«Одержимые ветрами»: встреча с баба хобуб в Султанате Оман

Почти две недели пребывания в Омане потребовалось мне, чтобы выйти на связь с адептами таинственного культа. Местные жители, с которыми я завязывал разговор, наотрез отказывались предоставлять какую-либо информацию: одни делали вид, что первый раз слышат о подобной религии; вторые уверяли, что «эти люди есть где-то в Занзибаре, но не тут»; третьи, наконец, сознавались, что знают некоторых последователей зар, но ни за что не обратятся к ним, поскольку «это очень опасно» и «это люди шайтана». Информанты готовы были рассказывать о чем угодно, начиная от фольклора про джиннов и заканчивая слухами о личной жизни султана Кабуса, но тему зар спешили как можно скорее закрыть или заболтать. Наконец один любитель серфинга согласился познакомить меня с гендерфлюидным человеком, имеющим выход на неуловимую секту. Зизи — таким именем представился мой новый визави — оказался единственным собеседником, позитивно настроенным по отношению к зар: «Ничего страшного они не делают. Просто общаются с духами и лечат людей. Я познакомлю тебя с Абдуллой из городка Сиб, он — известный баба хобуб, не единожды пивший кровь».

Жрецы зар ранжируются между собой по количеству совершенных кровавых причащений — обрядов, в ходе которых употребляется кровь жертвенных животных (часто — черных козлов), а те или иные духи входят в их тела, чтобы заключить магические договоры. Человек, который договорился с духом, считается навсегда одержимым и называется мобтала. Головы жертвенных животных с подобных церемоний инициации иногда высушивают и вешают в ритуальной комнате рядом с танбурой — главным музыкальным инструментом культа, струнно-щипковым приспособлением, похожим на арфу. «Без танбуры и без барабана хобубы не придут, не спустятся», — поясняет мне новый знакомый.

Хобуб значит «ветер»: всех духов пантеона зар именуют ветрами. Баба же в переводе означает «отец». Если ветрам служит женщина, ее называют «мать» — мама хобуб. Такая же система, к слову, сохраняется в африканских и афро-американских культах: папа лоа и мама лоа — жрецы вуду, тата нкиси и йайа нкиси — священники афро-кубинской религии пало и т. д. Еще полвека назад большинство последователей зар на Ближнем Востоке, особенно в Иране и Омане, странах с большой колониальной историей, были чернокожими — потомками рабов и переселенцев из Африки. Сейчас этнический состав зар довольно разнообразный. К африканцам добавились арабы, персы, белуджи, но сам дух Африки, откуда этот культ происходит, легко различим в экстатических танцах и барабанных ритмах, коими сопровождаются радения зар. Да и значительная часть духов говорит через своих медиумов на «суахили» — иногда это действительно язык суахили, а иногда смесь разных языков или даже совершенная глоссолалия, которую верующие воспринимают и переводят по-своему.

Абдулла оказался мужчиной среднего возраста, одетым, как и большинство арабов, в безупречную белоснежную дишдашу. Надушенный тяжелым парфюмом обладатель тихого вкрадчивого голоса — опять же как и большая часть жителей Омана, — Абдулла хорошо говорит на английском языке. На его безымянном пальце красуется перстень с крупной геммой: «Это знак моего зара». В углу комнаты — бахурница, из которой поднимаются клубы ладана, и несколько изящных палок — традиционных оманских бамбуковых тростей, которые используются как часть национального костюма: «Это трости моего зара. На одну из них мой зар приказал подвесить серебряный полумесяц».

Слово «зар» (zār, араб. زار) — это не только обобщенное название культа, но и класс невидимых существ, которые вселяются в человека и обычно вредят ему до тех пор, пока одержимый не установит с ними ритуально подкрепленные отношения. После заключения договора зары получают подарки, еду, благовония, в их честь устраиваются трапезы, танцы, поэтические чтения. Если зар умилостивился, он оставляет свою жертву в покое или даже начинает помогать ей. Если же задобрить его не удалось, человек будет страдать от нервно-психических болезней, жизненных неурядиц и странных происшествий, а в результате может сойти с ума или наложить на себя руки.

«Зары — это особый вид джиннов, это самые сильные из них, или красные, джинны, также известные как ифриты. Они живут в воздухе, в воде, в пустыне, в заброшенных зданиях, в горах. Встреча с ними для простого человека может быть фатальна, но мы, баба хобуб и мама хобуб, можем помочь такому человеку», — объясняет Абдулла. Позднее, когда я познакомился с поклонниками культа из Ирана, я выяснил, что вопрос о тождестве заров и джиннов — спорный: если в Омане их объединяют, то в Иране различают, изгоняя джиннов, но договариваясь с зарами. Интересно, что в Эфиопии, где также активно действуют адепты секты, считают, что зары созданы не из огня, как принято думать о джиннах в исламе, а являются «скрытыми детьми праматери Евы».

