Стать исследователем греческой культуры

означало принять участие в опасном и 

восхитительном заговоре против основ

современного общества во имя греческого идеала.

Н.Бахтин

ЧТО ПРИДЕТ НА СМЕНУ СЕРЕБРЯНОМУ ВЕКУ?

Сегодня мы находимся в уникальной ситуации: с одной стороны, налицо тотальный упадок, наложивший свою печать на философию и культуру, с другой — мы имеем столь многое, что на постижение даже малой части этого наследия может уйти не одна жизнь. Уникальна эта ситуация еще и потому, что, не смотря на рассыпанные под ногами рубины, большинство продолжает вести себя так, будто видит вмеcто них раскаленные угли. Взгляните на Максимилиана Волошина, Вячеслава Иванова, Дмитрия Мережковского, Александра Бенуа, Леона Бакста, Сергея Дягилева, Иннокентия Анненского, Фаддея Зелинского, Валерия Брюсова, этих «русских европейцев», людей широчайшего кругозора, которые смело касались пылающих рубинов мировой культуры и называли своими спутниками Платона и Данте, Вергилия и Эсхила, проклятых поэтов и представителей эстетизма, французских символистов и опасных мыслителей от Императора Юлиана до Фридриха Ницше. Они всегда знали, что Русское Возрождение станет уникальным явлением в мировой культуре, но это не будет означать, что оно утратит возможность наследовать и продолжать. Каждый был медиатором между Россией и Европой. Духовную и интеллектуальную историю России начали писать именно они. Вспомните журнал «Мир искусства», фактически ознаменовавший наступление новой эпохи в культурной жизни того времени. Вспомните журнал «Весы», сплотивший вокруг себя выдающихся символистов «второй волны». Если позволительно так сказать, то это были люди с высокой культурно-философской миссией.

Серебряный век завершен. Но был ли он осмыслен? И что придет ему на смену?

Хорошо известно, что греческая культура повсеместно воспринималась как культура Аполлоническая, в то время как “темная”, мистериальная Греция, Греция тайных культов, Дионисийская Греция изгонялась как внушающая ужас, лишающая покоя, как сокрушительница “светлого оптимизма” Аполлонической иллюзии. Именно к этой “темной”, почти запретной Греции устремились многие мыслители, художники, поэты Серебряного века. Диалог с Дионисийской Античностью, не удостоенной внимания Винкельмана и других “служителей Аполлона”, породил великую культуру, ставшую мостом между Востоком и Западом. Грядущее возрождение русской культуры будет связано с радикальным поворотом к Античности. Фридрих Ницше провозгласил: «Все, что мы зовем теперь культурой, образованием, цивилизацией, должно будет в свое время предстать перед безошибочным судьей — Дионисом». Античность, несомненно, всегда оставалась важнейшей составляющей русской культуры, праосновой, как считали символисты, культурно-исторического целого. Пока мы знали лишь Античность в «благородной простоте» и «спокойном величии» (Винкельман), Античность Аполлоническую, скрывшую свой сумрачный первоисток; прекрасную, цветущую Античность с ослабленными манифестациями Дионисийского принципа. Известно, что на одном фронтоне Дельфийского храма был изображен Дионис с его фиасом, в то время как на другом — Аполлон в окружении своей свиты. Нам предстоит осуществить этот синтез, помыслить божественный союз, открыть новую страницу в истории великой русской философии и культуры. За Серебряным веком следует век Бронзовый, век союза Аполлона и Диониса, век Третьего Возрождения.

СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК КАК ПРОТОРЕНЕССАНС

Прежде чем начать разговор о Третьем Возрождении — этой фундаментальной идее Серебряного века, мы должны коснуться мифологической истории человечества. О пяти веках — Золотом, Серебряном, Бронзовом, Героическом и Железном — пишет Гесиод в поэме «Труды и дни». У Овидия мы находим модель не пяти, а четырех веков: в «Метаморфозах» он ни слова не говорит о веке Героев. Если быть точными, то у Овидия идет речь не о веках, а о поколениях: «золотое поколение» — aurea aetas, тогда как в пятеричной модели Гесиода говорится о “золотом роде” — chruseon genos. То есть, в обоих случаях мы имеем не хронологическую, а генеалогическую интерпретацию мифа о смене поколений или геносов. Словосочетание «золотой век» (aurea saecula) появляется только во второй половине I века до н.э. у Вергилия: в «Энеиде», а также в IV эклоге «Буколик», где находится пророчество о возвращении золотого века. Именно модель античной поэтической традиции стала применяться к культурно-историческим процессам. Сегодня мы говорим о Золотом и Серебряном веках русской культуры. Есть мнение, что Серебряный век был эпохой русского Ренессанса, однако мы склонны считать его ПротоРенессансом.

Главными чертами Проторенессанса русской культуры можно назвать:

1. Возрождение греко-римской античности

Третье Возрождение становится одним из ключевых понятий эпохи.

Античный миф (преимущественно дионисийский) рассматривается как сценарий жизнеустройства для поэтов, художников, композиторов и мыслителей Серебряного века. Сама жизнь предстает как эстетический феномен.

В эту эпоху создается новая мифология, примером чему служат христодионисийство Вяч.Иванова и попытка создания культа Аполлона у М.Волошина и С.Маковского.

«Русская античность» вступает в культурно-философский триалог с древней Элладой, двумя предыдущими Возрождениями (Романским и Германским) и с современностью.

2. Влияние философии Фридриха Ницше.

По словам Н.Бердяева, это было самое фундаментальное западное влияние на русское возрождение. Труд «Рождение трагедии из духа музыки» с его герменевтической моделью, основанной на двух началах — Аполлоническом и Дионисийском — доктор философских наук Зинаида Романовна Жукоцкая называет «не книгой в привычном значении этого слова, а родом посвящения в мистерии Элевсина».

В эту эпоху возникает ницшеанский союз «Аргонавтов» во главе с А.Белым и Эллисом, которые преследовали две цели: «цель экзотерическая — изучение литературы, посвященной Шопенгауэру и Ницше, а также их самих; цель эзотерическая — путешествие сквозь Ницше в надежде отыскать золотое руно…» (из письма А.Белого Э.Метнеру, 1903 г.).

3. Появление нового типа творца — художника-теурга, созидающего искусство, которое выходит за пределы эстетического и мыслится как средство преображения действительности. Таким искусством становится искусство символизма.

Вместе с тем появляется и новый тип личности, который можно описать как «русского европейца», медиатора между культурой России и культурой Европы; живое воплощение принципа «золотого сечения». Сфера интересов «русского европейца» была настолько широкой, что этот тип можно сблизить с «ренессансным» типом homo universalis.

4. Экспансия русского искусства на Запад.

«Русские сезоны» Дягилева и круг «Мирискусников» буквально взорвали Париж, пробудив интерес европейцев к русской культуре. Итальянский литературовед Уго Перси точно заметил, что в «Мире искусства» воплотился проект «синтеза искусств». Объединив всех наиболее выдающихся личностей той эпохи, «Мир искусства» открыл новую страницу в интеллектуальной истории России Серебряного века. Это был не только журнал, во многом основанный на «ницшеанских ценностях», но и особый круг «русских европейцев», чьи задачи выходили далеко за пределы создания новых эстетических ориентиров. «Мирискусники» задали «тенденцию к включению русской культуры и искусства в широкий европейский художественный контекст» (Л.С. Бычкова) и построили мост между Россией и Европой.

