Как Реформация «освятила» капитализм
Как связаны Реформация и появление первых транснациональных компаний, а также этика буржуазии и рабочих, — в материале Сергея Кара-Мурзы и Оксаны Куропаткиной.
Сергей Кара-Мурза,
Оксана Куропаткина,
Центр изучения кризисного общества
Мы изучаем российское общество, но нам очень важно знать, по какому пути развивалось общество западное, какие принципиальные выборы оно делало на главных перекрестках своей истории. Не раз в программах модернизации в Россию пытались перенести западные ценности и социальные формы, и часто мы несли большой урон из‑за плохого знания истоков фундаментальных идей, положенных в основу жизнеустройства Запада, — очень специфичных и для нашей культуры необычных. В заключительном выпуске диалогов, посвященных влиянию протестантской революции на западный мир, речь пойдет о том, как Реформация «освятила» капитализм и предпринимательство, сделала приумножение богатства религиозной обязанностью, и к каким последствиям это привело.
Сергей Кара-Мурза: Все, что мы говорили о Реформации, подводит к главному ядру системы воздействий этой великой революции на преобразование общества — возникновение современного капитализма. Тема огромна, мы кратко затронем два–три события, огрубляя выводы и опуская множество оговорок.
По-моему, надо начать с нового религиозного представления о предпринимательстве. Это был разрыв непрерывности в культуре Европы. До этого мирская деятельность была не связана с этикой, а предпринимательство было терпимо, но, как предупреждали каноны, «едва ли будет угодно Богу» (Deo placer vix potest).
Однако Лютер, переводя Библию на немецкий язык, применил слово Beruf, т.е. профессия или призвание. Раньше слово профессия обозначало миссию священника, а в светской литературе не употреблялось ни в каком языке. Как пишет Вебер, «это слово в его нынешнем значении впервые появилось в переводах Библии, и соответствует не духу подлинника, а духу перевода… Новым является не только значение данного слова, нова и сама идея, созданная Реформацией… В этом понятии заключена оценка, согласно которой выполнение долга в мирской профессии рассматривается как наивысшая задача нравственной жизни человека… Не подлежит никакому сомнению, что такого рода нравственная квалификация мирской профессиональной деятельности — одна из самых важных идей, созданных Реформацией и, в частности Лютером, — чревата чрезвычайно серьезными последствиями».
Оксана Куропаткина: «Освящение» предпринимательства имело несколько последствий.
Во-первых, оно привело к установлению четко регламентированной деловой этики. Добросовестное выполнение обязательств стало религиозной добродетелью. И шотландские пуритане, и английские и американские квакеры строго следили за предпринимателями из своей среды — насколько те честно и добросовестно трудятся, нет ли на них жалоб со стороны клиентов и партнеров. За нарушения деловой этики следовали церковные наказания.
Особо безупречная репутация была у квакеров. Именно они ввели в торговлю принцип фиксированной цены и ценники — их клиенты, зная правдивость квакеров, были уверены, что товар оценен правильно, без спекуляций, поэтому торговаться нет смысла. Наказания неудачливых предпринимателей были максимально жесткими — квакер, ставший банкротом, исключался из общины. Доверие к квакерским структурам было максимальным; пользуясь им, успешные квакеры открывали банки — в XIX веке почти половина коммерческих банков в Англии имела квакерское происхождение.
Во-вторых, купечество стало считаться могущественной силой, воплощавшей волю Бога и, соответственно, мощь страны (как ранее рыцарство). Из этого сословия стала выделяться элита, составляющая торговые компании.
Попасть туда было не так просто. Так, в Британскую Левантийскую компанию принимали только купцов с солидным доходом и только граждан Лондона. Эти новые корпорации государство наделяло очень большими полномочиями. Например:
— Британская Ост-Индская компания имела частный военный флот;
— Московская компания (Великобритания) имела право наказывать членов компании (для этого у нее были свои силы правопорядка), строить и снаряжать свои корабли, торговать во всех портах, завоевывать страны и города на нейтральной территории, противодействовать совместным действиям торгующих в России иностранцев и даже англичан, если они не являются членами Московской компании;
— Голландская Ост-Индская компания обладала правом от имени государства объявлять войну и заключать мир, строить в колониях города и крепости, чеканить монету, заключать договоры с другими странами, назначать чиновников.