«Культ одержимости духами зар видит свои истоки в библейском повествовании об Эдемском саде, где жила Ева с тридцатью своими детьми. Согласно сказанию, однажды Бог посетил сад и пожелал увидеть этих детей. Ева же, опасаясь за своих отпрысков, спрятала пятнадцать самых талантливых и красивых из них. Но Бог раскрыл обман и превратил этих пятнадцать детей в скрытых духов, действующих только ночью. Духи зар — потомки тех “детей ночи”. И хотя они обладают способностями, которые недоступны смертным, и могут господствовать над людьми, они всё же завидуют своим более уродливым и слабым собратьям — “детям дня”».

Al-Adawi S. H., Martin R. G., Al-Salmi A., Ghassan, H. Zar: Group distress and healing. Mental Health // Religion and Culture, 2001. № 4(1)

Абдулла подтвердил, что в Омане заров, а также людей, которые с ними связываются, то есть приверженцев культа, иногда называют «детьми ночи»: «Может быть, потому, что мы порой проводим свои игры (церемонии. — Прим. авт.) по ночам. Но мы также собираемся и днем. Всё зависит от того, какому хобубу посвящена игра. Да, иногда нам приходится скрывать свою деятельность, поскольку некоторые мусульмане считают, что мы плохие мусульмане или не мусульмане вообще. Но они ошибаются, мы поклоняемся только одному Аллаху, а зарам мы не поклоняемся, мы просто общаемся с ними, чтобы облегчить жизнь людей, на которых они напали… Мы не говорим о себе много, мы живем в тени». Абдулла просит не фотографировать его и сообщает, что видеосъемка на церемониях также невозможна. В Иране культ запрещен еще со времен Пехлеви, в Кувейте пару лет назад сцену с обрядом зар из транслируемого турецкого сериала удалила местная цензура, а в Омане действуют законы, предусматривающие наказание за магию. Огласка не приветствуется еще и потому, что среди «страждущих» есть много людей, которые хотели бы сохранить анонимность: кто-то мучается бесплодием, кого-то «зар заставляет изменять супругу», а кто-то из–за этой спиритуальной напасти вышел за пределы традиционной гендерной идентификации: «Если в человека входит дух другого пола, он может приобрести его черты. Это не приветствуется в нашем обществе. Но мы в своей общине спокойно относимся к таким вещам, поддерживаем людей и стараемся облегчить их жизнь. Мы ведь знаем, что сам человек тут ни при чем».

Гендерная теория одержимости

По-видимому, близость Зизи к зар обусловлена общей атмосферой сравнительной гендерной терпимости, контрастирующей с традиционными воззрениями строгой исламской культуры, особенно довлеющей над квир-персонами в оманской провинции. Зизи, обладатель гендерно неоднозначной внешности, говорит, что в столице страны Маскате или в крупных городах ему относительно комфортно, но «в глубинку лучше не приезжать». И хотя ни Абдулла, ни Зизи не делятся какими-то историями, связанными с интимной стороной жизни тех или иных «людей ветра», становится ясно, что этот аспект имеет немаловажное значение для функционирования культа.

В одной из самых известных социально-антропологических работ, посвященных зар, — книге канадской исследовательницы Дженис Бодди, — во главу угла ставится именно гендерная проблематика. Бодди изучала сообщества зар в Северном Судане и пришла к выводу, что они практикуют стихийное квазифеминистское сопротивление, производят завуалированный дискурс о женской объективации и реализуют своеобразные стратегии по преодолению таковой. В монографии Wombs and Alien Spirits антрополог пишет, что приверженцами культа в большинстве своем являются женщины с проблемами в браке или в фертильности, причем они одержимы духами, характер и обличья которых отличаются от социальных ролей самих женщин, навязанных патриархальным обществом. Когда в женщину вселяется зар, она может предъявлять не от своего имени (что немыслимо в суданском обществе), а от имени этого духа определенные требования к своему мужу или семье, может критиковать те или иные явления, а также привлекать дополнительное внимание и заботу. Мужья и братья хлопочут вокруг одержимых женщин, сочувствуют им, не порицая за «асоциальные» действия, странности или прегрешения, вина за которые возлагается на злого духа. Кроме того, с одержимой женщины снимается ответственность за бесплодие, что помогает ей минимизировать травматические последствия стигматизации.