5. «Золотой век русского меценатства»

Развитие меценатства связывают с ростом общественного самосознания, что мы не ставим под сомнение. В Серебряном веке основную поддержку русской культуре обеспечивали представители русской буржуазии и купечества, и нам известны целые династии меценатов, которые уже вошли в историю: Рябушинские, Морозовы, Третьяковы, Бахрушины, Солдатёнковы, Щукины, Прохоровы и др. Нужно заметить, что меценаты того времени были не просто состоятельными людьми, славными своими благодеяниями, но и отличались высокой культурой, а многие — и талантами, как, к примеру, Константин Станиславский (мало кто знает, что великий реформатор театрального искусства также был меценатом и помогал многим музеям и театрам); Савва Мамонтов, превративший имение Абрамцево в центр художественной жизни, был не только тонким ценителем театра, но даже выступал в качестве режиссера-постановщика в домашних спектаклях; Мария Тенишева, субсидировавшая издание журнала «Мир искусства», была и коллекционером, и меценатом, и художником-эмальером, и общественным деятелем (ее усадьба Талашкино стала настоящим центром возрождения русского искусства).

ТРЕТЬЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ АНТИЧНОСТИ

Приверженцы идеи Третьего Возрождения (а к ним относились Ф.Зелинский, И.Анненский, Вяч.Иванов, братья Бахтины, Густав Шпет) вслед за Фридрихом Ницше осуществляли новый поворот к Античности, к первоистоку европейской и русской культуры и философии. Николай Михайлович Бахтин говорил, что «за философским и эстетическим усвоением нашего древнего наследия нам предстоит религиозное его усвоение: пламенное, напряженное вживание в эллинскую религию». Как происходило это «вживание»? Как сакральное становилось главным ориентиром бытия? Кружок «Аргонавтов» во главе с Андреем Белым мечтал о «путешествии сквозь Ницше в надежде отыскать Золотое руно». В легендарной «Башне» дионисийствующего Вячеслава Иванова читали стихи, взывали к Вакху, полемизировали и пророчествовали. В 1910-е годы не без помощи того же Вячеслава Иванова московские символистские круги вдохновились идеей Третьего Возрождения. Впервые же эта идея была высказана Фаддеем Зелинским в статье 1899 года. Она называлась «Античный мир в поэзии А.Н. Майкова», затем Зелинский упоминает о ней уже в статье, написанной в память об Иннокентии Анненском. Зелинский учил, что европейский мир пережил два великих Возрождения классической античности: Романское — XIV-XVI вв. и Германское — XVIII-XIX вв. Романское Возрождение началось с Петрарки, потом передалось Флоренции, откуда распространилось по всей Италии, а дальше — и по всей Западной Европе. Однако наибольший эффект оно произвело в Англии и подарило миру главного поэта Романского Возрождения — Уильяма Шекспира, а также во Франции, достигнув своего пика в классической поэзии XVII в.

Германское Возрождение стало следствием Романского: зародившись в Англии, оно достигло своей вершины в Германии XVIII и XIX вв. и сосредоточилось в личности Гете, озарив своими лучами весь европейский мир. Третье Возрождение, по мнению Зелинского, будет инициировано третьим великим европейским народом, т.е. славянами, которые примут в свою душу семя Античности и сумеют его взрастить. Соответственно, Третье Возрождение будет Славянским. «И теперь, взяв на себя роль пророка, я утверждаю, что спустя некоторое время европейская культура будет находиться под знаком славянского возрождения», — писал Ф.Зелинский.

По его мнению романское (итальянское) Возрождение сумело взять от классической античности только то, что лежало на самой поверхности. Оно миновало опасные глубины античности, находящейся под знаком Дионисийского начала. Германское возрождение, напротив, сумело углубиться в суть эллинства, прикоснуться к нижнему слою античности, к подпочве Аполлонического начала, как сказал бы Ницше. Он пришел после Гете, он завершил цикл, он открыл новую эпоху, возвратив миру Аполлона и Диониса.

