В издательстве Новое литературное обозрение вышла книга «Понятия, идеи, конструкции: очерки сравнительной исторической семантики». В сборник вошли ранее не издававшиеся на русском языке тексты Антуана Мейе и Томаса Коула, критический обзор современных подходов и новейшие исследования по исторической семантике.

Публикуем сокращенный вариант статьи Томаса Коула «Архаичная истина», в которой автор прослеживает изменения семантики понятия истина (to a-lêthes) в древнегреческих текстах дофилософсксого периода и спорит с известной трактовкой алетейи как «не-сокрытого» Мартина Хайдеггера.

Статья впервые опубликована на английском языке: Cole Th. Archaic Truth // Quaderni urbinati di cultura classica. 1983. T. 13. No 1. P. 7–28. За разрешение на публикацию перевода статьи редакторы выражают благодарность Т. Коулу. Перевод Б. Маслова.

Томас Коул (Thomas Cole) — американский антиковед, cпециалист по древнегреческой литературе. Преподавал в Йельском университете. В числе его публикаций — книги «Epiploke: rhythmical continuity and poetic structure in Greek lyric» (1988), «The Origins of Rhetoric in Ancient Greece» (1991), «Pindar’s Feasts, or, the Music of Power» (1992).

Архаическая истина

Изучение раннегреческих представлений об истине до сих пор, даже пятьдесят лет спустя, находится под властью предпринятого Хайдеггером влиятельного перетолкования [1] точки зрения, согласно которой to a-lêthes по своему происхождению и по своей сути — это to mê lanthanon, то есть ‘несокрытое’ или ‘незабытое’ [2]. Если Хайдеггер и его последователи правы, алетейя представляет собой качество воспринимаемых объектов или информации: самоочевидность, непреходящую ясность или незабвенность [3]. Возражая против этой точки зрения (однако косвенно также и против тех, кто напрочь отвергает верность или релевантность деривации от корня lath-) [4], Бруно Снелль недавно предположил [5], что лету (lêthê), отрицаемую а-летейей, следует искать в людях, а не в предметах: речь идет о забывчивости, а не о сокровенности и забвении. A-lêthes — это то, что сохраняется в памяти без тех пробелов, которые могли бы стать следствием леты.

Cогласно «субъектному» переосмыслению общепринятой «объектной» интерпретации, алетейя описывает то, каким образом сохраняется первоначальное опознание объекта или информации в памяти субъекта, но не характеризует сам этот объект или информацию. Тем не менее восприятию и опознанию продолжает приписываться большое, хотя уже не первостепенное, значение. В настоящей статье предложенная Снеллем субъектная интерпретация в целом принимается, однако трактуется по-новому, в терминах процесса коммуникации, а не восприятия: алетейя — это то, что сопутствует или становится результатом передачи информации, в которой нет места лете, принимает ли последняя форму забывчивости, невнимательности или неведения [6]. Постулируемая таким образом семантическая эволюция, вследствие которой слово, изначально означавшее что-то вроде ‘точного изложения’, стало синонимом истины (понятие, которое в самых ранних греческих памятниках передают слова etymon или eteon), находит близкую параллель в превращении латинского accuratus ‘внимательный’ (обычно об устной или письменной речи) в английское accurate.

Греческий аналог этого семантического развития включает больше компонентов, и проследить его не так легко: перед тем как в середине V века до н.э. слово alêtheia становится общепринятым обозначением истины, оно отчасти вбирает в себя исходное значение двух других, более узких терминов (nêmertês, atrekês) и частично же передает свое значение третьему (akribês). Более того, начальный и конечный этапы истории этого слова засвидетельствованы намного лучше, чем промежуточные стадии. Эволюция алетейи тем не менее заслуживает того, чтобы мы попытались восстановить ее во всех фазах, пусть даже те выводы об истории греческой мысли, которые эта реконструкция позволит сделать, будут не столь эффектными, как если бы в ее основу была положена хайдеггеровская этимология.

