Саша Гордеев — модель и молодой художник. Он предпочёл провести карантин в Японии и смог до закрытия границ улететь в Токио. Мы провели переписку-интервью о том, как постоянные путешествия и моделинг влияют на его искусство, о вдохновении через сомнения, о рисовании двумя руками и гендерной идентичности.

Настя Лобачёва: Саша, расскажи о поиске своего стиля. Судя по твоим сторис в инстаграме и некоторым постам, ты постоянно находишься в процессе поиска. Это так?

Когда я смотрю твои посты с обучением хореографии, со странными движениями, видео «trying to get up» или отрывками из спектакля Пины Бауш — у меня складывается ощущение, что в какой-то такой нелепости и чудаковатости ты ловишь вдохновение и затем выливаешь это в своё творчество. Всё это изучение себя и своих движений помогает тебе?

Саша Гордеев: Мое самое яркое воспоминание из школы о том, как я наблюдал за моими одноклассниками: они выпивали за школой с бездомными на теплотрассе. Тогда я подумал: «Если это круто, я не хочу быть крутым». С того момента я делал все наоборот тому, что считалось «крутым» в моей школе: я не пил, не курил, вел себя прилично и тихо, но учился плохо, потому что было «классно» получать хорошие оценки, интересовался не тем, чем интересовались все. Я шёл от обратного и учил себя подвергать сомнению абсолютно все: социальные нормы, гендерные структуры, язык, чувства и ощущения, этику, восприятие красоты, психологию. С годами это развилось в мой стиль, вкус, эстетику, поведение и искусство.

Мне понравилось, что ты употребила выражение «в процессе поиска», потому что я не просто в поиске, а именно в процессе поиска. Я ищу то, что можно было бы начать искать. Ищу то, в чем я могу усомниться, чтобы изучить это с разных сторон.

Человек — социальное существо. Мы рождаемся, живем и умираем в обществе. Мы учимся, как правильно говорить, как себя вести и себя подавать. Глядя на все это, мне захотелось вести себя так, как если бы я не умел из этого что-то делать.

В такой нелепости я вижу столько искренности.

Все это и есть непосредственное изучение себя и жизни в целом, а мое творчество —это лишь малое отражение этого процесса.

НЛ: Можно ли сказать, что это стремление делать все наоборот, привело к тому, что ты открыл в себе практику рисования двумя руками?

Мне нравится твоё суждение про человека в обществе. Сегодня я услышала фразу про то, что для создания чего-то нового, необычного, интересного, человеку нужно выйти за рамки общепринятых норм и быта. То есть поместить себя намеренно во что-то необычное. Можно ли сказать, что ты пытаешься намеренно себя поставить в необычное положение, чтобы найти что-то новое для своего творчества?

СГ: Да, ты права.

Изучая рисование, я начал рисовать левой рукой (я правша), потом мне пришла идея рисовать двумя руками.

Как бы понятно, что для каждого «норма» своя. И даже «общепринятые нормы» для каждого свои, не говоря уже о разных странах, где понятие культуры и нормы разнится максимально. Но есть одна вещь, которая все эти нормы объединяет — существование лишь в наших головах. У нее нет физических рамок или границ, норма сама меня ничем не ограничивает, ограничения я ставлю сам себе (конечно, под влиянием этой нормы и окружения, в котором я живу). Моя задача — найти свои ограничения и выйти за их рамки.

Я помню обо всех этих нормах, следую им, чтобы выжить и преуспеть в нашем мире, но никогда не воспринимаю их всерьез.

Моделинг дал мне возможность много и часто путешествовать, что в свою очередь способствовало помещению себя в различные неловкие, необычные положения, наталкивая на много мыслей.

НЛ: Расскажи, сильно ли моделинг повлиял на тебя? Что это тебе даёт для осознания себя и для творчества? От других ребят-моделей я часто слышала, что иногда эта работа их ломает.

СГ: Конечно, это влияет сильно, это очень сильный катализатор. Изменение внутренней обстановки занимает долгое время, тогда как внешняя меняется за несколько часов. 10 часов в самолете, и ты на другом конце планеты.

В процессе поиска я буду всегда, он не остановится.

Наблюдение за другой культурой и взаимодействие с ней напрямую сталкивает меня лицом к лицу с самим собой, а точнее с тем, кем я научен быть. Я как бы смотрю в зеркало и вижу свое абстрактное я. Больший эффект я получаю, когда возвращаюсь в Россию после долгой поездки, где успеваю привыкнуть к другому окружению.

Я вдохновляюсь обществом, архетипами людей, их поведением и взглядами на жизнь. Собирая разные перспективы, формируется своя.

И, конечно же, мне дается увидеть людей, работающих в различных техниках, с различными материалами и идеями.

НЛ: В твоём инстаграме я часто вижу такое «самолюбование»: фото в зеркале, полуобнажённые, видео самого себя. Иногда ты предстаёшь перед подписчиками в достаточно провокационных образах (в общепринятых рамках). Несёт ли это какую-то смысловую нагрузку или определённый смысл для тебя? Является ли это способом преодоления гендера и общепринятых норм?

СГ: Это очень сложный вопрос. Я идентифицирую себя как цисгендер, то есть моя гендерная идентичность совпадает с моим биологическим полом. Я не вижу себя вне бинарной гендерной системы, при этом не настаиваю на существовании «нормальной» гендерной самоидентификации.