Однако у гендерного подхода есть ряд проблем. Во-первых, социальные практики и нарративы зар могут не столько освобождать женщин от патриархальной власти, сколько канализировать их «протестную» активность: вместо социального бунта проводятся нейтральные перформансы, позволяющие женщинам или небинарным персонам ритуальным образом высвобождать накопившуюся психическую энергию, но не позволяющие им подрывать патриархальные конвенции по существу. Во-вторых, хотя зар действительно нередко становится мистическим инструментом, регулирующим противоречия и претензии, возникающие у мужчин и женщин друг к другу, за пределами Судана, где работала антрополог и феминистка Дженис Бодди, в практики зар вовлечены не только женщины. В Омане и Иране мужчин и женщин в общинах зар представлено примерно поровну, а в Эфиопии мужчин даже больше. Конечно, гендерный подход позволяет подсветить какие-то аспекты функционирования зар, но, по-видимому, он не может исчерпывающим образом описать внутреннюю логику этого культа.

Вместе с тем Бодди верно уловила, что зар связан с ущемленными и маргинализированными элементами общества. Но это не только женщины или квир-персоны и не только потомки африканцев (если мы говорим о странах Ближнего Востока). Зар также нацеливается на людей «с тонкой душевной организацией» — всех тех, кто имеют слишком восприимчивую или нестабильную психику. «Зары приходят или к самым несчастным, или к самым сильным, они любят тех, кто спит в одиночку, они любят тех, кто печален и задумчив с детства», — объясняет баба Абдулла. Обычно духи покушаются на слабых и бедных, но иногда выбирают «успешных и знаменитых» — исключенных и исключительных. Духи-зары неравнодушны к разного рода переходным (лиминальным, как выражаются антропологи) феноменам: они часто проявляют себя во время полового созревания человека, в подростковый период, атакуют в банях и отхожих местах, иногда появляются на закате, могут «соблазнять» во время дремоты. Зарам нравятся странные и необычные вещи, но они также легко захватывают и простых трудяг — портовых работников, крепких с виду моряков, дородных женщин.

Классовые враги духов

Одним из первых исследователей зар в Иране был писатель Саеди Голамхосейн, периодически присоединявшийся к этнографическим экспедициям на юг страны, где в районе Минаба, а также на островах Ормузского пролива, некогда переходивших от одних империй к другим, особенно распространен культ зар. Голамхосейн сочувствовал левым идеям, а его книги переводились на русский язык и издавались в СССР. Единственным сколько-нибудь пространным русскоязычным источником, рассказывающим о зар, пока остается одна из них — сборник очерков «Одержимые ветрами», в котором выстраивается социальная, или классовая, теория зар. Хотя автор с очевидной симпатией относится к художественному, ритуальному и фольклорному своеобразию этой традиции, он считает ее следствием безграмотности, бедности, технической отсталости и того психологического гнета, который ложится на плечи «обездоленного народа», попираемого разного рода эксплуататорами.

«Добычей ветров становятся чернокожие, нищие и жители побережья. Рыбаки, матросы и женщины, работающие в пальмовых рощах, чаще других подвергаются нападениям ветров. В то же время люди, имеющие средства к безбедному существованию, например купцы, бродячие торговцы и капитаны больших судов, никогда не становятся пленниками ветров. Любой, кто зарабатывает себе на пропитание и еще к тому же занимается благотворительностью, далек от всяческих бед и напастей. У купца есть деньги, и он, как принято говорить в среде одержимых ветрами, “дает на хлеб”, поэтому ветры не приносят ему вреда, а нищие не имеют средств, чтобы “давать на хлеб”, и волей-неволей быстрее всех попадаются в плен ветрам. Люди, постоянно живущие в горах или в пустынях или проводящие большую часть времени в море, подвержены нападениям ветров в большей степени, чем те, кто спокойно сидит дома или за прилавком».

С. Голамхосейн, «Одержимые ветрами»

Подход Голамхосейна развивали некоторые другие исследователи, наблюдавшие, как болезнью зар «заражаются» люди, испытывающие эмоциональные и психические последствия экономического угнетения, как необразованные жители глубинки приписывают симптомы болезней злокозненным духам, поскольку не имеют возможности обратиться к врачам. Подобные наблюдения и выводы кажутся правдоподобными, однако реалии XXI века ставят социально-классовое объяснение зар под вопрос. Сейчас среди последователей зар есть множество образованных людей и представителей среднего класса, а индустриализация, повышение грамотности и доступность биомедицины в Омане или Иране, равно как и в других странах Залива, вовсе не привели к исчезновению культа. Напротив, индустриализация создала новые травмы, с которыми теперь работают знахари и шаманы зар. Абдулла сообщил мне, что «когда люди массово переселились в города, духи пустыни пошли за ними и сейчас живут тут». Шум, теснота и городской ритм добавляют стресса, и теперь зары вселяются в обеспеченных горожан. Травмы индустриализации или проблемы социальной адаптации действительно могут разыгрываться в поле зар, но эта связь вовсе не ограничена классовыми проблемами.