Предложенная Снеллем субъектная интерпретация — как в исходном ее варианте, так и в скорректированном виде, в котором она разрабатывается в этой статье, — позволяет избавиться от основного недостатка альтернативного ей объектного объяснения. Сокровенность (или забываемость), как и ее антитеза, представляет собой состояние, которое должно характеризовать предметы, а не только содержание высказываний. Однако в первые два с половиной столетия с момента первой письменной фиксации прилагательное alêthês употребляется почти исключительно во втором из двух этих значений. Уже на самом раннем этапе греки могут говорить истину (либо «истинные вещи»), а вот слышать (Эсхил, Агамемнон 680) или видеть ее (Пиндар, Седьмая Немейская 25), быть истинно благим (Симонид фрагм. 542.1 Page) или верить в истинных богов (Геродот 2.174.2) они научатся лишь намного позже. И только еще позднее существительное alêtheia начнет отсылать к той внешней действительности, которая отражается в слове или в искусстве. Другие cлова, производные от глагола lanthanein (‘оставаться незаметным’), — lathra, lathraios (и alastos, если верно, что это слово относится к той же группе) — свободно сочетаются, во все периоды своего использования, с людьми, вещами и ситуациями.

Почему не alêthês [7]? На этот вопрос легко ответить, если в качестве исходного значения алетейи принять сугубо человеческое свойство ‘незабывчивости’, особенно важное в сфере языкового общения [8].

Отнесение слова alêthês к вербальным проявлениям данного свойства, но не к людям, которые этим свойством наделены (будь то в вербальной или невербальной сфере), неожиданно, но ни в коем случае не является чем-то исключительным. Здесь можно сравнить близкое по смыслу прилагательное nêmertês (cм. ниже, с. 97), которое также часто употребляется с отсылкой к речи, хотя глагол, от которого оно образовано, редко используется таким образом и всегда требует одушевленного субъекта. С другой стороны, прилагательное alêthês все же изредка применяется к людям без всякой отсылки к речи, как, например, в самой ранней глоссе к этому слову (Гесиод, Теогония 233–236) [9]:

Νηρέα δ ̓ ἀψευδέα καὶ ἀληθέα γείνατο Πόντος πρεσβύτατον παίδων· αὐτὰρ καλέουσι γέροντα οὕνεκα νημερτής τε καὶ ἤπιος, οὐδὲ θεμιστέων λήθεται, ἀλλὰ δίκαια καὶ ἤπια δήνεα οἶδεν

Понт же чуждого лжи, правдивого сына Нерея Старшего между детьми породил. Зовется он старцем, Ибо он откровенен и благ, о прорицаньяхне забывает, но сведущ в благих, справедливых советах. [пер. В. Вересаева, приближен к подлиннику]

Другой такой пример обнаруживается в Илиаде 12.433.

В поддержку предложенной Снеллем интерпретации можно также привести целый ряд гомеровских мест, в которых используется прилагательное alêthês. Когда Феникса назначают наблюдателем, чтобы он следил (memneôito) за cостязанием и доложил о нем алетейю (alêtheiên) (Илиада 23.361), от него требуется именно исчерпывающе полный отчет, в котором не было бы опущено никаких деталей, будь то по забывчивости или по небрежению. Об этом же Телемах просит Нестора, желая узнать у него о судьбе Агамемнона (Одиссея 3.247, 3.254). Это качество отличает и адресованный Пенелопе (17.108) подробный рассказ самого Телемаха о его путешествии в Cпарту и Пилос (ср. также перечисление Евриклеей виновных служанок в Илиаде 22.420).

Однако этим пяти местам можно противопоставить другие, которые сложно примирить с определением Снелля и которые требуют упомянутой выше корректировки. Так, с одной стороны, алетейя характеризует все по сути истинные рассказы Одиссея — в том числе чрезвычайно подробные изложения жизни Неоптолема (11.506– 537) и плавания от острова Калипсо (7.241–297), но также и уместившееся в девять строк извещение Телемаха о том, как и зачем он прибыл на Итаку (16.226–234), и реплику в пять строк о том, как он собирается наградить Евмея и Филойтия (21.212–216). Однако в других контекстах это слово означает не исчерпывающую полноту описания, а прямо противоположное качество: свободу от всего того, что не относится к делу или вводит в заблуждение. Путешественники, которые, по выражению Евмея, не желают alêthea muthêsasthai (‘вещать истинное’), вероятно, привносят в свои рассказы Пенелопе необоснованные и обнадеживающие домыслы о местопребывании Одиссея (14.124–125). Заключенные в их словах pseudea (там же) оказываются не просто неправдой, а изощренными выдумками, как тремя строками ниже поясняет сам Евмей (128): ведь тот, кому, как этим путешественникам, посулили награду за любые добрые вести, не удержится от соблазна epos paratektainesthai (‘что-нибудь присочинить’). Подобных украшений — а также опущений, сделанных из соображений такта, — вероятно, опасается Приам, когда он просит Гермеса (в облике прислужника Ахиллеса) сообщить pâsan aletheiên ‘всю алетейю’ (Илиада 24.407) о судьбе тела Гектора.