Государство отдавало на откуп таким компаниям целые регионы. Так, Британская Ост‑Индская компания в течение ста лет разоряла Индию на правах монополиста (этот период в историографии называется The Great Calamity period), что привело к разрушению традиционных ремесел и деградации земледелия; в результате от голода умерли до 40 миллионов индийцев. Разграбление колоний, которое делалось руками торговых компаний, служило важной подпоркой благосостояния метрополий. Так, американский историк Брукс Адамс отмечает, что в первые 15 лет после присоединения Индии британцы вывезли из Бенгалии ценностей на сумму в 1 миллиарда фунтов стерлингов.
Помимо вывоза ценностей из колоний, торговые компании активно промышляли работорговлей, особенно Королевская Африканская компания (Великобритания), Датская и Голландская Вест‑Индские компании.
Купцы-протестанты объединялись и на межгосударственном уровне, создавая неформальные альянсы, как, например, английские пуритане и французские кальвинисты.
В-третьих, повышение статуса предпринимателей размыло границу между только «терпимыми» в обществе купцами и аристократией, считавшей ранее, что заниматься торговыми делами и иметь к ним прямое отношение ниже достоинства «человека элиты». Это представление постепенно меняется после Реформации: короли в ряде случаев инициировали создание торговых компаний; участниками, например, Шведской Ост‑Индской компании были высокопоставленные чиновники и представители высшей аристократией; постоянным пайщиком Шведской Вест‑Индской компании был кронпринц. Это было бы невозможно без массовой убежденности в богоугодности и нравственной чистоте предпринимательства.
Сергей Кара-Мурза:
Здесь можно увидеть трагедию — деятели Реформации были, как бы мы сейчас сказали, радикальными противниками капитализма, и они же, того не предполагая, его поддержали авторитетом религии.
Вебер писал: «Культурные влияния Реформации в значительной своей части — а для нашего специального аспекта в подавляющей — были непредвиденными и даже нежелательными для самих реформаторов последствиями их деятельности, часто очень далекими от того, что проносилось перед их умственным взором, или даже прямо противоположными их подлинным намерениям».
Кстати, у ранних пуритан «в иерархии угодных Богу профессий за профессиями ученых следует сначала земледелец», но со временем предприниматели были уравнены с учеными.
Оксана Куропаткина: Земледелие, в соответствии с ветхозаветной традицией, действительно считалось богоугодным и почетным трудом — причем не только у «маргиналов» Реформации, живущих сельскохозяйственными коммунами (меннонитов, гуттеритов, гернгутеров), но и у новоанглийских пуритан. Так, в штате Виргиния в
Кроме того, нашелся способ совместить земледелие и предпринимательство — фермерство. В Англии оно с XVII века стало господствующей формой ведения сельского хозяйства — после полного уничтожения крестьянской земельной собственности в результате огораживаний. В США, Канаде, Австралии, Новой Зеландии фермерство возникло в
Сергей Кара-Мурза: Второй важный вывод из трудов Вебера и последующих работ заключается в том, что
Реформация открыла путь современному капитализму не только посредством религиозной легитимации предпринимательства и наживы, но и тем, что кардинально изменила мировоззрение широких масс трудящихся Западной Европы.
Как пишет Вебер, «повсюду, где утверждалось пуританское мироощущение, оно при всех обстоятельствах способствовало установлению буржуазного рационального с экономической точки зрения образа жизни… Пуританизм стоял у колыбели современного “экономического человека”».
Карл Поланьи, описывая в книге «Великая трансформация» (1944) процесс становления капитализма в зонах протестантизма, отмечал, что речь шла о «всенародной стройке», что главные идеи нового порядка были приняты народом. Он писал: «Слепая вера в стихийный процесс овладела сознанием масс, а самые “просвещенные” с фанатизмом религиозных сектантов занялись неограниченным и нерегулируемым реформированием общества. Влияние этих процессов на жизнь народов было столь ужасным, что не поддается никакому описанию. В сущности, человеческое общество могло погибнуть, если бы предупредительные контрмеры не ослабили действия этого саморазрушающегося механизма».