Этнография болезни: страна джиннов и слепые ветры

«Оман называют страной джиннов. Больше их только в Йемене. Оман и Йемен — особенные страны», — объясняет Захид, торгующий благовониями на легендарном средневековом рынке в «заколдованном городе» Бахля. По словам Захида, есть два главных направления в местной запретной магии: одно из них происходит «от времени адитов» — первых жителей Аравийского полуострова, канувших в Лету; а другое пришло из Африки, чье восточное побережье было колонизировано Оманом в XVII веке. В Бахле, по словам Захида, тайно существуют оба направления, причем во главе каждого стоят могущественные вожди, которые умеют перемещаться по воздуху и живут, не умирая и не старея, уже несколько столетий: «В это можно верить или нет, но здесь почти каждая семья соприкасалась с миром джиннов и заров. Поэтому мы всегда жжем благовония, чтобы запутать или смягчить нрав злых сил. Благовония рекомендованы самим Пророком, да благословит его Аллах и да приветствует. Вот этот бахур может сохранить вас от всех злых джиннов, кроме того, он очень приятно пахнет! Можете купить. Давайте я зажгу?… Бахуры, ладан и дерево уд помогают нам сохранять дома в чистоте… А вот общение с шайтанами, напротив, запрещено. Но если джинны добрые и исповедуют ислам, с ними можно разговаривать. Не будем забывать, что джинны начали обращаться к истинной вере тогда же, когда и люди, и это описано в Священном Коране. Великий правитель Сулайман командовал целым воинством джиннов, и некоторые из них до сих пор живут в Бахле».

Соотнесение наиболее древних и далеких земель с колдовством — универсальная черта человеческой культуры: всё крайнее, пограничное или инаковое наделяется магическим смыслом. У арабов роль таких «волшебных земель» исполняют Магриб, существующий на крайнем западе исламской цивилизации, и расположенный на крайнем ее востоке Йемен, соседская с Оманом страна. Поскольку Оман долгое время вел активную работорговлю, снабжая государства Залива зинджами, как тут называют африканцев, в восприятии населения он остался крепко связанным с языческими и магическими практиками чернокожих, а закрытость и консервативность оманского общества, делавшие султанат «запретной землей» вплоть до середины прошлого века, добавили этой стране дополнительной таинственности.

Пантеон зар ориентирован географически и этноисторически: хиндустанский падишах Бабур, о котором арабы и персы знали благодаря активным торговым связям с Индией, в народе превратился в грозного Бабур-джинна; ветры хобуб, прилетающие из Африки, считаются особенно жестокими и требуют от своих адептов преступать мусульманские нормы; шейхи-мистики после смерти также превращаются в ветры и имеют посвященные им сакральные пространства, обычно на местах их захоронения; в XXI веке в зар появились духи шаманов-индейцев… — все они говорят на разных языках, имеют разные обличия и характеры. Наиболее страшным в Иране считается Матури, прибывший к персам из джунглей тропической Африки и часто убивающий своих жертв, несмотря на попытки жрецов зар договориться с ним. Зар по имени Омгаре хотя и не мусульманин, но нравом мягок и чаще всего успешно сосуществует с одержимым человеком, а Бумарйому и вовсе достаточно легкого угощения и одной бамбуковой тросточки в подарок.

В разных странах духи-зары имеют разные имена и связаны с различными культурами, чаще соседними, но порой и заокеанскими. Синкретические пантеоны зар в Африке нередко включают в себя духов-европейцев, к примеру колониальных чиновников. Среди заров антропологи обнаружили даже британского режиссера Золтана Корда, снимавшего некоторые свои фильмы в Африке. Похожим образом на алтари афро-американского культа вуду попадают личности вроде Элвиса Пресли — анимизм, в отличие от монотеизма, стремится не к разобщению, а к инклюзии, легко включая в себя инокультурных сущностей и не брезгуя ничем из разнообразия универсума. Различные народности духов на сессиях зар могут сменять друг друга, причем каждый будет требовать каких-то особых аксессуаров: духи дервишей в суданских общинах зар пользуются четками и посохами, духи пашей любят, когда их медиумы надевают на себя фески, а колониальные духи из разряда хавайят предпочитают галстуки и бабочки.

