Я хочу начать свой рассказ с удара огромным кулаком в мое лицо на той длинной деревянной лестнице в том двухэтажном почти развалившемся доме на улице носящей имя кровавого Феликса о котором кроме этого я почти ничего не знаю.

я падаю на лестничную площадку и смачно ударяюсь головой о деревянный пол и начинаю куда то лететь. мне совершенно не больно и ни капли не страшно. просто бестелесное приятие ситуации и далекие голоса сверху которые кричат о каком то убийстве. по-моему я даже усмехнулась про себя и отрицательно покачала головой — мол всё нормально я жива

утром я выпрыгиваю из своего окна на втором этаже потому что очнувшись обнаружила в своей постели мне неизвестного человека

Как я доводила ситуацию до такого положения вещей — ума не приложу. Всегда всё начинается вполне невинно. С кем-то встречаешься, с кем-то говоришь, отпускаешь в себе ненадолго внутренний тормоз, вернее, переключаешь скорость притормаживая и что… все равно летишь в пустоту…

Я неизменно впадаю в патетику когда начинаю рассуждать о своей значительности / от видов деятельности момента рассуждения патетика меняет окраску — от стыдливого-красного до мертвенно-бледного — от равнодушного взгляда в окно до полного отчаяния взгляда перед собой — моя значительность довольно странная дева

ну и что. что в этом страшного не понимаю. ну случились некоторые вещи когда-то причем на бытовой почве. жила то я в совершенно бандитском районе отсюда и взмахи руками и взмахи голосами откуда сверху и падение и выпрыгивание и так далее и тому подобное

и мне никогда не хотелось сказать au revoir тому существованию. потому что я вполне осознавала что это всё очень невинно по сравнению с теми кто приходил в дверь напротив и кричал там и вопил чудовищными глазами и был совершенно несносен. это они жили той жизнью в которой не случались ни утренние улыбки встающему солнцу ни трепетное отношение к той части комнаты в которую я заходила лишь изредка и только потому что только там чувствовала себя в безопасности и радостные предчувствия чего-то очень хорошего которое должно было случиться вскорости

мое житье в том городе не навевало на меня скуку. ни разу ее не почувствовала. может быть было слишком событий, но событий внутри меня не связанными ни одной ниточкой с тем что осталось далеко за шпалами и вагонами поездов гремящих по направлению сначала к уральским горам потом к омским равнинам затем к новосибирским рекам и чему то тому что образовывало местность под названием Сибирь и которая начиналась в Филимоново и заканчивалась городом Иланском. Иланск — палисадник — малина — двор — нашедшийся на чердаке крест и ненормальная тетка которая сидела и хлопала в ладоши с утра до вечера и мачеха мамы уже совершеннейшая старушка которая любила эту убогую и убирала за ней.

мы приезжали туда как я сейчас помню раз в месяц. отец косил траву. что делала мама не помню. в доме был какой то огромный резной буфет, но он впадал в депрессию как только я к нему подходила. мне не нравилось туда приезжать. тащиться на электричке. встречаться с чертовой дюжиной собак которая жила в том доме у бабушки. одна показывала мне зубы и бабушка говорила что так она мне улыбается

уехав через много лет из дома черт знает куда и черт знает зачем после какой то долгой и спокойной пьянки с гуляньем под луной и разговорами про полет человека в космос я нашла в какой то подворотне собачонку которая напомнила мне ту которая улыбалась мне в детстве. не смогла провести с ней ночь. коготки топали по полу и забирали моё крепкое терпение…

моя мама никогда не говорила о счастье. наверное оно у нее было каким-то своим и я сейчас не знаю была ли она счастлива. мне бы хотелось. и я не знаю что она считала важным кроме «не пей», «не кури» и «работай», и я не знаю почему именно их она выделяла по отношению ко мне, наверное она думала что с другим то я как-нибудь разберусь

***

Интересно как память фильтрует воспоминания. Почему например проходя мимо железнодорожных путей я всякий раз вспоминаю мои детские поездки за грибами на станцию Солянка которая находится черт знает где и существует ли сейчас неизвестно — но — опять же к вопросу фильтрации — почему вспоминается Солянка — размытая дорога после дождя — загогулина тропинки и забор с дырами. Сколько же лет этой картинке — без малого тридцать — а я ее помню — более значительные события позабывала — а эти живут… непонятно.