Схожим двойным значением, как кажется, обладало наречие diênekeôs, которое употребляется дважды в контекстах, свидетельствующих о том, что оно было близким синонимом не представленного в эпосе наречия alêtheôs[10]. В Одиссее 7.241 diênekeôs характеризует тот рассказ, который затем описывается словом alêtheiên (7.297), и обозначает последовательное и методичное изложение от начала до конца. Однако в Одиссее 4.836–837 значение у этого слова совсем иное: здесь рассказ ведется не «насквозь», то есть без опущений и недомолвок, а «напрямую», то есть без отступлений и добавлений. Сон Пенелопы отказывается сообщить прямо, diênekeôs, жив ли Одиссей[11], но и не делает противоположного: не болтает пустого (anemôlia bazein). В данном случае проводится тот же контраст, что и в словах Евмея (выше), между прямолинейной, обстоятельной алетейей, с одной стороны, и pseudea, повествованием более развернутым и, надо полагать, более детальным, но основанным на догадках и вымысле, — с другой. <>

Существование таких контрастирующих употреблений может, пожалуй, быть объяснено закономерным расширением того исходного значения, которое постулировал Снелль: значение ‘все как было, без пропусков’ превратилось в значение ‘все, как было, без добавлений’, так что алетейя оказывается либо всей правдой, либо ничем, кроме правды. Однако, как мне представляется, можно более простым и правдоподобным способом вывести «расширенное» значение из того же источника, что и «исходное» значение Снелля, если предположить, что забвение, отрицаемое алетейей, относится к процессу передачи информации, а не к тому ментальному образу, на котором эта передача основана. При таком понимании слово алетейя отсылает не просто к полноте переданной информации, исключающей забывчивость, невнимательность и неведение, но и, с одной стороны, к незабыванию в самом процессе высказывания того, что говорилось минутой раньше, а с другой стороны, к тому принципу, что все сказанное либо обойденное молчанием говорилось либо замалчивалось с учетом всех вытекающих из этого прямых и косвенных последствий; ср. более позднее использование однокоренного глагола lanthanein, с возвратным местоимением или без него и 8с причастием, для обозначения неосознанного поступка (или высказывания). Кажется уместным обозначить осуществляемую в подобных условиях коммуникацию прилагательным a-lêthês, которое могло быть производным как напрямую от глагола lêthomai (как, например, aphradês от phrazomai), так и через посредство практически незасвидетельствованного существительного lêthos (Феокрит 23.24; ср. akêdês от kêdomai через kêdos), и помыслить эту коммуникацию как содержащую в себе или являющую собой алетейю. Речь идет о точном (либо точном и рачительном) пересказе или отчете, которые исключают как самохвальство, выдумку или уход от сути дела, так и упущения или недосказанность. В опровержение интерпретаций Хайдеггера и Снелля, представление об истине отнюдь не связывается — неким остающимся (для нас) неясным образом — с могучей ясностью восприятия или полной степенью контроля при припоминании этого восприятия. Напротив, сочетаются истина и метод, «что» и «как» акта коммуникации.

Эта модификация гипотезы Снелля основывается на 18 примерах употребления прилагательного alêthês и существительного alêtheiê в «Илиаде» и «Одиссее»; сделанные на этой основе выводы в целом подтверждаются на более широком материале, полученном путем рассмотрения и сопоставления тех гомеровских мест, в которых используются не alêthês и alêtheiê, а другие слова с близкой семантикой (более 100 примеров). Наиболее частые из этих слов (eteos, etymos, etêtymos) происходят от корня et- и, как представляется, имеют приблизительно тот же спектр значений, что alêthês приобретет в IV веке до н.э. Они могут относиться к сообщению, которое находится [12] или будет находиться [13] в согласии с фактами, или к тому, что наблюдается на самом деле [14], в противоположность тому, что не соответствует действительности, отмечено чрезмерной самонадеянностью либо основано на еще не подтвержденной гипотезе.

