Комментарий Нины Александровой: стихи Анны Аксеновой о внутренней эмиграции, которая никогда не кончается — даже если превращается в эмиграцию внешнюю. В ней меняются только декорации, а ты сама, твой страх перед неведомым политическим злом, перед насилием и абсурдом, составляющий самую суть реальности — всегда останется внутри, всегда останется с тобой. Ведь родина — это не просто конструкт, практически это ты сама. Можно бороться, можно отрицать, можно принять — но сбежать нельзя.

Стихотворение на миллион

В понедельник весь день за окном

у моих соседей неистовая работа.

Темнокожие женщины убираются в гараже,

говорят по телефону, выносят мусор.

Я гадаю, почему им

никуда не надо.

Но я тоже не на работе.

Моя работа — поэзия.

Моя поэзия дома.

Пахнет нагретым деревом.

Прохладный ветер просачивается сквозь раму.

Я допиваю кофе из новой кружки.

На донце написано: Made in China.

С этой кружкой я ощущаю родство,

ведь на мне написано тоже:

Made in USSR.

Я прибыла сюда,

чтобы черпать и быть полезной,

наполненной американской поэзией,

очевидной

как голубые стены моей новой спальни,

спокойной

как вечер на Раундз Авеню,

когда за утренним кофе читаю

перечисленье имен

погибших, ограбленных и пропавших

и вновь любуюсь

кружкой,

наблюдаю за гармонией ее оливкового оттенка

с белым столом, белой кухней,

желтеющими деревьями за окном,

соседской возней, деревянным полом.

Очень хорошая кружка за доллар,

достойная

стихотворения

на миллион.

Программа обмена

Перед отъездом меня предупреждали, что все это не просто так,

что Америка — мышеловка для очень худых мышей.

Все началось с продуктов:

я ела картошку,

каждый день ела картошку.

Я выходила на улицу,

только чтобы купить картошки.

Через 15 дней я почувствовала, как

обострилась моя толерантность,

как ценности ЛГБТ стали мне ближе,

как значимы жизни черных в моих глазах.

Стало понятно:

в картошку добавляют

ген гомосексуализма.

Но я не могла иначе,

мне нужно было чем-то питаться.

Мед, арахисовая паста и даже хлеб

облучали меня космополитизмом,

наивной верой в человеческие права.

Кажется, немного американской мечты

было в остаточном излучении

пластиковых бутылок из–под молока.

А потом за меня взялись всерьез.

Появился он, симпатичный брюнет с голубыми глазами,

проявляющий ненавязчиво инициативу,

интересующийся, как прошел мой день,

приглашающий в ресторан.

Им хватило ума проработать детали.

Профессия: фотограф.

Место жительства: какой-то чердак.

Художник во втором поколении.

Его невозможно было отличить от живых мужчин.

Но я-то знаю, что мир уже давно переполнен киборгами,

что живых людей используют как биоматериал

для экспериментов, тяжелых работ

и просто ради забавы.

А киборги служат для очень ответственных миссий.

Я привыкла, что живые мужчины заняты только собой,

живые мужчины не смотрят на меня с таким обожаньем,

живые мужчины быстро охладевают.

Поэтому я подошла к соседскому фонарю,

который мигал азбукой Морзе

со дня нашей первой встречи и спросила:

Для чего я вам? Для чего я вам?

Я же просто поэт.

У меня кроме стихов нет ничего.

Я не знаю ни одной государственной тайны.

Фонарь погас, и белка,

замершая на заборе, ответила мне:

Ты очень хорошо знаешь слова.

Мы сделаем тебя совсем крошечной

И внедрим в голову вашего президента.

Ты будешь как бы линзой,

через которую мы будем видеть,

и поймем, наконец, что такое

мочить в сортире,

дубина власти,

уши мертвого осла,

мотыжить как святой Франциск,

жевать сопли,

почему называется сам

тот, кто обижается так.

Когда мы поймем, как думает ваш президент,

мы будем знать, как его победить.

А тебе не придется вечно

жить в его голове.

Когда останется лишь одна сверхдержава

и холодная война превратится в вечную мерзлоту,

тщательно сохраненную

в качестве вечных запасов пресной воды,

мы отпустим тебя

и дадим в придачу

специально разработанную модель мужчины

290357-08.

С роботами куда приятнее жить,

чем с живыми людьми.

— Господи, если б вы знали,

что у нашего президента

52 двойника,

вы бы не стали заниматься такой чепухой.

Ведь очевидно, что он думает

всеми головами сразу

и в какую меня сажать — непонятно.

— Мы все учли, дорогая.

Ты, конечно, поэт.

Но не избранная.

Так что думай до завтра.

А решение можешь озвучить розетке,

слева от шкафа.

Но мне нечего было решать,

выбор был очевиден.

Ген гомосексуализма

После бара мы пошли к тебе в гости,

по дороге зашли в магазин

и купили сидр, фисташки и сигареты.

На полке валялись маленькие квадратные рамки

с крошечными шариками под стеклом.

Шарики нужно закатывать в лунки.

Ты купила одну, и пока мы сидели у тебя дома,

осторожно вращала коробку, расставив острые локти.

