Найк Борзов о смерти, свободе и границах реальности.

— С тобой как со сценическим персонажем я познакомился через клип Три Слова, ещё совсем в детстве. Для меня и клип, и песня стали практически откровением, этаким щелчком пробуждения от гипноза. Я не мог себе тогда объяснить это ощущение нового качества коммуникации рок-музыки со мной. Три слова стали взрывом для культуры того времени, как по-твоему?

—… Ну, судя по всему, да. Меня признали человеком 2000 года. Песня Три слова стала такой взрывной историей: она была в меру провокационна, в меру сюрреалистична. Возможно, в то время как раз не хватало чего-то яркого после немного безумных 90-х.

В популярной музыке ничего особого не происходило, а вот в андеграунде переварились все 90-е, все 80-е. Очень интересные группы и музыканты. Ну и я, видимо, тоже как-то сварился.

— А после Трёх слов что-то изменилось в культуре? Как минимум, в российской.

— Ко мне подходили очень многие музыканты, которые сейчас являются уже культовыми и супер-известными, и говорили мне: «Чувак! Эта песня нас научила хиты писать!»

Я не очень отслеживаю эти влияния: это уже следствия. А для меня, всё-таки, больше важна причина. Хотя в последнее время занялся перезаписью своих старых песен, но, в общем-то, 2015 закончился, и я больше этим заниматься не буду… Обещаю.

— Мне кажется, что 2015 год в России негласно был годом личных архивов. Кажется, что вообще все, кто был на это способен, занимались актуализацией старого материала. Мог бы ты сейчас написать песню, скажем, как Три слова?

— В принципе, я продолжаю писать подобные песни, довольно активно. Вообще песня не должна была попасть в пластинку Супермен. Меня просто уговорили её вставить, я очень долго сопротивлялся. Изначально я планировал её вставить в сайд-проект того времени, он назывался Порка Мадонны. Но так получилось, что песня вошла в мой сольный альбом, как было и с Лошадкой, которая была выпущена ещё в 1996 на альбоме другой моей группы — Инфекция. И в альбом Головоломка она уже попала после этого.

Меня не было в мейнстриме, начиная с альбома Заноза, когда закончился тур, и я сыграл Курта Кобейна в спектакле Нирвана. И вот я исчез и появился только в 2010 году. За это время я научился разделять свои проекты: сайд-проекты и сольное творчество, которым я занимаюсь всю свою жизнь и считаю, всё-таки, основным. Несмотря на мою увлечённость той или иной группой в конкретный момент, я всегда возвращаюсь к тому, что для меня важнее.

В 2014 у меня вышли Везде и нигде и Избранное, в 2015 первая часть Молекулы, где представлены акустические версии старых песен. В 2016 где-то с весны я собираюсь выпустить новый альбом группы Инфекция, которой в этом году исполняется 30 лет!

— Я в связи с чем спросил: кажется, что сейчас труднее сохранять свою целостность по сравнению с 90-ми, удерживаться внутри себя и не расщепляться. У тебя три основных проекта плюс коллаборации. Насколько это сложно? Или это, наоборот, способ сохранить себя?

— По-разному бывает. Мне всё время нужно на что-то отвлечься. Я не могу заниматься одним и тем же долго, постоянно. Вот какой-нибудь токарь точит и точит эту деталь. Ежедневно. Одну и ту же. Постоянно. Я лучше умру, чем буду этим заниматься. Мне кажется, это намного веселее будет.

— Но ты никогда не чувствовал тревоги, угрозы твоей целостности? Что ты теряешь контроль?

— Всякие моменты были в жизни. Не всегда ты в чём-то уверен… В основном ты ни в чём не уверен вообще. Есть способы, есть методы, есть практики как можно в таких моментах оставаться в гармонии с собой, наладить, настроить и прочее. Если ты чувствуешь дискомфорт и дисбаланс — нужно твёрдо себе уяснить, что все проблемы, как физические так и ментальные — внутри тебя. Никто ни в чём не виноват. Если ты лошара, то лошара ты по собственной вине и по собственной воле. Грубо говоря, если убиваешь людей, то ты убиваешь их по собственной воле. Никто тебя не заставлял убивать людей.

Стоит это понять и всё проще становится. Если ты адекватен этой реальности, тогда ты понимаешь для себя что нужно делать. Какое лекарство тебе подходит: путешествие, в кино сходить, встретиться с другом, с которым тебе всегда хорошо. Вот эти приятные мелочи и делают нашу жизнь счастливее… Alice Cooper, например, любит помедитировать на кладбище, посмотреть, как закапывают или раскапывают гроб. Что поделать, такая у него медитация…

— Ты никогда не медитировал на кладбище?