Дорога № Раз

Мы договорись выйти из дома часа в четыре утра. Потому что в первую очередь туман. А во вторую потому что спать летом грех. Тем более тебе чуть за двадцать и теперь писать эту цифру прописью даже забавно.

Первыми опоздал В. Он сказал что будет вовремя незаметно усмехнувшись и этим он всё сказал. Можно было просто усмехнуться подумала я. Второй опоздала Н. хоть и осталась заранее ночевать у меня. Ну это оно и понятно. Опоздать можно даже придя вовремя. Не опоздали только И. с А. но они только познакомились. А. алкал ее месяца четыре ну и в итоге пока не мог насытиться желаемым. Этим по-любому опаздывать было нельзя и они прекрасно это понимали. Вышли в итоге в шесть утра.

Мой дом стоял да и сейчас стоит, но уже без меня аккурат у дороги и далее выезд за черту, а за чертой кладбище. Чуть не доходя до него нужно свернуть направо и через какой то кустарник через какие то дома какие то шпалы какие то запятые пройти метров шестьсот пока не выйдешь на еле заметную колею которая тянется несколько километров как раз до того места куда мы все собрались.

Сейчас у нас примерно 1995 год. Лето. Скорее всего июль. И время подходит у нас ближе к восьми утра. Мы прошли уже почти больше половины пути. И. изнылась. А. белый от волнения за И. Через пару месяцев выясним что она уже была беременная. В. шел впереди всех. Я замыкала ряд. Где была Н. не помню. Значит ее уже не было.

Туман сошел на нет и мне стало неинтересно.

​ У Гаса Ван Сента есть фильм «Джерри». Там два чувака погибают в пустыне (вернее один) не дойдя до магистрали всего лишь пару километров. Весь фильм они молча идут, а разноображивает фильм музыка да небо. Вообще природа не считается с чувствами. Плевать она на них хотела. Даже плевки в том фильме были актуальны. Потому что у чуваков не было воды. Они заблудились сами того не зная. Вообще в Америке актуальна походная тема. Помню я залпом прочла Кинга «Девочка, которая любила Тома Гордона». Особенно запомнился момент когда она в конце своих мытарств все–таки вышла на проселочную дорогу (примерно на такую же по которой бредем сейчас мы в 95 году от рождества Христова) следом за ней вышел огромный гризли который почему то тянул около месяца прежде чем напасть на нее (видимо набрался смелости). Она оборачивается к нему и вместо того чтобы увидеть как к ней бегут два человека — видит эту ужасающую махину.

Тем временем мы уже вошли в лесок. У нас много леса. Много рощ. Там есть шишки и лыжная база в которой я отбегала лет шесть на лыжах, но лучше всего играя на тренировках футбол потому что мне это нравилось. Да, а пошли мы в своем 5 году на горнолыжку полетать на дельтаплане. Полеты меня никогда особо не интересовали. сейчас я люблю взлетать в самолете и идти в нем же (желательно) на посадку. Если бы мне предложили выбрать себе смерть — я бы конечно выбрала смерть в самолете. Потому что дикая скорость падения и я почему то не могу контролировать эмоции когда меня переполняет счастье. Мне кажется я бы даже испугаться не успела. Но не факт. Не факт. Но тогда в… году слово дельтаплан не произвело на меня никакого впечатления. И я ничего почувствовала придя к месту предполагаемых полетов на этом авиаконструкторе сделанного в следствии человеческой мысли. Дельтаплан придумал Леонардо да Винчи. Честь ему и хвала.

Пока мои друзья летают я пошла побродить в округе и тут то и увидела эту дорогу и надо поскорее закончить потому что мне уже лень писать. Вообще первым эту дорогу снял Такеши Китано в своей «Сонатине» на Окинаве или где там еще. Вчера или позавчера у другой И. я посмотрела этот фильм и безоговорочно влюбилась почти во все фильмы Такеши. Дорога то была плюгавенькая. Разбитый асфальт. Волнообразная линия езды. Обочины сплошь проплешины да колени. А в конце дерево. А над всем небо. Я потом этот момент когда машина съезжает в кювет и герой фильма выползает из машины весь изрешеченный пулями и ползет пытаясь выбраться на эту плюгавенькую дорогу смотрела огромное количество раз. А сейчас в том XX веке она у меня была перед глазами воочию. Не в Японии не на острове Окинава, а у меня под носом в пятнадцати километрах от города орденоносца в котором я родилась и выросла и прожила полных 27 лет.

