27 ноября будут объявлены результаты третьего сезона «Премии Аркадия Драгомощенко». Мы публикуем эссе финалиста премии Никиты Левитского о поэме «Кения» другого финалиста, Эдуарда Лукоянова. Текст публикуется в авторской орфографии и пунктуации.

он рисует по памяти, а не с натуры, кроме тех случаев, когда возникает насущная необходимость проснуться и, дотянувшись до клавиатуры, выпростать поспешные зарисовки сна или прямо на месте выбросить основные линии сюжета. живая, пульсирующая сомнамбула овладевает его тяжелой от пива головой, как мозговой слизень, и пьет необычную скорость его мыслительных процессов. как истинный график, он имеет дело с образом, запечатленным в его мозгу, а не с натурой. но мысли бегут слишком быстро, так что спотыкаются друг о друга, и о вещи вполне материальные. они могут стать лишь набросками, пусть и сверх детальными. нужно нечто третье (и невидимое!) чтобы выразить невыразимое. тогда он садится и пьет до рассвета, чтобы замедлить мысли, а после идет на работу. он может биться головой, тогда перестает различать лица. и это конечно помогает апофатическому восхождению к его собственному произведению, но лишь как временная и грубая мера, потому что реализация — грубейший из методов думать.

бодлер пишет: «когда настоящий художник вступает в заключительный этап той или иной работы, модель будет для него скорее помехой, чем подспорьем» [1]. значит теперь все его труды должны быть направлены к тому, чтобы забыть его поездку в кению, которой, конечно, никогда не было. поездки или кении? «мое дело не запоминать, мое дело — забывать» — вертятся в его многострадальной голове слова учителя и он обращается к нему вновь и вновь: «как забыть то, чего никогда не было?!» «имея перед собой модель» небывалого «со всеми ее бесчисленными деталями» [2] помыслить немыслимое в ее чертеже — таков его истинно негативистский проект.

толпа небывалого жаждет полного равенства! детали, никогда не подмеченные и штрихи, никогда не наброшенные на реальность или мышление, стоят в памяти, как алые буйки в густом тумане: перетягивая цвет на себя, они выравнивают курс визионера в картографически-запутанный фарватер лжи. необходимо углубляться в едкий, соленый туман, жадно пить густую воду стикса до второго дна ощущения, там где оно фланирует в беспамятстве. чем яростнее он помчится в эти туманы, тем яростнее завоют сирены тавтологии и анархии — рефлексивных убийц апперцепции. и это убийство так глубоко ритуально, что текст пахнет бычьей кровью.

кения — это альбом зарисовок журналиста в городе настолько далеком, насколько не экзотичном, выросшем словно по воле кровавых и пыльных обстоятельств: прямые и светлые улицы дрожащие в напряженном ожидании никогда не случившейся, но и не закончившейся, резни. как забыть этот город, жар, которым он встречает любое воспоминание? дела, которые приводят в него не указаны в записных книжках, не хранятся в памяти, они превращают журналиста в военного репортера, а того, так и не нашедшего материала, в миротворца, несущего материал с собой.

пришло время для поэзии почувствовать, что она меркнет перед материалом, бушующим в потоках небывалого. весь ее свет — теперь это лишь россказни и басни, если она не достигнет геркулесовых столбов немыслимого. так он возвращался из палестины подавленным и ослепленным, не в силах изжить ощущение всемогущества и обмана. боясь забыть политику для поэзии, он пренебрегал последней, откладывал в ящик, она вырывалась и взрывалась дымовыми шашками беспамятного осенения. его эпифании. странная борьба интеллекта: все средства версификации, все известные приемы риторики и просодии были потоплены в памяти; множество новых было умерщвлено в перевозбужденном уме. забрать у материала свое добро. проснуться. наконец-то заснуть. тающая в массированной бомбардировке дубрава, призрачная флора противопехотных мин. наэлектризованные высокоскоростные сны.

еще немного и появится какой-то новый сон. но его появление стеснено одеждой произведения, а оно одевается лишь в собственные трудности. чем больше он высвобождает свое детище из одежд, тем острее они впиваются в тело произведения и возводят его, как по пирамиде, по самим себе, к ощущению, в котором он уже связан с произведением не более, чем путешественник с ландшафтами своих воспоминаний.