— Да нет, разное бывало. Не только медитировал, скажем так.

— Ну, мы об этом не будем говорить, да?

— Да лучше не стоит.

— Ты сказал, что разные мелочи составляют наше счастье. Насколько ты чувствуешь себя счастливым? Насколько тебе легко или сложно сейчас удерживать это ощущение?

— Насколько смогу заполнить свою жизнь вещами, от которых я получаю удовольствие и которые приносят радость другим. Потому что удовольствие теряет смысл, когда ты получаешь его только один. Это сначала перетекает в эгоизм, а затем обретает очень тяжёлые ментальные последствия… Вот так себя ощущаю в данный момент. Всё хорошо.

— А как насчёт усталости? Когда я слушал Везде и Нигде — было ощущение второй молодости, что ли. Звучит так же, как это звучало тогда. Ощущение, что никуда ничего не делось, и этого разрыва во времени в нулевых — его, как будто, не было. Как будто отрезок времени между твоим исчезновением и возвращением просто схлопнулся… И нет ощущения усталости. Несмотря на то, что страна поменялась, индустрия поменялась…

— Очень забавный эффект. Раз! И этих двенадцати лет как будто и не было. Если бы все люди, кто послушал Везде и Нигде это почувствовали: раз! Схлопнулось! И не было бы больше ни фабрики звёзд, ни этого трэшняка. Если люди всего этого не знали — представляешь как было бы красиво?

— Но усталости нет? Просто интересно, что за новый источник ты нашёл.

— Да я, в общем-то, его и не терял, просто отдыхал. Но я продолжал что-то делать. Это не всегда было интересно слушать, но играть и воспроизводить было весело. Я меньше всего думал о том, как всё это будут воспринимать, да и до сих пор особо не думаю. Для меня важно, всё-таки, передать мои собственные чувства и ощущения, эмоции. Как показывает история, находится много людей которые чувствуют так же, а я просто складываю в слова ощущения очень многих людей.

Нужна доля сюрреализма в жизни, потому что на самом деле всё не так, как оно есть. Всё голографическое, и мы живём в информационном поле — не более того.

— Говоря о присутствии в информационном поле. Сейчас, если тебя нет в сети —есть ощущение, что тебя просто нет. Был ли простым переход на соцсети и все эти дела?

— С возникновением интернета у меня было так же, как когда я перешёл на свой первый компьютер. Я какое-то время ходил вокруг него, принюхивался, присматривался… и потом как влез! И уже вылезти тяжело уже оттуда. Какое-то время я не очень понимал, что там надо делать. Бесконечные все пароли, логины. У меня электронный кошелёк появился позже, чем у всех остальных. Теперь это неотъемлемая часть моей жизни, и наличными я уже практически не пользуюсь. Я, конечно, могу прервать моё пребывание в цифровой среде, если оно становится бессмысленным. Это не проблема.

— То есть, ты доверяешь технологиям?

— Я люблю технологии, конечно. Всегда использую какие-то вещи, которые могут мне помочь сделать то, что мне нужно. Я ведь никому не мешаю, никому не врежу этим и не нарушаю никаких законов. Наоборот — я создаю какие-то новые, и мне нравится это.

— А пребывание в интернете изменило твоё ощущение времени?

— Мы живем в суперинтересное время. Сейчас, на пересечении столетий, тысячелетий происходит мощный переход из эры в эру. Жалко, конечно, что мы не увидим, к чему все это приведет, но все равно забавно в этом участвовать и стоять у истоков этих перемен. Условно, наши памятники будут стоять через 100-200 лет повсюду… Ну, это по-фигу, я считаю, что даже могилу оставлять на Земле — это какое-то кощунство. Другие следы важны после человека, мне кажется.

— Я подумал, что, может, нам и доведётся увидеть все эти перемены, просто в другом качестве. Кто знает?!

— Время нелинейно, поэтому не существует прошлого, будущего, настоящего. Все едино. Ты можешь оказаться в любой точке пространства и времени. И создать при этом свою собственную.

— А вот в реальной жизни, в опыте написания музыки — насколько для тебя актуально такое представление? Как ты применяешь эту нелинейность времени?

— Ну, я по этому принципу живу: не ношу часов, никогда не понимал этого. У меня в доме нет часов. Ну, на компьютере, на телефоне есть часы, они напоминают мне о запланированных встречах. Но в целом время не имеет для меня совершенно никакого значения: если я сплю, значит сейчас — ночь, не важно, во сколько это происходит. Когда я бодрствую — для меня это день. Пока я воспринимаю это таким образом — оно так и есть.