И вот тогда мне в голову первый раз пришла в голову мысль которую потом многажды повторяли за мной вполне заслуженные люди. Именно повторяли потому что я первая увидела и поняла это всё — на самом деле совершенно не важно где жить.

Если тебе безразлична твоя среда обитания то вполне может статься что Сибирь это совсем не Сибирь. Дорога между двумя холмами может вести не в город Канск, а в город с другим названием, а друзья что летают сейчас на дельтаплане не мои друзья, а просто люди у которых выросли крылья (несколько банальное сравнение ну да ладно).

Дорога № Два

«Отпускай свой хлеб по водам, потому что по происшествии многих дней опять найдешь его».

Книга Екклесиаста

Моя жизнь — отснятый кем-то кинофильм. Я уютно расположилась в темном зале. Ноги закинула на спинку кресла и наблюдаю за происходящим на экране. Правда, иногда, с ужасом замечаю, что все как-то знакомо, что в центре событий нахожусь я, что играют мной, через мою голову кидают мяч. Но проходит время и мне уже плевать, на экран смотреть гораздо интересней. Или можно на секунду выйти из зала, зайти в соседний кинозал, взглянуть на чей-то другой фильм, а затем снова вернуться к обратно. Тут главное, чтобы зрители не мешали, не надоедали, а то хлопают дверями, нет, чтобы тихо закрыть — фильм-то уже начался и идет он как ни странно уже давно.

1990 год. ГАСТРОЛИ БРАТСК — УСОЛЬЕ-СИБИРСКОЕ

Братск. Какой-то серый день, по-моему, шел дождь, кучка людей перед гостиницей. Все подавлены её величественностью. Среди них я — человек неполных девятнадцати лет, любящий одиночество, но обуреваемый какими-то порывами.

Жить — интересно. Незнакомый город, незнакомые дворы, незнакомые люди. Быстренько расположившись в номере, перекусив в столовке, убегаю знакомиться с городом. Возвращаюсь уже поздно вечером. Усталая, но довольная. Город понравился. Завтра — первый спектакль.

Поездки… дорожная тряска, затылки сидящих впереди. У меня с собой магнитофон. Что-то твистует Агузарова. Т. с В. смотрят в разные стороны, но одновременно в такт раскачивают головами. Я хохочу. Мне весело. У меня хорошее настроение. За окном мелькают деревья, дома. Солнце, никуда не двигаясь, торчит прямо надо мной. Мы едем в какую-то богом забытую деревню играть сказку.

Это начало гастролей.

Я сижу на вершине утеса, мордой уставившегося в залив искусственного происхождения. На весь залив орет радио неизвестного происхождения. Я сижу под деревом естественного происхождения (забыла название), а, вспомнила, под сосной я сижу. Накрапывает неизменный дождик. Вода, что гусиная кожа, вся в пупырышках. Со мной никого нет. Картину дополняет пароход, который почему-то идет в мою сторону. Через минуту он глыбой навис над заливом заняв мое пространство. Это интересно, тем более, что с парохода этого никто особо не вышел, кроме мужика в кирзовых сапогах и маленькой вислоухой собачки. Очень интересно. Дав гудок, пароход отправляется восвояси. Глыба удаляется, отдавая пространство моим округлившимся глазам.

Это середина гастролей.

Отыграв вечерний спектакль, устало бредем назад, в гостиницу. Театр уже в Усолье-Сибирском. Везде грязь и мерзость запустения. Город похож на лагерь, только проволоки не хватает. Какие-то полуразвалившиеся руины, какой-то обглоданный стадион, похожий на римские катакомбы.

Гостиница живет у вокзала, я живу на втором этаже с Ларисой. За окном огромная пешеходная площадка, так что, если идешь в гости, то дверью можно не пользоваться, и окно сойдет. Далее парк, полный комаров. В парке на столбе висит громкоговоритель, чтобы он развлекал гуляющую публику в дневное время. Нас же он развлекал в ночное. До сих пор ненавижу «Маяк». Именно эта радиостанция была на «волне» в ту ночь. Громкоговоритель спокойным голосом на весь город читал свои тексты, пел свои песни, говорил свои прогнозы на завтра. Что творилось в гостинице, представить не сложно.