Какую эпоху открыл последний ученик философа Диониса? Новое, Третье, Возрождение. Не случайно корни русского Проторенессанса уходят в опасную философию Фридриха Ницше. Если итальянское Возрождение прошло мимо греческих трагиков, то русский Проторенессанс сделал греческую трагедию одним из своих столпов. И если итальянское Возрождение вдохновлялось философией Платона и, соответственно, находилось под знаком Аполлонического начала, то в Серебряном веке мы наблюдаем внезапный всплеск дионисийства. Русский дионисиец Вячеслав Иванов создал фундаментальный труд «Дионис и прадионисийство», перевел греческих классиков (Эсхила, Сафо, Алкея), написал несколько трагедий-мистерий («Тантал», «Ниобея», Прометей») и старался найти возможность примирения неоплатонической философии с дионисизмом. Иннокентий Анненский, чьей целью было «возрождение трагедии на почве славянского Ренессанса», перевел и прокомментировал всего Еврипида, написал несколько трагедий и вакхическую драму «Фамира-кифаред», составил и прочел курс лекций об истории античной драмы. Дмитрий Мережковский всю свою жизнь был верен Элладе и грезил о возрождении античной драматургии, перевел трагедии Еврипида, Эсхила и Софокла. В книге «Дионис преследуемый» я высказала мысль, что русскому Возрождению помешал недостаток Аполлонического начала. Но что могло помешать итальянскому Возрождению, как не его преизбыток? Суть в том, что ренессансный неоплатонизм изгнал Диониса, как русское дионисийство изгнало Аполлона. Конечно, мы еще находим «дионисийские элементы» в творчестве Рабле, Д.Бруно, Леонардо да Винчи, как находим и редкие признаки Аполлона в платонизме Вяч.Иванова, ренессансных взглядах Мережковского, жречестве Максимилиана Волошина, но это скорее исключения.

Безусловно, многие поспорят с Зелинским и приведут весомые аргументы, опровергающие его мнение о «поверхностном» воскрешении классической Античности в эпоху итальянского Возрождения, однако нельзя не заметить, что итальянское Возрождение оказалось абсолютно слепым и к наследию первых греческих мыслителей (досократиков), и к наследию великих греческих трагиков. Если вы помните, Фрэнсис Йейтс в книге «Джордано Бруно и герметическая традиция» высказывает фундаментальную мысль о том, что метафизическим центром ренессансной картины мира был неоплатонизм, который строго связывается с Аполлоническим началом. Мы знаем, что Платон, эпифания бога Аполлона, не оставил в своем идеальном государстве места для греческой трагедии. Согласитесь, было бы немного странно ожидать, что ренессансные неоплатоники в лице Пико делла Мирандолы и Марсилио Фичино стали бы писать комментарии к трагедиям Эсхила или составлять жизнеописание Еврипида.

Нельзя сказать, что Германское Возрождение, напротив, было проникнуто духом античного мифа, античной трагедии, античной философии, но на интеллектуальном рельефе этой эпохи уже стал проявляться лик бога брутальных эпифаний, покровителя мистерий, последнего царя последнего века. Именно в эту эпоху возникает влиятельное литературное движение «Буря и натиск», восставшее против культа разума и крайнего рационализма, присущих классицизму и, как считал Ницше, Аполлоническому Началу. Символом его сопротивления был Прометей. Этому титаническому бунтарю посвятит одно из своих самых гениальных произведений молодой Гете.

Наиболее яркими представителями «Бури и натиска», помимо Гете, были:

Фридрих Максимилиан фон Клингер, чья драма и дала название литературному движению. В России Клингер известен как автор величественного по замыслу произведения «Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад». Клингер нередко обращался к античным сюжетам, о чем свидетельствуют его драматические произведения: «Медея на Кавказе», «Медея в Коринфе», «Дамокл», «Аристодем», «Сцены из жизни и смерти Пирра»; роман «Орфей».