— Получается такая своя реальность поперёк…

— Ну что значит — Реальность?

— Вот, вот! Что значит реальность?

— Ну ничего это не значит совершенно. Реальности нет. Все нереально. Мы просто создаем это все. Мы создаем себя, мы создаем атмосферу вокруг и уже на людей влияем таким образом. Если это почувствуешь, то все становится совершенно… другим. Ты понимаешь, что ты часть всего и все это часть тебя. Это настолько близко к Богу, что, в общем-то, ближе быть не может. Ну, по крайней мере, в физическом воплощении здесь, на Земле.

— Таким образом, получается, что и смерти не существует?

— Это просто переход в другое состояние, вот и всё… Но это продолжение пути, вот в чём прикол.

— И поэтому для тебя не существует страха смерти? Хотя бы на физическом уровне?

— На физическом уровне — да. Но это боится тело, конечно. Мы боимся ходить к зубному врачу, мы боимся всяких порезов, у нас дикая мнительность и прочая фигня. Любая болячка, там, или прыщик вызывают паранойю. Но, тем не менее, на мой взгляд, очень странно бояться того, что может произойти в любой момент. Ты просто потеряешь время, а твоя смерть будет всё больше и больше тебя пугать из–за того, что ты не успеваешь сделать ничего действительно важного…

А что важно — со временем ты к этому приходишь. И перед самой смертью ты осознаёшь всё. Вот, в чём прикол.

— Вот мы стоим на краю ускоряющейся вселенной. А у нашей музыки поменялась цель? Совпадает ли сейчас её функция с тем, что было 25 лет назад?

— Да музыка всегда выполняет одну и ту же функцию — делает жизнь людей краше. Создаёт в жизни людей атмосферу, что важно не только для самих людей, но и для разного рода культов, систем, организаций.

Когда мы говорим — это уже музыка. Когда мы идём по дороге — это ритм. Музыка во всём. Посмотри любое кино без саундтрека — через 15 минут ты выключишь и скажешь: «Ладно, класс. Пойду музыку послушаю».

— Ты говоришь прямо как Кейдж. Он говорил, что музыка существует помимо нас, и мы ей, в общем, не очень-то и нужны.

— Музыка настолько проста и естественна, но мы не можем так глубоко заглянуть в суть простоты. Информационное поле людей очень захламлено, много лишней, ненужной, очень сильно разлагающей внутренний мир человека информации.

Поэтому очень сложно нырнуть. В той же Инфекции, я осознанно нагружал тексты отталкивающими, отвратительными моментами так, что человеку совсем неподготовленному это будет очень противно и неестественно слушать. А люди с более тонким восприятием, разгребая все эти слои находили вот этот самый жемчуг.

— Как система защиты от детей?

— Ну типа того. Я, в общем, всегда экспериментирую с уровнями восприятия. У меня есть ряд проектов, совершенно минималистичных, похожих на ветер. Нойз, эмбиент. Совершенно примитивные.

Мы — музыканты, авторы, композиторы, художники — просто проводники того, что слышим, что через нас проходит на более тонком уровне эфира. Мы облекаем это, доделываем, нагружаем… и приносим на блюдечке с голубой каемочкой, еще пережевав немного, знаешь, чтобы вот прямо совсем удобно было. Ну, это я про попсу говорю. Когда пережевали и тебе в рот положили, как птенцу.

— И ещё вопрос: останется ли что-нибудь по пути…

—Нет плюса и минуса. Музыка настолько прекрасна, что у тебя бесконечное количество вариантов развития событий, когда ты начинаешь ее записывать. И ты можешь сделать ее совершенно любой.

Один мой друг сказал прекрасную вещь: «Мне нравится эгоизм в музыке. Если тебе не нравится чья-то музыка — пойди сделай свою». Здесь момента соперничества, нет соревнования. Это полная свобода восприятия и сознания.

Катарсис среди исполнителей чаще, чем среди всех остальных. Ну, может еще монахи, которые в кедровых коробках живут. Религия — плохое слово, но, возможно, музыка — это наша основная религия.

— Мне кажется, религия не такое уж плохое слово хотя бы этимологически. Дословно это воссоединение (religare). Другое дело, с чем ты выбираешь воссоединяться. Что — твой источник. Я понимаю, может смущать некоторое количество негативных коннотаций…

— Для меня это религия, абсолютно точно. Она огромна. Это интересная парадоксальная, разносторонняя, очень глубокая история. Это то, что меня заполняет и то, во что я верю. И что самое интересное, да, она ни к чему не обязывает.

интервью: Леонид Именных