ответить на вопрос «как забыть», значит еще не забыть. понять, как выйти из сна — значит создать другой сон. настоящее отчаяние в том, чтобы отойти от этого пессимизма и начать жить в непрочности собственного положения. он руина летящая в пустоте, подталкиваемая собственной непрочностью: «эта непрочность не политическая и социальная, а онтологическая: на всеобщих развалинах и обломках» [3]. но когда он забывается, избавляясь от воспоминаний и предчувствий, он видит эти развалины и обломки как растоптанный кокон: «высвободи то, что освобождается от тебя самого, а всё прочее лишь укрепляет рабство».

итак, первая задача произведения — организовать доступ потоку непрочности в универсальный ландшафт кении, стать как можно более широкими воротами для всеобщих развалин и обломков которые и составят аэропорт найроби. вторая задача, культурная: стать шествием всеобщих развалин и обломков; сейчас только у него есть ключи от этого парада: прочесть лекцию о русской литературе, выпить что покрепче. подобно дионисию восходить от последних вещей, сугубо-материальных, грубо сенсетивных — жара бетона в аэропорту найроби, к первым-негативным: иллюзорной силе концептов — небывалых чернышевских и набоковых, и к первым-по-настоящему-негативным — беспричинному смеху.

здесь, в этом смехе, он видит окончание сна. но окончание еще не выход из него. негативность это не выход, напротив — утверждение. в данном случае утверждение ландшафта, локализация как она есть, куда более точная чем предлагает позитивный метод путеводителей. иранский друг пишет: «локализация предлагает радикальный подход к истине. вместо того, чтобы задавать вопрос “что есть истина?” или, более обще — “что это?”, она спрашивает: “как можно подойти к истине?”, “где начать?”». [4] так и он бьется в поисках начала пути в ландшафте, чья карта структурирована двумя видами (анти-)объектов: небывалое и немыслимое: находя на небывалое он уже теряет из виду немыслимое, т.к. первое принуждает его к апперцепции, которую второе хочет изжить. его произведение измеряет истину в рядах топических дискурсивных вопросов [5], которые, словно герои «малхолланд драйв», задают ему объекты встречаемые на пути в кении. все знаки данные ему в небывалом путешествии строго соответствуют материальным категориям и составляют карту, которая, возводя негативность в сферы абстрактного, делает путешествие немыслимым. так чего же никогда не было: поездки или кении?

коль скоро чистота поэзии, недостижимый идеал символистов, ныне полностью утерян, он двигается от обратного: интересен лишь материал. абсолютизация, вечный поиск чистого материала. настоящий репортаж — вот его греза. тут и там он прислушивается к безымянной материи: каким субтильным он кажется себе среди этих тихих, темных отзвуков! при любой степени близости к эху гулкого разговора материи, он оказывается меньше чем ничем. и его пробирает страх: что если материя все же услышит его зов, разве не будет он пришиблен биением собственного сердца, осознав его истинные размеры? если достигнув красоты он не остановится, не найдет ли он ужас, перед которым не осмелится существовать

найдя дорогу к ужасу он наконец сможет выяснить местонахождение красоты, если только различие одного и другого еще будет иметь место. «моя первая африка, мой первый повстанец» — авгурова перекличка объектов, ясная как свист — только если знать, какой птице нужно подражать, или — знать глубокую логику, чтобы не отличать знаки птиц и партизан, чувствуя саму ситуацию, как дыхание в шею. он должен видеть такую же глубокую логистику, чтобы распознать свою собственную навигационную задачу, там, в чертежах немыслимого, или пока еще только набросках немыслимого. переходя по произведению вверх и вниз: от беспричинного смеха к щитам, к лени, к везде погибшей внучке, к жару бетона: здесь нет ни начала, ни конца: учиться находить дорогу в пространствах разума, уже окончательно не его разума, ведь как могут ландшафты памяти принадлежать путешественнику? все что он видит здесь, глядит на него с куда более отточенным вниманием, но внимание, он наконец понимает это, — реакция на ужас. пространство разума боится его, его субтильного физического тела, «подай на аш-шабаб» — жадно требуют объекты населяющие разум, они угрожают и вопят о своем неутолимом голоде, юноша с кожей как земля плюет ему под ноги — боится. глядя юноше в глаза, он спрашивает себя в последний раз: не было поездки или кении?

____________________________________________

[1] Шарль Бодлер, Об искусстве, Москва, «Искусство», 1986, стр. 295

[2] там же

[3] Я.С. Друскин, «Материалы к поэтике Введенского», по: Александр Введенский, Полное собрание произведений в двух томах, Москва, “Гилея”, 1993, том II, стр 169

[4] Реза Негарестани, Что такое философия?: http://philosophystorm.org/reza-negarestani-chto-takoe-filosofiya

[5] там же