы обучить. Мы также приглашали сторонних лекторов, но, в основном, занимались всем сами вместе с Колей. Программа была составлена по проблемно-медиумному принципу. Именно наш студент впервые перевел и опубликовал то самое эссе Майкла Фрида. Ну и мы совместили изучение медиа с чтением модных тогда текстов по объектно-ориентированной онтологии, так что театральность Фрида была в связке с «харизмой» арт-объектов Тимоти Мортона и бессубъектным миром Грэма Хармана.

Перед второй школой мы поняли, что уже не можем так волонтёрить, и нам нужно получить грант. Мне также очень хотелось облегчить коммунальную ношу Коли и Вани, чтобы у нас была возможность оплатить её с помощью гранта. В итоге, ничего у нас с этим не получилось, потому что именно тогда мы переоформляли документы на помещение. На деньги гранта мы смогли закупить новое оборудование и заплатить гонорары лекторам. Также была довольно символическая оплата труда для нас, поэтому хотя бы было ощущение, что мы «работаем работу».

Тематически первая «Школа для художников» была объектно-ориентированной, а вторая была связана с темой постколониализма. Я в тот момент начиталась Антуана Володина, это писатель, а в миру преподаватель русского языка как иностранного. Сначала я прочитала его тексты, а потом узнала, что он мой коллега.

Антуан Володин — это его псевдоним. И его кумиры — это Достоевский и Платонов. Он развивает свою ветвь постколониализма и сам называет её постэкзотизм. Это мир постапокалиптичного будущего. Все люди живут в тотальной и глобальной тюрьме, и они уже не совсем люди, а существуют в каких-то других воплощениях. Всё смешалось: не важно, какой ты нации или какое у тебя имя. Явно случилась какая-то экологическая катастрофа, потому что все люди травмированы или выглядят необычно — полуптицы, полудухи.

Эта система образов не очень пересекалось со сферой современного искусства, потому что не отсылало напрямую ни к каким нехудожественным текстам из этой сферы.

Мне показалось интересным, что современная литература отталкивается от русской традиции. Хотя, конечно, Володину далеко до Платонова и Достоевского: и по языку, и по сюжетам, но метафоричный мир постколониального будущего увлекал.

У нас было несколько ключевых лекций по этой теме, а всё остальное — вокруг, общее. Но из–за того, что у нас было меньше часов именно личного общения со студентами, мне показалось, что именно второй выпуск был слабее. И выпускная выставка получилась несколько более разрозненной.

Но, тем не менее, в Воронеж приехало много лекторов, они познакомились с городом, нашими «школьниками», а мы с ними.

После второй школы стало ясно, что у нас нет сил на третью. К тому же, проблема с помещением ВЦСИ так и не была снята, оплачивать грантом его у нас не получалось. Я также работала преподавателем, у меня была большая нагрузка. Да и мне не хотелось уходить в менеджерство. Формально я никак не участвовала в управлении ВЦСИ, в уставе и в бумагах меня нигде не было. В уставе прописаны только мужские имена. Хотя ребята предлагали меня вписать в устав, но в тот момент я еще была не готова уйти из вуза.

Также ВЦСИ требовал капитального ремонта. Например, у нас буквально не открывалась дверь, она провисала, всё время ломался замок. Мы уже начали воспринимать это как знак, который намекал нам о том, что этот проект пора закрывать.

В тот момент ребята — Миша Гудвин (выпускник второй школы) и его друг Ян Посадский — понимали, что хотят делать что-то своё. И я с ними вела очень долгую беседу о том, чтобы передать помещение ВЦСИ. Но я их предупредила, что нужно будет оплачивать большую площадь, оформлять юридическое лицо. Помимо того губернатор давал это помещение под конкретные имена художников. И им также пришлось бы возиться с бумажками, переделывать устав, а если его не переделывать, то они всегда будут находиться под личным присмотром тех, кто вписан в этот устав. Ребята подумали-подумали и поняли, что им это не подходит, они не готовы заниматься всеми этими институциональными вещами, плюс нанимать бухгалтера и смотрителей. Миша и Ян решили открыть своё место без юридического статуса.

Н.Л.: Интересуешься ли ты деятельностью новых воронежских самоорганизаций? Что думаешь о «Дай пять»? Как ты можешь оценить их влияние на арт-сцену?

Т.Д.: На самом деле, этих самоорганизаций в Воронеже несколько, но я не была во всех. Есть какие-то самоорганизации, которые сейчас открываются, но нельзя сказать, что они в сфере современного искусства. Например, студия зарисовки «Карандаш» или открытая мастерская художника-живописца на проспекте Труда. Я не знаю, как к ним относиться и можно ли их считать относящимися к современному искусству.

Те, кто заявляют себя в поле современного искусства,— это частная галерея «Х.Л.А.М» и самоорганизация «Дай пять». Но «Дай пять» представляют искусство, которое мне не близко: это эстетика ради эстетики. Никакой сверхзадачи, кроме «показать красивое», я здесь не вижу. Проблема в том, что за всем этим не стоит большой мечты, глобальной задачи или перспективы какого-то интеллектуального осмысления.

