Новая книга Алины Витухновской «Меланхолический конструктор» — поэтический сборник, транслирующий скрежет. Но это не скрежет зубовный, а скорее скрежет металлических деталей языка, присутственный шум робота-поэта, раскладывающего живую боль по полочкам рифм и ритмов.

Меланхолия давно была исследовательским объектом, но не только им. Еще она стала неофициальной музой: можно вспомнить знаменитую гравюру Дюрера или многостраничный барочный трактат Роберта Бертона «Анатомия меланхолии», который называют первым «антироманом». Для Алины Витухновской меланхолия — не объект осмысления: автор и так заранее «все знает». И не муза: автор не вдохновляется, автор конструирует не из творческого порыва, а из некой внутренней грамоты или из амбиций. Меланхолия для Витухновской — скорее конструкторский материал и одновременно модель, алгоритм астеничного присутствия.

Если психоанализ ищет корень меланхолии в детстве человека, то Витухновская заявляет, что «травматичность» нельзя локализовать, поскольку она имманентна существованию в принципе. Автор книги «Черное солнце. Депрессия и меланхолия» Юлия Кристева считает, что меланхолию вызывает не текущая травма или «негативная ситуация», а некоторый опыт, на который эта травма ложится: любая потеря, по ее мнению, это — лишь триггер, который включает давно готовый механизм. Сам этот механизм, по Кристевой, складывается из, казалось бы, мимолетных ситуаций детства, когда ребенок раз за разом познает ужас беспомощности. Алина Витухновская, вероятно, согласилась бы с тем, что травмирует не сама «травматичная ситуация», а нечто большее, какая-то содержательная телесная или человеческая суть, но, в отличие от психоаналитиков, Витухновская, утверждающая, что помнит «до-бытие», зрит эту суть метафизически:

Вначале было не слово,
Вначале была боль.

Вместе с тем Витухновская считает себя материалистом. Философ бы засомневался, но она, во всяком случае, прагматик, как в жизни, так и в поэзии. Однако, прагматик необычный — в предельности своего расчета Витухновская постулирует некий прагматический нигилизм:

Но если нет гарантий чего-то,
Я возьму гарантии Ничто.

А потому и верблюд из библейской притчи в одном из самых очаровательных стихотворений сборника оказывается совсем Иным Верблюдом:

Верблюду
Игольное
Ушко
Сказало –
«Душка,
Верблюдушка!» -
А он ей ответил –
«Не говори
Чушь то!
Тот я ещё
Иудушка!»

Витухновская не зарывала талантов, как не зарывала и меланхолии. Закономерно, что к искусству (и шире — к культуре вообще) она относится тоже меланхолически, с налетом болезненного скепсиса:

Мне разорвано дырами,
А вам культурно…

Или вот:

Искусство — что оно? Лишь форма оправданья.
Искусство есть всего лишь способ претерпеть,
Перетерпеть суметь позор существованья
И страх его узнать от страха не посметь.

Координатор, куратор, конструктор меланхолии, меланхолический консул Ничто — Витухновская — не сядет в повозку порывно вдохновленных литераторов, возница которой — «безумный кучер Крученых». Она — отдельно. Но присутствует. Рядом:

Русский пляс с мамлеевской гнильцой.

Да и не просто рядом, а внутри России и русского языка — со своими интересами и своей меланхолией, обозревает, используя пристрастность и боль в качестве конструкторских элементов:

Взвоют матери мертвые, матрицы злые мокрицы.
Тьмы матрешки разинут влагалища мглы.
В эту бездну смотри, навсегда ускользающий Ницше,
И узнай наконец как немецкие страхи малы.