Иоганн Георг Гаман, «северный маг», идеолог «Бури и натиска», приверженец principium coincidentiae oppositorum (принципа совпадения противоположностей) и идеи, что все «разрозненное — порочно». Он оказал большое влияние на взгляды Гете и Иоганна Гердера. К слову, последний отметился и на литературном поприще, создав произведения, вдохновленные античностью: «Дом Адмета», «Освобожденный Прометей», «Ариадна-Либера», «Эон и Эония», «Брут», «Филоктет». Возвращаясь к Гаману, отметим, что он повлиял и на воззрения французского мыслителя Анри Корбена. Кристофер Бамфорд сообщает, что погружение Корбена в созерцательную герменевтику с подлинным осознанием coincidentia oppositorum произошло именно благодаря Гаману, чьи труды он внимательно проштудировал. «Необычная, пророческая фигура, «волхв Севера», в похвалах которому объединились Гете, Гегель, Кьеркегор, — Гаман явился тайным источником многих идей, вызвавших переворот в общественной мысли последних двух столетий. Подобно Блейку в Англии, Гаман представляет собой живой синтез Афин и Иерусалима, Платона и Лютера, Ветхого и Нового Завета. Этот синтез, который Гаман назвал «вербализмом» (грамматикой Духа и Слова), а Блейк — «Христом-Воображением», мы можем теперь назвать вместе с Корбеном «мистической герменевтикой» […] Будучи одним из близких друзей Канта, Гаман был, тем не менее, его наиболее серьёзным критиком. Понимая, что рационализм (картезианство) ведёт к идеализму, к отделению субъекта, личности, от мира, Гаман, как онтологический (а не эпистемологический) философ ставит акцент на единстве противоположностей радикального самопознания communication idiomatum духа и плоти, божественного и человеческого». Мёзер называл Гамана «нордическим магом», Гете видел в нем «сократического фавна», а мы называем его одной из самых важных фигур Германского Возрождения.

С «Бурей и натиском» связаны судьбы таких поэтов и мыслителей как Фридрих Шиллер, Кристиан Фридрих Даниель Шубарт, Готфрид Август Бюргер, Генрих Леопольд Вагнер и другие. Шиллер, находясь под влиянием Винкельмана, мыслил античность как «благородную простоту и спокойное величие», как Аполлоническое укрощение хаоса, что отразилось в его программных стихотворениях: «Художники» и «Боги Греции». Нужно особо отметить, что в период Германского Возрождения винкельмановский взгляд на Античность имел абсолютное значение. Винкельман направлял движение целой эпохи, он воздвигал здание Аполлонической античности, не знавшей о своей дионисийской тайне. Под влияние его концепции попали Гете, Шиллер, Лессинг и даже Шеллинг.

Германское Возрождение подарит миру таких богоизбранных поэтов и мыслителей, как братья Шлегели, Новалис, Генрих фон Клейст, Гельдерлин и, пожалуй, последний как никто другой ощутит зов Диониса и той таинственной, тёмной, мистериальной Античности, которая помнила прыжок Эмпедокла и убийство Загрея титанами, стон царя Эдипа и пифийские речи Гераклита. Завершающий аккорд в симфонии Германского Возрождения по праву принадлежит Фридриху Ницше. Затем наступает безмолвие.

Из этой пустоты, из пост-ренессансного удушья, из приговоров о «конце философии» и «смерти бога» в начале XX столетия в России возникает «Союз Третьего Возрождения».

«Все мы — изучавшие античность, — писал Николай Бахтин, — философы и поэты — кружок, который обычно собирался для обсуждения проблем соотношения действительности с классической античностью. Несколько высокомерно мы называли это «Союзом Третьего Возрождения», ибо верили, что являемся провозвестниками нового, вот-вот грядущего Русского Возрождения — окончательного и высшего слияния современного мира с эллинистической концепцией жизни. Как и все в России, изучение античности было не столько предметом чистой науки, сколько средством изменить мир. Стать исследователем греческой культуры означало принять участие в опасном и восхитительном заговоре против основ современного общества во имя греческого идеала».