<>

В истории слова, намеченной на предшествующих страницах, снова и снова обращает на себя внимание, что на протяжении архаического периода, а также существенной части V века до н.э., мы не находим сколько-нибудь значительных следов алетейи с исключительно или в первую очередь объектной семантикой. Это наблюдение, само собой, заставляет нас поставить вопрос о том, не была ли — и если да, то в какой мере — эта семантика продиктована философскими соображениями — в частности, склонностью греческих мыслителей, начиная с Парменида, предполагать, что истинная действительность должна обладать теми же свойствами, что содержание рачительного и внимательного (alêthês) высказывания, и что такое высказывание лучше свидетельствует о природе действительности, чем наблюдаемые факты и события. Следует отметить, что самое раннее свидетельство данного расширенного значения — это известный рассказ Парменида (FVS 28B 7–8) о его путешествии по стезе, которая одновременно есть путь действительности, исследования и истины [15].

В сопоставлении с этим местом приведенные выше примеры из Пиндара (см. с. 111–112) оказываются гораздо менее определенными; к тому же нельзя исключать и влияние на него философов элейской школы.

В частности, параллель между Третьей Пифийской одой (103):

εἰ δὲ νόῳ τις ἔχει θνατῶν ἀλαθείας ὁδόν…

тот же из смертных, кто в мысли держится дороги истины, [должен хорошо сносить случающееся по воле богов]

и фрагментом Парменида (FVS 28B 2.1–4):

εἰ δ’ ἄγ’ ἐγὼν ἐρέω, κόμισαι δὲ σὺ μῦθον ἀκούσας αἵπερ ὁδοὶ μοῦναι διζήσιός εἰσι νοῆσαι·ἡ μὲν ὅπως ἔστιν τε καὶ ὡς οὐκ ἔστι μὴ εἶναι, Πειθοῦς ἐστι κέλευθος (̓Αληθείῃ γὰρ ὀπηδεῖ)

Слушай, скажу я тебе, а ты, услышав, возьми в толк, что за дороги помыслить одни для исканий ты должен. Первая — как есть и как нельзя, чтоб не было, — То Убеждения путь (она с Истиной шествует рядом)

может быть более чем совпадением, ввиду того что общий для них образ алетейи как пути, движение по которому осуществляется в уме (или при помощи ума), не имеет никаких прецедентов [16].

Подобные, более широкие проблемы интерпретации лежат за пределами данного исследования, поскольку они требуют обращения к периоду после 450 года до н.э. Рассмотрение более раннего периода затруднено ввиду недостаточного объема данных в период между Гомером и Эсхилом; одно-два соображения тем не менее могут быть высказаны. Замещение в древнегреческом слов etêtymos/etymos словом более выразительным, ярким и специальным находится в согласии с общим принципом истории языка[17] и не должно вызывать удивления.

Примечательнейшей параллелью здесь, пожалуй, может служить история вероятного когната греч. etymos: англ. sooth. В древнеанглийском это слово имеет такое же главенствующее положение, что и корень et- у Гомера, однако в современном английском языке оно ограничено несколькими изолированными контекстами. (Можно сравнить то, как эти слова неожиданно схожим образом появляются в двух композитах, один из которых обозначает некую форму древней речи [soothsaying], а другой — усилия ученых по восстановлению содержания древней речи в целом [etymologia]). Когда sooth было замещено truth, на его место пришло слово, которое первоначально означало, подобно alêthês, специфически человеческое свойство (надежность, верность; ср. нем. treu и ср. англ. troth), часто проявляющееся в использовании языка, но также и в других ситуациях, и которое лишь впоследствии стало отсылать к верности утверждения (XIII век) или к реальности явлений (XIV–XV века) [18].и