Это конец гастролей.

Уезжали поздно ночью, под несильно зарядивший дождик (куда от него денешься). Сойдя спустя сутки на родную платформу, пусть с неба выливаются ведра воды, плачу от дикой радости и целую «землю предков». Наконец-то я дома.

Гастроли длились почти три месяца.

Дорога № Три

Я очень хорошо помню один из 54 дней рождений маменьки. Я купила длинное драповое темно-синее пальто. Каким-то образом в доме оказалась яркая разноцветная шапка с помпоном. А цвета то сплошь розово-сиренево-желто-зеленые. Никогда больше такого пестрого на голове не носила, а если носила то хотя бы оранжевое что ли

Когда в Серпухове я поняла что фиг я вернусь назад тот октябрьский снежок в Канске на тот маменькин день рождения снова иллюзионировал на предмет той дороги — Окинава-Канск. Только дороги те наверное еще не одно столетия нас переживут — маменька к сожалению не захотела остаться в этом мире

Ехать к маменьке на ее день рождения нужно было через весь город. Они оказались очень похожи — Канск и Серпухов и бегать звонить домой было всего лишь за углом. Почта была в соседней девятиэтажке. Моя трехэтажка зевала рядом

Канск был несколько пустоват и нелинеен. Чтобы выйти на улицу на которой стоял в принципе симпатичный псевдородительский домик нужно было перейти железную дорогу пройти вдоль гаражей — гаражи обрамляли дом в котором когда то жил Егор и мы изредка по пути к маменьке с ним у подъезда покуривали. Пройдя гаражи нужно было перейти хлипкий мостик переброшенный через какую-то огромную канаву-заводь

И вот улица. Совершенно славная улица с домами с палисадниками. Огромными тополями. Маменько-папенькин дом был наверное шестым в том ряду. Только антенна кривовато сидела на крыше. Брат так и не поправил ее…

Через год наверное маменька проводит меня на поезд. Потом я приеду на месяц обратно. Снова уеду и больше маменьку в полном здравии я не увижу никогда.

А тогда, в пальто, без планов отъезда в голове я иду по этой улице. Легкий снежок. Сзади бибикает машина. Это Черновы И. и А. тоже едут поздравить тетю Люду. Те самые которые примут потом в Ленинграде мое пьянющее тело из рук Шуры. Мы вместе подходим к калитке. Я сразу иду к окну чтобы постучать и чтобы папенька открыл нам дверь.

Дорога № Четыре

Я знаю что такое хорошо и что такое плохо. Маяковский скорее всего ничего не хотел сказать этой поэмой. Заплатили — написал-издали. Читаем. «Крошка сын к отцу пришел, и спросила кроха…». Не помню чтобы я у родителей спрашивала про дуализм сверхъестественных сил. Тогда моя точка покоя и уверенности находилась где-то в районе грудной клетки. И на мир я смотрела с высоты своего роста. Кубрик правильно снял Дэнни в «Сиянии». Немного снизу и немного отрешенно.

Однажды, когда мне было лет пять всего, я чуть не попала под машину. Я почти совсем не помню своего детства через события. А это запомнила. Мы шли с отцом летом от «Восхода» домой. По железной дороге. Себя я вспоминаю как белый прыгающий мячик. Отца совсем не помню.

Нужно было перейти дорогу как раз в тот момент, когда меня кто-то запустил ногой. Что взять с мячика. Он летит в том направлении куда его отправили. Если бы мячик в своем свободном полете наткнулся на препятствие он бы изменил траекторию и полетел в другую сторону. Полетел бы измененным — не знаю. Но направление сменил бы точно. Помню только как машина обдала меня горячим ветром и через несколько метров с визгом остановилась. Моя точка покоя сместилась из грудной клетки в кончик носа. На территорию тишины и покоя.

Чем меньше пространства — тем лучше. Свободней двигается. Все стенки перед глазами. Нет невидимых территорий. И самое главное — нет звуков. Глаза во внутрь. Лучше и не скажешь. Тишина. И я и ты и все на свете живут в тишине. В тишине двигается наша планета. Ей тоже нужно небольшое пространство. Из числа девять. Простое число. Спокойное и невозмутимое. Хаос миновал мироздание. Осталась тишина и кофе.

с самыми нежными чувствами