Вебер писал, что «религиозная аскеза предоставляла в его [предпринимателя] распоряжение трезвых, добросовестных, чрезвычайно трудолюбивых рабочих, рассматривавших свою деятельность как угодную Богу цель жизни. Аскеза создавала и спокойную уверенность в том, что неравное распределение земных благ, так же как и предназначение к спасению лишь немногих, — дело божественного провидения, преследующего тем самым свои тайные, нам не известные цели. Уже Кальвину принадлежит часто цитируемое впоследствии изречение, что “народ” (то есть рабочие и ремесленники) послушен воле Божьей лишь до той поры, пока он беден».
Религиозное оправдание позволило богатым странам Запада четыре века проводить жестокую социальную политику (ее эмпирические индикаторы хорошо показаны Ф. Броделем).
В большой книге «Понимание бедности» (1993) английский историк Пит Элкок дает обзор развития этого социального явления и представлений о нем в классической стране либерализма — Великобритании — начиная с ранних стадий современного капитализма. Он пишет: «Бедность в определенной степени создается или, по крайней мере, воссоздается, как результат социальной и экономической политики, которая разрабатывается для того, чтобы контролировать бедность и бедных… Большинство писавших об истории бедности в Британии описывают состояние бедности и политики по отношению к ней, начиная с периода постепенного вытеснения в
Этот подход ярко выражен в Законодательном акте о бедных, принятом в 1601 году во время правления Елизаветы… Закон о бедных оказался самым значительным достижением, очертившим развитие политики по отношению к бедности вплоть до конца XIX века; политика эта строилась преимущественно на контроле и устрашении».
Маркс считал, что пролетариат Запада является революционным классом. Опыт показал, что это не так: дух капитализма гнездился не только в буржуазии, но не в меньшей степени и в рабочих.
Для устойчивости современного общества это даже важнее, чем буржуазное сознание самих капиталистов. Дело в том, что до середины ХIХ века мировоззрение рабочих исключало представление об эксплуатации как зле, а затем поступавшие из колоний ресурсы позволили предпринимателям «делиться» прибылью с большинством рабочих, прививая им буржуазную идеологию.
Вебер писал: «Очевидно, во всяком случае, то, что аскеза лишила труд этого посюстороннего мирского очарования (в наши дни капитализм уничтожил его навсегда) и перенесла значение его в мир иной. Профессиональная деятельность как таковая угодна Богу. Безличность современного труда, его безрадостность и бессмысленность, с точки зрения отдельного человека, в ту [докапиталистическую] эпоху еще не получает религиозного обоснования. Капитализм в период своего возникновения нуждался в рабочих, считавших долгом своей совести подчиняться экономической эксплуатации. В настоящее время капитализм занимает настолько прочные позиции, что не нуждается в потусторонних поощрениях для того, чтобы возбудить и рабочих желание трудиться».
Оксана Куропаткина: Действительно, у протестантов, как отмечает Вебер, «выполнение долга в рамках мирской профессии рассматривается как наивысшая задача праведной жизни человека». Какими бы тяжелыми ни были условия жизни и труда, это не должно отвратить человека от честного выполнения его долга — точно так же, как суровые лишения не должны отвращать средневекового монаха от его аскезы.
Социальные бедствия в процессе преобразований XVI–XVII веков и узаконенная жестокость к бедным, которые служили процветанию нового предпринимательского класса и сделавшей на него ставку аристократической верхушке, действительно имели религиозно-этическое оправдание. Речь идет о таких явлениях, как:
— изъятие земли у английских и датских крестьян;
— лишение норвежских бедняков традиционно положенной им части, которая ранее выдавалась им из церковной десятины;
— полукрепостническая зависимость крестьян в некоторых провинциях Нидерландов, которая была отменена только в конце XVIII в.;
— нищенская зарплата нидерландских рабочих при самой высокой в тогдашней Европе стоимости жизни;
— рабский труд «сервентов» (бедняков, которые подписали контракт на бесплатную работу в течение 7–10 лет в надежде на то, что им будет выдан участок земли после отработанного срока) в хозяйстве новоанглийских колоний.