Нас не должно удивлять то, что жители Англии искали истину в надежном человеке, а греки — в том, который сосредоточенно продумывает то, что он говорит. Однако в качестве объяснения тому, почему алетейя оказалась более успешной, чем две ее другие, не менее яркие и выразительные соперницы, можно предложить иную гипотезу, более определенную, нежели этнические стереотипы. В эпоху интеллектуальных исканий и общего бурления мысли алетейя, по всей видимости, оказалась свойством как более распространенным, чем безоговорочная незыблемость (nêmerteia), так и более сподручным, чем точность при передаче информации (atrekeia). Алетейя также представляла собой качество, для выявления которого могли быть разработаны рациональные критерии, такие как связность и последовательность, — критерии, которые оказались особенно важными в период, когда устное общение, по крайней мере в некоторых контекстах, начало оттесняться на второй план письменной формой передачи истины. Хотя в отличие от акривии (ср. Аристотель, Риторика 3.12.2 1413b8–9), алетейя так и не стала восприниматься как достоинство именно письменного языка, она изначально была связана с такими качествами, как внимательность, точность, упорядоченность и связность, которых легче добиться и которые легче проверить в письменной, чем в устной речи. По мере того как истина все чаще стала измеряться этими критериями, измеряемое легко могло быть отождествлено с мерой — etymon c alêthês [19]. Алетейя представляет собой, по крайней мере первоначально, трезвую, методичную, рациональную истину, которой обладают только люди, хотя позже Музы (Гесиод, Теогония 28), оракулы (Гимн к Гермесу 561), а в конечном итоге даже боги (Софокл, Филоктет 993; Еврипид, Елена 1150) начинают вещать ее, в процессе чего она размывается и отчасти трансформируется. Ее успех в истории языка может быть объяснен — быть может, не с окончательной достоверностью, но, как мне представляется, верно — как еще один аспект общего перехода греческой мысли из устного, мифического и поэтического состояния к логическому и рациональному. Подчеркивая эту взаимосвязь, мы не ставили цель преуменьшить значение, которое в период, о котором шла речь выше, имели более непосредственные формы сознания: откровение, невербализованная вспышка восприятия, могучая «несокровенность» вещей. Наша цель состояла лишь в том, чтобы подчеркнуть, что как бы ни были важны эти явления для древних греков, не их они имели в виду, когда говорили об алетейе [20].

Примечания:

1. [Heidegger 1927: 33, 220–223]. Ср. также [1947: 26–33; 1967: 54–61].

2. Впервые эта точка зрения была высказана в: [Classen 1867: 195].

3. В наиболее сжатой форме см. этимологические словари: [Frisk 1960– 1972, s.v. alêthês] и [Chantraine 2009, s.v. lanthanô]; в наиболее развернутой — в книге: [Levet 1976].

4. Например: [Adkins 1972: 6–7]. Cр. также предположение Фридлендера [Friedländer 1958: 221], позже скорректированное и по сути оставленное им самим [Friedländer 1964: 234–236], что это слово может даже иметь неиндоевропейское происхождение.

5. См.: [Snell 1975], особенно: «ἀληθές ist das im Gedächtnis lückenlos Festgehaltene (das in seiner Fülle hergezählt werden kann)» (ἀληθές — это то, что без прорех сохранено в памяти и может быть во всей полноте восстановлено) [Snell 1975: 14] и «…in einem bestimmten Wissens-Kontinuum nichts der Lethe anheimfallen lassen» (в пределах определенного континуума знания ничего не отдавать лете) [Snell 1975: 11]. Cнелль, как кажется, обязан исследованию Т. Кришера [Krischer 1965] пониманием алетейи как целого, ни в чем не затронутого тем процессом или идеей, которые передаются корнем lath-. Кришер определяет эту идею как «незамеченность», а не как «несокрытость» или «забывчивость»; таким образом, alêthês logos — это «…der Bericht der die Dinge darstellt… ohne das dabei etwas unbemerkt bleibt» (рассказ, который изображает вещи… так, что при этом ничто не остается незамеченным) [Krischer 1965: 167]; cр. «…so aussagen das nichts [dem Angeredeten] entgeht» (…выразить на словах так, что ничто не пройдет мимо внимания [адресата]) [165].

6. Как и в соответствующих глаголах lanthanô и lêthomai, различие между непреднамеренным забвением или ненаблюдательностью, с одной стороны, и сознательным игнорированием, с другой, строго не соблюдается. Предполагаемое значение достаточно широко, чтобы включать и то и другое.