Медицинские антропологи, в отличие от специалистов по gender studies или этнографов, приверженных эволюционистскому либо классово-историческому подходу, рассматривают зар и другие культы одержимости в первую очередь сквозь призму болезни и опыта ее переживания. Зар очевидным образом содержит в себе проявления, широко известные как «шаманская болезнь». До того, как «подружиться» с духами, люди переживают их натиск через широчайший спектр проявлений: бесплодие, апатия, асоциальность, бессонница, депрессия, галлюцинации, диссоциации, бред, расстройства пищевого поведения и т. д. Особенно болезнетворными, опасными считаются «слепые», или «непрозрачные», ветры хобуб, но в результате различных ритуальных манипуляций и вхождения страждущего в круг верующих эти духи прозревают, превращаются в «зрячих», после чего состояние больного облегчается.

«Слепые ветры разрушают всё на своем пути, постоянно мучают оседланных и никогда не успокаиваются. Такой ветер не был на своем веку угощен, не пил крови, не слышал стихов, песен и барабанов».

С. Голамхосейн, «Одержимые ветрами»

«Мой зар был слепым сначала, но он прозрел. Он дал мне знания, как составлять мази и бахуры, как делать масла и целебные снадобья», — говорит женщина Сора из иранского города Ахваз. Она одержима не только знаменитым и грозным заром Шангаром, но и духом женщины из Бразилии, которая росла в амазонских джунглях и унаследовала тайные знания предков-шаманов: «Во всей земле действуют одни законы. Мы называем духов, хранящих тайны природы, нобан. И многие индейские вожди и шаманы стали нобан». Легко заметить, как с глобализацией и распространением интернета зар начинает переплетаться с эзотерикой в духе нью-эйдж.

Медицинские антропологи и специалисты по этнопсихиатрии пока не пришли к консенсусу относительно культа зар. Считать его культурно обусловленным синдромом вроде малазийской болезни амок или арктической истерии пиблокто трудно, поскольку клинические, психологические и социальные проявления болезни зар весьма разнообразны и вариативны, часто индивидуальны и отличаются от региона к региону. Зачастую они не укладываются в нозологические принципы международных психиатрических классификаций. Сам культ зар объемлет в себе не только болезнь, но и традиционную форму ментального оздоровления, причем как антропологи, так и психиатры соглашаются признать эту традицию эффективной в терапии ряда эмоциональных, психотических и нейропсихиатрических нарушений, включая истерию и тревожные расстройства. Подобные расстройства могут «прорабатываться» посредством катарсиса или «истерического транса» в танце, а также через расширение представлений о самости человека, когда его индивидуальность переформатируется благодаря «присоединению» к ней духов с их нарративами, символами и характерами. В конце прошлого века антропологи отказались считать одержимость духами формой психического расстройства. В начале XXI века ближневосточные и западные ученые подвергли критике представления о зар как о психозе или соматическом расстройстве, указав, что таковые уже нанесли урон иммигрантам из Эфиопии, подвергнутым принудительному и неадекватному лечению в развитых странах.

Вхожая в общину бабы Абдуллы сорокапятилетняя женщина, представившаяся именем Хамида, рассказала мне, что несколько лет назад родственники возили ее лечиться в Европу, а затем принуждали к терапии у медицинских специалистов в Омане: «Они не верили в моего зара или не хотели, чтобы я была связана с ветрами, они показали меня врачам. Я пила таблетки, мне становилось только хуже. Молитвы имама тоже не помогали. Я с трудом смогла уйти от этого. После лечения у баба хобуб зар не беспокоит меня. Я поняла, чего он хотел и почему взял меня. Он остался со мной, но мне стало спокойно». Хамида убеждена, что может передать своего спиритуального сожителя другим: «Если я возненавижу какого-то человека или буду ему завидовать, то мой зар отправится к нему и завладеет им. Но этого не происходит, поскольку я занята своей жизнью и своей семьей». После прохождения церемоний зар женщина перестала падать в обмороки, испытывать наваждения и приступы немотивированной агрессии. Она живет почти обычной жизнью — разве что особенно пристально следит за тем, чтобы ее одежда оставалась чистой, постоянно использует розовую воду и благовония, носит кольцо с магическим квадратом, а раз в году устраивает для своего духа ночной пир с песнопениями и плясками.

СТАТЬЯ В ЖУРНАЛЕ «НОЖ»