Правящая бинарная система пола распространяется не только на человека, но и на вещи, хобби, движения, слова, моду. У человека есть биологический пол, есть физиологические различия. У одежды такого нет, это все — придуманное. Меня это немножко раздражало еще с детства, мне казалось это максимально нечестным, что девочкам в одежде доступно гораздо больше, чем мальчикам — пиджаки, рубашки и брюки. Почему, если я хочу танцевать, я не могу, потому что это не «мужское» занятие.

И поэтому, да, я примеряю на себя образы, манеру поведения, чтобы разрушить (для себя в первую очередь), те стереотипы, на которых я вырос. А выкладываю и показываю это, потому что хочу вдохновить других на более простое отношение к миру, где обувь на каблуке — это просто обувь, ношение ее не делает меня менее мужественным или более женственным. Мы придумали себе столько ограничений, оказывающих на нас такое огромное давление. Я много страдал из–за того, как я выгляжу, как одеваюсь, сколько имею денег и т. д. Своим творчеством я хочу научить перестать страдать по вымышленным правилам.

Мой нарциссизм — это попытка полюбить себя. Я хочу увидеть себя красивым, чтобы доказать самому себе, что я такой и есть, что я заслуживаю своей любви. Поэтому мои фотографии часто искажены посредством фотошопа или других программ и техник. Я люблю видеть себя «уродливо-красивым», это еще одна попытка выйти за рамки «я», чтобы отвязаться от потребности выглядеть красиво для других.

НЛ: Саша, чувствуешь ли ты рамки и ограничения, когда приезжаешь в Россию и проводишь здесь какое-то время? Ты сейчас в Японии, поэтому вопрос: как ты переносишь изоляцию, будучи в другой стране?

И как тебе кажется, границы дозволенного в других странах — они проще, чем у нас?

СГ: Конечно, я тоже сейчас ощущаю физические рамки: я не могу ходить по музеям, не говоря уже о перелетах между странами.

В моей ситуации мне достаточно повезло: я выбрал место где изолироваться — в Токио, это мой самый любимый город. Поэтому я рад здесь застрять. Интуитивно чувствовал, что здесь будет безопаснее. В Москве я не имею ни финансовой подушки, ни государственной защиты в условиях всемирного кризиса. Здесь, в Токио, меня содержит мое японское модельное агентство, хоть и в аванс. Даже в худшем случае развития ситуации, медицина здесь лучше, и я больше доверяю правительству Японии, чем моей родной страны.

В таких условиях ограничения ощущаются не так остро, и у меня меньше причин для волнений.

Относительно рамок, толерантности и ригидности людей в России… О-о-х, даже не хочу начинать :)

Уже в самолете мое состояние начинает перестраиваться, когда я вижу русских туристов, эти знакомые угрюмые лица, которые я никогда до этого не видел. То, о чём они говорят, жалуются. То, как тебя встречают на паспортном контроле. Все это возвращает меня из моей жизни в суровую реальность. Но, тем не менее, я люблю эту реальность, где всё такое родное. Пожив в других странах, я увидел ценность своей культуры, часто тяжелой, обременённой политикой, экономикой, религией, даже климатом. Каким-то образом так сложилось, что мы — исторически страдальческий народ, но это делает нас достаточно сильными, глубокими и поэтичными, что я максимально ценю.

НЛ: Твоё творчество во многом построено на слове, текстах, лингвистике и буквах. Как русский язык отразился на тебе? Любишь ли ты русскую прозу и поэзию?

СГ: Я люблю читать, но никогда не любил классическую русскую литературу, она всегда мне казалась скучной. Особенно поэзия. Русская классика вся о старых временах и нравах. Я не мог отождествлять себя с героями книг, поверхностно понимал их переживания. Поэтому своих любимых русских авторов я нахожу только сейчас и только в рамках концептуальной поэзии. Был такой Дмитрий Авалиани, он внес гигантский вклад в русскую визуальную поэзию. Работал с палиндромами и анаграммами, изобрел уникальную поэтическую форму — листовертень. Это текст небольшого размера, выписанный таким образом, чтобы при переворачивании (на 180°) читался уже другой текст.

Меня очень вдохновили его работы, и я начал работать со словом сам, искать способ наделить собой графическую часть слова. Так я начал рисовать свои стихи двумя руками.

Год назад открыл Дмитрия Пригова, художника-концептуалиста, поэта и графика, он создавал свои работы на печатной машинке. Я уже купил себе советскую печатную машинку, изучаю буквы с нуля.

Я люблю, когда пишут об актуальном, и когда это знакомо только мне. Возможно, я преследую те же творческие цели что, и Дмитрий, а возможно нет, я не знаю. Но стих из одного слова или одной буквы будет иметь для меня больше смысла, чем весь Пушкин.

Причудливость, вычурность, иногда вульгарность такой поэзии — прямое отражение современного мира, тех проблем и забот, мечт и иллюзий, которыми мы сейчас живем. При всём моём желании я не могу игнорировать жизнь, которая меня окружает, и это выливается в такой отклик ко всему чудаковатому.

НЛ: Саша, а ты думаешь о том, что будет дальше? Изменится ли после карантина наша жизнь? И меняется ли что-то в твоей практике и в твоём искусстве сейчас?

СГ: Жизнь после карантина определенно изменится, она уже изменилась.

Я не думаю о том, что будет дальше, это немного бессмысленно, потому что неважно, что я подумаю, на деле будет по-другому. Действую по ходу развития событий и своим возможностям.

На мое творчество все происходящее никак не повлияло. Я не изучаю текущую ситуацию в мире. Мой интерес уходит глубже поверхностного «сейчас». Мне интересно достигнуть абсолюта в поэзии, искусстве или самопознании, вечные вопросы на которые эпидемии, войны и кризисы не влияют:)