7. Данные употребления, таким образом, однозначно свидетельствуют против уместности высказанного В. Лютером мнения, что гомеровский мир «не знает различия между истиной и действительностью» (keinen Unterschied zwischen Wahrheit und Wirklichkeit [Luther 1966: 31]) и что в нем «вещи и обозначающие их слова все еще находятся в нераздельной взаимосвязи и взаимодействии» (die Dinge und die sie bezeichnenden Wörter noch in einem untrennbaren Wirkungszusammenhang stehen [37]). Это может быть верно вообще, и в отношении etymos в частности (cм.с. 96), но не в отношении alêthês. Cм.: [Snell 1975: 11, примеч. 4; 17].

8. Связь со значением существительного lêthê и медиопассива lêthomai, как кажется, регулярно обнаруживается в образованиях с корнем lath- c долгим корневым гласным; ср. epilêthos, epilêsmôn, lêthargia, lêthedanos, lâthiponos. Lâthanemos hôra у Симонида (508, 4 Page) может быть понято как время года, неподвластное ветру, но логичнее было бы трактовать его как то время, которое позволяет людям забыть о ветре (ср. lathikêdês); при такой трактовке этого места единственным надежным примером образования с «объектным» значением в активном залоге lanthanô остается прилагательное lêsimbrotos (Гимн к Гермесу 339).

9. Позднейшие глоссы, которые, как кажется, схожим образом связывают алетейю и незабывчивость: Пиндар, Десятая Олимпийская 3–4, и Платон, Федр 248b (также: Государство 10, 621а; ср. [Rankin 1963]).

10. Не представлено оно, возможно, просто по метрическим соображениям. Для того чтобы это слово в принципе поместилось в гекзаметр, требуется cтяжение двух гласных (ἀληθ ς), что дает последовательность (− −), встречающуюся по большей части в конце стиха — в позиции, которую в формулах истинности обычно занимает глагол говорения.

11. То же значение в Одиссее 12.56–57 (отказ Цирцеи сообщить diênekeôs, каким путем идти между Сциллой и Харибдой). Об этом слове вообще ср. [Levet 1976: 192–194].

12. Ср.: Илиада 10.534, 14.125, 20.255, 23.440; Одиссея 4.140, 19.203, а также (вследствие естественного переноса качества с речи на говорящего): Илиада 22.438 (etêtymos angelos).

13. Cр.: Илиада 1.558 (об обещании), 2.300 (о пророчестве), Одиссея 16.320 (о предзнаменовании) и 19.567 (etyma krainousin, ‘осуществляют истинные вещи’: о вещих снах).

14. Обычно во фразе εἰ ἐτέον (γε)… Ср. также: Илиада 13.111, 18.128; Одиссея 23.26 и 4.157.

15. Cр. Снелль [1975: 17], который как будто предпочитает утвердительный ответ на вопрос: «hat erst Parmenides den Wahrheitsbegriff geschaffen, der Sein und Denken in eins setzte, in dem er das ἐτεόν und das ἀληθές in einen Begriff verschränkte» («был ли первым создателем понятия истины Парменид, который соединил бытие и мысль, вместив их в одно понятие ἐτεόν и ἀληθές»).

16. К ἀληθείῃ γὰρ ὀπηδεῖ можно также привести параллель из Второй Истмийской оды (10: ῥῆμ’ ἀλαθείας ἄγχιστα βαῖνον, «речение, ближе всего ступающее к истине»). Возможно, стоит отметить то, что все примеры объектного значения слова alêtheia у Пиндара (помимо тех, которые приведены в тексте, ср. Восьмую Олимпийскую [1] и Десятую Олимпийскую [54]) встречаются в произведениях, датируемых позднее посещения поэтом Сицилии.

17. Ср. [Frisk 1966].

18. Cр. статьи о словах true и truth в [OED 2004].

19. Первый автор, писавший прозой, для которого это отождествление было совершившимся фактом, — Фукидид. Вероятно, нельзя считать простой случайностью то, что он также был первым писателем, который сочетал исследование алетейи со стилем и манерой изложения, которые исчерпывающе полно используют тот набор возможностей, который присущ письменной, а не устной речи. Об этом см.: [Gentili, Cerri 1975: 22–26].

20. Эти явления находятся в центре внимания, например, в работе: [Bremer 1976]; cобранные автором данные впечатляют своим объемом, независимо от того, соглашаемся ли мы, как это делает он, с отождествлением alêthês и «несокровенного». Ср. также: [Prier 1978].