Более того, это такое копирование, негатив, Tzvetnik’а. У них была своя идея, которую недавно хорошо разобрал в своей статье Валентин Дьяконов, «не критиковать, а только показывать». И это всё — негативная сторона этого процесса, который вырождается «на местах» в абсолютное нерефлексируемое постинтернетное производство.

Если бы это происходило в стране, где преодолены все противоречия, то тогда показывать красивое — было бы логично. А тут мы как бы сразу же перескакиваем все этапы и и просто дизайним модный шопер и пьём мятный чай. Такое искусство не для меня.

Также скоро должна открыться галерея Кирилла Гаршина «Утилизация». Это странный поворот, потому что он не заявлял никогда об амбициях куратора или арт-менеджера. Мне кажется, если говорить о самоорганизациях и женском влиянии, то это как раз тот случай. Кажется (я не могу это утверждать), что его партнёр Марго идеи экологии и устойчивого развития привнесла ему в сознание. Цели галереи пока скромные и некоммерческие — выставлять близких по духу художников. Посмотрим, что из этого получится.

Н.Л.: Интересно, а насколько сильным было женское влияния на ВЦСИ? Изменилось ли что-то с появлением женщин и, в том числе, с твоим появлением?

Т.Д.: На мой взгляд экономическое распределение никогда не было равноценным. Финансовое обеспечение было всегда за мужчинами. Исключение разве что те моменты, когда мы стали подаваться на гранты, эти заявки писала я. На самом деле и внутри мужской дружбы отцов-основателей вклад в самоорганизацию был разным — финансовым, интеллектуальным. Но об этом лучше спросить у них.

Мне кажется, женское влияние было ещё до формального открытия ВЦСИ. Существовали фигуры Марии Чехонадских и Елизаветы Бобряшовой, с которыми я лично не знакома.

Они как раз занимались философско-кураторской деятельностью в Воронеже, а дальше — в Москве и в Великобритании.

На мой взгляд, такие проекты начинаются, как коллективные, а потом люди расходятся, когда момент дружбы и сосуществования преодолевается в пользу личных амбиций.

Меня в истории ВЦСИ больше всего интересует, почему из всей этой большой тусовки не родилось никакого устойчивого коллектива. Как, например, «Что делать». То есть некая устойчивая форма существования, на базе семьи, и всех этих кровнородственных связей. Сейчас вроде бы Иван Горшков и его жена Юлия сотрудничают, но нельзя сказать, что они делают что-то вместе постоянно как коллектив.

То, что из этого не получилось никаких коллективов, а было всё скорее на дружеских началах — это интересная проблема. Мы пытались об этом рассуждать с Ирой Аксёновой. Одна из первых выставок в ВЦСИ, в которой я участвовала как сокуратор, была посвящена сексуальным отношениям. И было несколько работ, которые явно избегали этой темы, как и избегают обсуждения семейных отношений.

Сейчас ВЦСИ перешёл в архивно-виртуальную стадию. Мы поддерживаем дружеские отношения и делаем какие-то совместные проекты. Я больше всего сотрудничаю с Колей Алексеевым. Мы делаем образовательные проекты. Также у Коли собрался большой архив лекций с наших образовалок, он его редактирует и выкладывает подборки лекций. Пока наши аккаунты в Фейсбуке и Вконтакте живы, и мы там делимся новостями, опен-колами и др. полезной информацией.

Н.Л.: Пока что ВЦСИ будет находиться в таком состоянии и перерождаться во что-то ещё вы не планируете?

Т.Д.: Нет, я не думаю, что это нужно кому-нибудь из участников. Мы также долго шли к тому, чтобы ликвидировать юридическое лицо. Нужно было прождать 3 года, чтобы этот момент настал. Этот срок уже скоро закончится, и мы вздохнём с облегчением. Может быть, мы снова станем самоорганизацией дистанционной, а может, и нет. Сейчас многие из нас живут в разных городах, а главное, что просветительская и выставочная деятельность в коллективе никому из участников не нужна — благодаря опыту ВЦСИ мы научились делать это самостоятельно и в других командах.

Источники:

[1]. Прекариат: новый опасный класс / Гай Стэндинг. — М.: Ад Маргинем Пресс, Музей современного искусства «Гараж», 2020.

[2]. http://aroundart.org/2016/05/10/anatomiya-voronezh/ [Электронный ресурс] — журнал around.art

[3]. https://www.colta.ru/articles/art/11773-abc-voronezh?part=23 [Электронный ресурс] — общественное СМИ.

[4]. http://aroundart.org/2016/05/10/anatomiya-voronezh/ [Электронный ресурс] — журнал around.art

[5]. http://aroundart.org/2016/05/10/anatomiya-voronezh/ [Электронный ресурс] — журнал around.art

[6]. https://moe-online.ru/news/culture/1041032 [Электронный ресурс] — Сетевое издание «МОЁ! Online».

[7]. http://vcsi.ru [Электронный ресурс] — сайт Воронежского центра современного искусства.

[8]. http://umbra.media/news/vtssi-zakrylsya-v-chyom-prichiny-i-v-kakom-formate-on-budet-rabotat-dalshe/ [Электронный ресурс] — воронежский портал об искусстве «Умбра Медиа».