Маркс писал, что Ян де Витт, голландский государственный деятель XVII века, прославлял чрезмерное обложение народа «как наилучший способ развить в наемном рабочем покорность, умеренность, прилежание и… готовность переносить чрезмерный труд».
Сергей Кара-Мурза:
Когда Вебер писал свой труд о протестантской этике и духе капитализма, он сравнивал возникшее в результате Реформации общество с Россией, где разыгрывалось столкновение с либеральным проектом западников. Его выводы для нас очень актуальны.
Он показал, какая пропасть пролегла между людьми с традиционной этикой и теми, кто проникся духом капитализма и воспринял «протестантскую этику». Речь идет о важных жизненных установках.
Вебер писал о предпринимателях: «Само дело с его неустанными требованиями стало для них “необходимым условием существования”. Надо сказать, что это действительно единственная правильная мотивировка, выявляющая к тому же всю иррациональность подобного образа жизни с точки зрения личного счастья, образа жизни, при котором человек существует для дела, а не дело для человека…
Именно это и представляется, однако, человеку докапиталистической эпохи столь непонятным и таинственным, столь грязным и достойным презрения. Что кто‑либо может сделать единственной целью своей жизненной деятельности накопление материальных благ, может стремиться к тому, чтобы сойти в могилу обремененным деньгами и имуществом, люди иной эпохи способны были воспринимать лишь как результат извращенных наклонностей, “auri sacra fames” (злата проклятая жажда)».
Вот данный Вебером пример различий поведения немцев в одной и той же сельской местности в «переходный период». Он пишет: «Одним из технических приемов, при помощи которых современный предприниматель стремится повысить интенсивность труда “своих” рабочих и получить максимум производительности, является сдельная оплата труда… Однако тут возникают неожиданные затруднения. В ряде случаев повышение расценок влечет за собой не рост, а снижение производительности труда, так как рабочие реагируют на повышение заработной платы уменьшением, а не увеличением дневной выработки. Так, например, жнец, который при плате в 1 марку за морген ежедневно жнет 2,5 моргена, зарабатывая таким образом 2,5 марки в день, после повышения платы на 25 пфеннигов за морген стал жать вместо предполагавшихся 3 моргенов, что дало бы ему теперь 3,75 марки в день, лишь 2 моргена, получая те же 2,5 марки в день, которыми он, по библейскому выражению, “довольствовался”…
Приведенный пример может служить иллюстрацией того строя мышления, который мы именуем “традиционализмом”: человек “по своей природе” не склонен зарабатывать деньги, все больше и больше денег, он хочет просто жить, жить так, как он привык, и зарабатывать столько, сколько необходимо для такой жизни. Повсюду, где современный капитализм пытался повысить “производительность” труда путем увеличения его интенсивности, он наталкивался на этот лейтмотив докапиталистического отношения к труду, за которым скрывалось необычайно упорное сопротивление; на это сопротивление капитализм продолжает наталкиваться и по сей день, и тем сильнее, чем более отсталыми (с капиталистической точки зрения) являются рабочие, с которыми ему приходится иметь дело».
Это необычайно упорное сопротивление мы и наблюдаем в российской реформации.
Оксана Куропаткина: Мы уже говорили в других диалогах, что
стремление к наживе из низменной человеческой алчности превратилось в религиозную обязанность — показатель рачительного и ответственного отношения к жизни.
Кальвин дал протестантизму образ «управляющего Бога» — Хозяин мира каждому вверил часть своего достояния, в том числе и финансы. Ричард Бакстер, пуританский проповедник XVII века, утверждал, что задача человека исходя из этого постулата — как можно разумнее распоряжаться деньгами своего Владыки; тот, кто отказывается их выгодно вложить и приумножить, не просто допускает житейскую оплошность или непрактичность, но и грешит, небрежно относясь к чужим деньгам. Развитие «дела», его конкретно исчислимое процветание — это ценность сама по себе.