Античность, возрождаемая в Серебряном веке, была Античностью Дионисийской, не винкельмановской — с ее «благородной простотой» и «спокойным величием», а темной, мистериальной, беспокойной, будоражащей Античностью. Это была та Античность, которая всегда оставалась знаком вопроса, на который попытались ответить Ницше и Шеллинг, Вальтер Отто и Фридрих Георг Юнгер, Гельдерлин и Вячеслав Иванов, Карл Кереньи и Фаддей Зелинский. Все они занимали определенную экзистенциальную позицию по отношению к Античности. Помните, что говорил Ницше: мы не постигнем греков, пока не поймем, что такое Дионисийское Начало. В записной книжке А.Блока есть фраза: «Нельзя даром забывать Диониса. Если не преображусь, умру так в томлении». В своей неоконченной мистерии «Дионис Гиперборейский» Блок пытался найти путь в древнюю Элладу. Так или иначе, его искали все русские символисты: Вячеслав Иванов — через христианско-дионисийский миф, И.Анненский — двигаясь вслед за Еврипидом, Д.Мережковский — улавливая дионисийские импульсы в самой истории и находясь между язычеством и христианством, Олимпом и Голгофой; постигал греко-римскую Античность и Валерий Брюсов, чьи «римские» романы показывают читателям все маршруты, пройденные поэтом-пилигримом; даже культ Аполлона у Максимилиана Волошина нес в себе дионисийские черты. Античностью были опьянены и Николай Гумилев, и Михаил Кузмин, и Осип Мандельштам. Возвращение к Античности — это не поворот назад с целью слепого повторения, реконструкции или имитации. Поворот к Античности — это героическое усилие. И для того, чтобы его совершить, нужно воспротивиться самому историческому времени, бросить вызов современности и вступить в тот самый опасный и восхитительный заговор, о котором говорил Бахтин.

В начале двадцатого столетия участники «Союза Третьего Возрождения» во главе с признанным учителем Фаддеем Зелинским собирались в небольшой холодной квартире на Васильевском острове, зажигали свечи, потому что в те дни не было электричества, и намечали контуры культурно-философской парадигмы нового Возрождения. К чертям был послан коммунистический переворот, да и что он значил в сравнении с матереубийством Ореста или наказанием Прометея? Они ждали Третьего Возрождения, но столкнулись с метафизикой задержки, с мучительным noch nicht, «все еще не». Как мы сегодня — те, кто ожидают, что Бронзовый век наступит и делают все, чтобы он наступил.

Николай Бахтин писал:

«Славянское возрождение… Еще недавно, оно казалось таким близким. Теперь все, чего мы ждали тогда, как будто вновь отодвинулось куда-то вдаль. Или, может быть, то, что произошло, только по-новому утвердило и оправдало наши былые надежды? Может быть, нужно было, чтобы чудовищный сдвиг вдруг обнажил перед нами глубочайшие, забытые пласты бытия; чтобы страшная «мудрость Силена» стала нашею мудростью: «мудрость Силена» — корень трагического познания и радостного приятия Рока.

Может быть, именно теперь, когда мировая история вдруг просквозила улыбкою Мойры, мы почувствуем в себе силу, чтобы целостно понять и принять наше исконное, родное, древнее наследие — религию Эллинства».

Символисты Серебряного века фактически создали новый образ античности, открыв ее дионисийскую праоснову. Они не просто теоретизировали о мифе, они жили мифом, делали его сценарием своего жизнеустройства. И если мы, при переходе к веку Бронзовому, осмеливаемся принять наследие не только русского ПротоВозрождения, но и двух предыдущих Ренессансов, то ответственность, которую мы на себя берем, оказывается неизмеримой. Любой может сказать “кто вы такие и откуда в вас столько самонадеянности?” И этот “любой” также мог бы сделать своей сверхзадачей приближение Третьего Возрождения, смены культурной парадигмы, этот “любой” мог бы попытаться противостоять интеллектуальному упадку, кризису образования, коммерциализации искусства, но он предпочитает вопрошать, пожимать плечами, испытывать сомнения. Каждая новая эпоха начинается с переоценки всех ценностей, с алхимического отделения тонкого от грубого. Так и Бронзовый век — открывает себя через Другое Начало.

Никто не убедит нас в том, что европейское эллинство умерло, а русскому эллинству не возникнуть.