Шарики стукались в деревянные бортики и друг об друга,

а когда встали на место,

ты сказала, что это такое же чувство,

как когда дописала стихи.

Я вернулась домой, легла в кровать,

читала Отче наш перед сном, а думала про тебя.

Возможно, когда я проснусь, дождь смоет этот Содом.

***

Если бы я выбросила все свои книги о русской поэзии,

спрятала бы тебя в чемодан

и привезла каким-то чудом в Россию,

я не знала бы, что с тобой дальше делать.

Я не смогла бы показать тебя родным,

представить коллегам как мою невесту:

Все нормально, ведь раньше она жила в мужском теле.

Взять тебя за руку в ресторане,

поцеловать на Красной площади.

Мне было бы слишком страшно

от чужого страха

и слишком стыдно

от чужого стыда.

Стихи — единственное, на что мне хватает смелости,

потому что Россия для трусов.

Могила

Оказываясь в неизвестном месте,

можно выдумать себе новое имя,

достаточно легкое для запоминания.

Мое собственное, например, подойдет.

Для того, чтобы найти друзей среди незнакомцев,

нужно быть открытой, но в меру,

загадочной,

потому что тайна притягивает.

Это должна быть легкая тайна,

как поземка в морозный день,

а не яма с замерзшей грязью и ледяными краями.

Тайна должна искриться, а не кровить.

Я смотрю на снег за окном

и думаю, как замечательно жить в России.

А еще лучше в Москве,

а еще лучше не жить,

а лежать в мавзолее.

Снежинки белые, потому что

нужен великолепный контраст

кремлевским звездам и черному небу.

В остальном мире снег серый

или других цветов.

Но об этом знаю лишь я 

и еще полсотни внимательных россиян,

на посту неподвижно стоящих,

охраняющих главную тайну

страны, победившей фашизм.

Ниагара

Когда начинаю писать,

голова закипает,

не могу уснуть,

слушаю, как у соседей играет музыка,

женщины обсуждают свою нелегкую долю.

Все так, все так,

как и по ту сторону Атлантики,

где брезжит рассвет,

где живут женщины, для которых пишу.

Слушаю,

как подъезжает джип и тарахтит бесконечно

и сосед торопливо бежит наверх.

Я теряюсь в догадках,

откуда у него здесь такая жизнь

с ночными поездками и друзьями

в рубахах, расстегнутых до пупа.

В моей — только слова, буквы и отголоски.

Светят молнии, я закрываю окно, слушаю дождь.

Слушаю, как наверху этот вертлявый француз принимает душ,

и мне лучше не знать, что он смывает с себя,

и мне лучше не знать, что смывает дождь с тротуаров

и уносит в стоки,

уносит в озеро Эри

или Ниагар-риву,

чтобы она потом прошептала чьи-то слова,

которые не разобрать за шумом воды,

слова тех, кому не дали договорить.

Я тороплюсь писать, пока кипит голова,

потому что мои слова слышно за океаном.

Американская поэзия

Моему соседу достаточно книг, конфет и покемонов.

Ему непонятно, зачем я знакомлюсь со всеми подряд,

зачем я кружусь по городу.

Ему непонятно, почему занятия по самообороне

только для женщин.

Ведь в него тоже стреляли.

Ему непонятно, зачем я создаю проблему:

покупаю цветы, покупаю землю, не могу купить горшки для цветов.

Зачем я покупаю машину, если можно ходить пешком

и быть пострелянным и играть в покемонов.

Я говорю: если бы покемоны были живыми,

они бы тоже доставили тебе массу проблем.

И твоя страсть не умещалась бы на экране смартфона.

Ты бы хотел слушать гул мотора, слушать музыку,

открывать окно и курить,

считать мили и километры,

пропускать машину, подрезать кого-то случайно,

смотреть постоянно в боковое зеркало

и не чаять, когда доберешься

в другой такой же город.

Ты бы хотел заходить во все магазины подряд,

чтобы найти тот единственный

с молодой мелкой картошкой

и приветливым продавцом из Непала.

И еще другой, со всякой фигней

типа пива в маленьких банках,

похожий на киоск из 90х.

Ты бы хотел сидеть у озера и вдыхать запах воды,

улыбаться окостеневшим ртом всем прохожим и их собакам.

Ты бы хотел разыскивать что-то,

о чем никто еще не писал,

но это случалось тысячи раз.

И ты точно слышал, как я шелестела на кухне

конфетной оберткой.

Но это неуловимо,

это неуловимо.

Анна Аксенова — поэт, переводчик, преподаватель. Родилась в г. Рязани. Окончила магистратуру по направлению «Лингвистика». Скоро защитит диссертацию по направлению «Языкознание и литературоведение. Германские языки». Обычно проживает в г. Москва. Сейчас работает как приглашенный исследователь в Университете Баффало (штат Нью-Йорк).

Участник летнего поэтического интенсива Creative Writing School, семинара критики «Пишем на крыше» и поэтической мастерской «Снег». Обладатель гран-при фестиваля «Осиянное слово». Финалист Кубка в кубке издательства «Стихи». Публиковалась в интернет-журналах «Пашня», «Полутона», альманахе «45 параллель» и на литературном портале «Textura».