Отметим в этой связи и легитимацию ростовщичества, которое всегда считалось проявлением алчности. Оно осуждалось, хотя и терпелось в определенных рамках. Реформация способствовало изменению отношения к этому явлению и зарождению современной банковской системы. Экономист Алексей Саватюгин пишет: «…начиная с XVI в., с произведений Ж. Кальвина, а особенно после выхода в свет трактатов Дж. Локка “Соображения о последствиях понижения процентов на денежные капиталы” (1691 г.) и И. Бентама “В защиту роста” в экономической мысли окончательно закрепилось положение о научной состоятельности и справедливости ростовщической деятельности. Однако к тому времени древнее “стихийное” ростовщичество уже стало неэффективным. Сравнительно высокий процент, отрицательное отношение населения, неопределенность условий займа и, главное, появление буржуазии, слоя предпринимателей, которому необходимы были займы уже не как платежные или покупательные средства, а как капитал, вкладываемый в дело, — все это привело в итоге к развитию цивилизованного кредита, к появлению первых банков современного типа».
В эту же эпоху зародились инструменты нынешнего финансового мира. Так, в Голландии в XVII веке была изобретена новая форма собственности на капитал — акция (actie), эмиссионная бумага, закрепляющая право ее владельца на часть прибыли компании. Тогда же появились и игры на бирже — в связи с тем, что стоимость акций менялась каждый день, и влиял на это больше азарт игроков, чем воздействие экономических факторов.
Во время т.н. «тюльпановой лихорадки», как уже отмечал наш Центр, стала применяться фьючерсная торговля.
Сергей Кара-Мурза: Сопротивлением сопровождается в российской реформе и программа искоренения общинных принципов жизнеустройства. Сначала в деревне, а потом с начала ХХ века в промышленности
община действовала не как производственная структура, ориентированная на максимальную прибыль, а как сила, организующая кооперативный эффект производства и быта.
(В пределе, в советский период, в масштабе страны).
Об этом Вебер пишет: «Современная рациональная организация капиталистического предприятия немыслима без двух важных компонентов: без господствующего в современной экономике отделения предприятия от домашнего хозяйства и без тесно связанной с этим рациональной бухгалтерской отчетности».
Эту попытку долго пробивали с начала 1990‑х годов и в ликвидации социальной сферы предприятий, и в реформе ЖКХ, и в разрушении колхозов и совхозов.
Для такого расчленения систем, которые работали с огромным синергическим эффектом, требовалась особая расчетливость, ограниченная рамками субоптимизации. Реформация задала эту догму примерно до 1930‑х годов, когда Великая депрессия заставила открыть дорогу «кейнсианской революции».
Оксана Куропаткина: Разрушение кооперативного принципа действительно происходило в странах протестантской традиции — хотя некоторые общности, достигшие больших экономических успехов, вроде квакеров, сопротивлялись этому процессу и критиковали его за нарушение баланса в обществе.
Сергей Кара-Мурза: Завершая и эту тему, и большой разговор о Реформации, отметим, что еще в начале ХХ века. Вебер писал: пуританизм «преобразовал эту “расчетливость” [“calculating spirit”], в самом деле являющуюся важным компонентом капитализма, из средства ведения хозяйства в принцип всего жизненного поведения».
А у нас этот принцип не приживается, хотя надо учесть, что вода камень точит. Но надо еще посмотреть, как свои догмы переварит и Америка. Жак Аттали составил подробную хронику кризиса 2008 года, в которой пишет о США: «В стране, где на протяжении двух веков было возможно абсолютно все, опьянение властью слов и игнорирование суровой действительности превратилось в идеологию… Протестантская Америка, которая делала первые шаги вместе с кальвинизмом, ставя во главу угла бережливость и труд, теперь культивирует мысль о том, что Бог ее выбрал и гарантирует победу именно ей…
4 марта 2008 г. на Уолл‑стрит инвестиционный банк Bear Stearns оказался на грани банкротства, потеряв 13 400 миллиардов долларов от сделок на деривативах (13,4 террадолларов — больше ВВП страны!)… Сейчас мы имеем дело со сложной системой, своего рода “големом”, не имеющим цели и способным одновременно служить человечеству и все разрушать на своем пути. Ибо ему неведомы этические нормы и чувства».
